Капитан 'Полярной Звезды' - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 5

Бедный малый! Грустно видеть славного моряка и образованного джентльмена доведенным до такого состояния и думать, что воображение и иллюзии могут подавлять ум, для которого действительная опасность - только соль жизни. Был ли когда-нибудь человек в таком положении, как я - между безумным капитаном и духовидцем штурманом? Я иногда думаю, что я единственный человек в своем уме на судне, кроме, может быть, второго механика, который представляет из себя род жвачного животного и не потревожился бы нисколько из-за всех чертей Красного моря, лишь бы только они оставили его в покое и не привели бы в беспорядок его инструментов.

Лед быстро трескается, и весьма вероятно, что завтра утром мы будем в состоянии отправиться в путь. Дома подумают, что я все выдумал, когда я расскажу им все странные вещи, которые здесь случились со мною.

12 часов ночи. Я пережил сильный страх, хотя чувствую себя теперь крепче, благодаря стакану водки. Однако, я еще почти не пришел в себя, о чем может засвидетельствовать мой почерк. Дело в том, что я прошел через странное испытание и начинаю сомневаться, был ли я прав, называя всех на корабле сумасшедшими потому, что они открыто говорили, что видели вещи, которым мой рассудок отказывался верить! Фи! Я дурак, что позволяю такой безделице волновать себя; и, однако же, после всех тревог, она имеет особенное значение, так как я не могу больше сомневаться ни в рассказе мистера Мансона, ни в рассказе помощника штурмана теперь, когда я испытал то, над чем раньше обыкновенно насмехался.

В конце концов, не было ничего особенно страшного, только крик, и больше ничего. Я не могу ожидать, чтобы тот, кто будет читать этот дневник (если только кто-нибудь когда-нибудь будет читать его), отнесся с полным сочувствием к моим ощущениям или пережил впечатление, которое случившееся произвело на меня. После ужина я вышел на палубу, чтобы покурить перед сном. Ночь была очень темная, такая темная, что стоя под баркасом, я не мог видеть офицера на мостике. Я думаю, что уже упоминал о необыкновенной тишине, которая господствует в арктических морях. В других частях света, как бы они ни были пустынны, всегда бывает легкая вибрация воздуха - какой-нибудь слабый глухой шум, происходит ли он от отдаленных поселений людей, или от листьев деревьев, или от крыльев птиц, или даже от шелеста травы, покрывающей землю. Можно не чувствовать присутствия в воздухе звука, но тот ошибся бы, кто стал бы отрицать его существование. Только здесь в этих арктических морях эта настоящая бездонная тишина предстает перед вами во всей своей реальности. Вы замечаете, что ваша барабанная перепонка силится поймать какой-нибудь слабый шум и сильно реагирует на всякий случайный звук во внутренности судна. Будучи в таком состоянии, я прислонился к бульваркам, когда в тишине ночи со льда почти прямо передо мною раздался крик, резкий и пронзительный, начавшийся, как мне показалось, с такой высокой ноты, какой никогда не удавалось брать ни одной примадонне, поднимавшийся все выше и выше, пока он не достиг кульминационной точки в продолжительном вопле агонии, который мог быть последним криком погибшей души. Этот ужасный крик все еще звучит в моих ушах. Горе, невыразимое горе, казалось, выражалось в нем, и сильное страстное желание, и вместе с тем сквозила случайная, дикая нота ликования. Крик раздался совсем около меня, и, однако, когда я смотрел в темноту, то не мог ничего разглядеть. Я подождал несколько времени, но так как крик не повторился, то я пошел вниз. Никогда в жизни не испытывал я такого потрясения; спускаясь вниз, я встретил мистера Мильна, поднимавшегося наверх, чтобы сменить вахтенного офицера. "Ну что, доктор, - сказал он, - это болтовня старых баб? Разве вы не слышали крика? Может быть это суеверие? Что же вы думаете насчет этого?

Я был вынужден извиниться перед честным парнем и признаться, что я был также взволнован этим, как и он. Может быть, завтра можно будет иначе взглянуть на веши. В настоящее время я почти боюсь писать все, что я думаю. Перечтя эти строки через несколько дней, когда я освобожусь от власти всех этих ассоциаций, я буду презирать себя за выказанную слабость.

18-го сентября. Провел бессонную и тревожную ночь, в течение которой меня все время преследовал этот странный крик. Не похоже, чтобы капитан хорошо отдохнул ночью, так как его лицо угрюмо и глаза красны. Я не говорил ему о моем ночном приключении и не скажу. Он уже так беспокоен и возбужден, вскакивает, опять садится и, видимо, совершенно неспособен держаться спокойно.

Как я ожидал, сегодня утром по льду показался прекрасный проход; и мы могли поднять наш якорь и плыть около двадцати миль в западно-юго-западном направлении. Потом мы были остановлены сплошным льдом, таким же плотным, как тот, который мы оставили позади себя. Он совершенно загораживает нам ход, и нам не остается ничего иного, как стать опять на якорь и ждать, когда лед сломается, чего можно ожидать через сутки, если ветер удержится. В воде было видно много плавающих тюленей, и один из них, громадное создание, больше одиннадцати футов длины, был убит. Это - свирепые драчливые животные по силе, говорят, превосходящие медведя. К счастью, они медленны и неуклюжи в своих движениях, так что опасность при нападении на них на льду невелика.

Капитан, очевидно, не думает, что мы избавились от всех затруднений, угрожавших нам, хотя я не понимаю, почему он так мрачно смотрит на наше положение, так как все остальные на судне считают, что мы чудесным образом спаслись, и уверены, что теперь мы достигнем открытого моря.

- Я полагаю, что вы думаете, что все обстоит благополучно, доктор? спросил он, когда мы остались одни после обеда.

- Я надеюсь, что так, - ответил я.

- Не следует быть слишком уверенным и, однако, нет сомнения, что вы правы. Мы вскоре будем все в объятиях тех, кто нас любит, юноша, не так ли? Но мы не должны быть слишком уверенными.

Он немного помолчал, задумчиво, раскачивая ногой.

- Слушайте, - продолжал он, - это опасное место даже при самых благоприятных обстоятельствах, предательское, опасное место. Я знал людей, внезапно погибших при подобной обстановке. Иногда малейшая ошибка вызывает гибель; одна ошибка, и вас поглощает трещина во льду, и только пузыри остаются на зеленой воде в том месте, где вы утонули.

- Забавная вещь, - продолжал он с нервным смехом, - но в течение всех тех лет, которые я провел в этой стране, мне ни разу не приходила в голову мысль сделать духовное завещание. Я не хочу сказать, чтобы я мог оставить вообще что-нибудь, тем не менее, когда человек подвергается опасности, он должен устроить все свои дела и быть готовым. Согласны ли вы со мной?

- Конечно, - ответил я, не понимая, к чему клонится этот разговор.

- Он чувствует себя лучше, зная, что все в порядке, - продолжал он. Теперь, если со мною случится что-нибудь, я надеюсь, что вы позаботитесь о моих вещах. Их очень мало в каюте, но сколько бы их ни было, я хотел бы, чтобы они были проданы, и деньги разделены поровну между матросами. Я хочу, чтобы хронометр вы сохранили у себя, как маленькое воспоминание о нашем путешествии. Конечно, все это только предосторожность, но я думал, что мне представился благоприятный случай поговорить с вами об этом. Полагаю, что могу положиться на вас, если будет нужно?

- Вполне, - ответил я, - но раз вы заговорили об этом, то и со мною может быть то же...

- С вами, с вами! - прервал он меня. - Вам ничто не угрожает. Черт возьми, что такое может случиться с вами? Ну, я вовсе не хотел быть грубым, но мне неприятно слышать, как молодой малый, который только что начал жизнь, размышляет о смерти. Ступайте на палубу и подышите свежим воздухом, вместо того, чтобы говорить вздор в каюте и поощрять меня к тому же самому.

Чем больше я думаю об этом нашем разговоре, тем меньше он мне нравится. Зачем бы человеку устраивать свои дела в то самое время, когда мы, кажется, избавились от всякой опасности? В его помешательстве должна быть какая-то последовательность. Может ли быть, что он имеет в виду самоубийство? Я припоминаю, что однажды он говорил с глубоким чувством о гнусности преступления самоистребления. Однако же, я буду присматривать за ним, и хотя я не могу нарушить его уединение в каюте, но, по крайней мере, поставлю себе обязанностью оставаться на палубе все время, пока он будет находиться на ней.