Над пропастью
(Роман) - Халмирзаев Шукур - Страница 24

Краткость информации, трезвый, четкий анализ обстановки понравились Ибрагимбеку. «Рассудителен, умен, — подумал о Курбане, — Много знает. Не все сказал».

— Относительно вашего разговора об Энвере-паше… Тугайсары рассказал мне. Может, еще что вспомнили? — спросил он. — Что говорят красные об Энвере-паше?

— Что я слышал? Мало… Ну, что он втянул Турцию в войну и поставил страну на грань гибели. Да, и за то его выслали. Вот об этом говорили, это точно: пашу выслали, и никто не знает, где он теперь. И тут уже споры, одни говорят одно, другие кричат другое. Скажу откровенно: мне такие разговоры не по душе.

И если я что-то слышал — не вникал, про что кричат. Одно могу сказать, если бы они знали, где теперь Энвер-паша, не стали бы кричать. Кто знает, где он?..

— Завтра он будет здесь! — неожиданно проговорил Ибрагимбек и яри этом глянул на Курбана так, словно ставил это себе в заслугу.

Курбан растерянно смотрел на Ибрагимбека, даже четки замерли в руках. Эта весть для него — точно гром средь ясного неба.

— Вы его обязательно увидите, — сказал Ибрагимбек, — А теперь пора вам отдохнуть. — И приказал Гуппанбаю: — Распорядитесь, чтобы проводили к его преосвященству! — Потом задумчиво посмотрел на Курбана. — Если верно послужите нам, нашему делу… Мы умеем ценить добро.

— Благодарю, ваше величество, за теплую встречу, за доверие… Слуги аллаха на земле умеют ценить предложенную дружбу.

Когда Курбан вышел, бек повернулся к Тугайсары.

— Я слышал, ты был груб с принцем-шейхом?

— Откуда мне было знать, что он принц? А что он пришел от красных — это я знал точно.

— От кого узнал?

— Да он сам сказал!

— Вот. Если бы он тебе сказал, что он принц-шейх, а про то, откуда он теперь, промолчал, тогда другой разговор.

— Да что я ему такого…

— Теперь помолчи! — строго поднял руку Ибрагимбек, обрывая его. — Ты не слышал о принце-шейхе? Ладно. Его величество сам назвал так любимого ученика ишана Судура… И это — не в шутку! Скажешь, зачем это ему? Эмир заигрывал с хазратом… потому что тот вот где держит души всех людей! Всех! — бек сжал, подняв вверх, кулак. — Стоит ему слово сказать… и эта темная масса диких людей, эта туча сметет напрочь все, что есть на ее пути! Бог нам нужен всегда! Во все времена и эпохи… эта темная масса, это стадо, да-да, и дехкане, и чабаны, и воины, — все должны быть покорны богу и хозяину! — Помолчав, успокоился, взял с подноса, полного восточных сладостей и фруктов, горсть очищенных орешков фисташки и стал по одному бросать в рот, медленно двигая крепкими челюстями. Отпуская Тугайсары, вяло махнул рукой.

Оставшись один, Ибрагимбек думал о предстоящей встрече с Энвером-пашой, медленно вышагивал из угла в угол просторной мехманханы. Отчего-то подумалось: «А ведь Курбан уже сегодня, и непременно в деталях, расскажет ишану Судуру о своей встрече со мной. Верный ему, как собака. Или, как сын», — зависть больно кольнула Ибрагимбека. В такие минуты, обычно в конце дня и особенно ночью, овладевала им тоска, он боялся остаться один. Расстегнув ворот английского френча, он стремительно прошагал через комнату, где обычно ожидали приема посетители и постоянно торчал преданный Тонготар, вышел на крыльцо и, прислонившись плечом к прохладной деревянной колонне, смотрел на ночной Кукташ. От бессонницы обычно бек выпивал две пиалы русской водки, которую хранил Тонготар. Но сегодня, перед встречей с Энвером-пашой, решил попытаться заснуть без нее.

«Вот так. Добрался. Уже есть, что сообщить нашим. О знакомстве с самим Ибрагимбеком, о переполохе, царящем в Кукташе в связи с появлением Энвера-паши. О, как обрадовались бы там этой информации! Но как сообщишь? Связи пока нет, — думал Курбан, следуя в кромешной темноте за Киямом — он из охранной сотни Тонготара. — „Связной найдет тебя сам…“ Это значит… жди».

«Жди…» Это значит: молчи, думай о чем-то другом, не утомляй, не перенапрягай мозг. Отвлекись! Вспомни…

Да, только теперь Курбан вспомнил об Айпарче.

Нет, это не совсем так. Это совсем не так! Он помнил о девушке все время! Но… Образ, то и дело возникающий перед глазами, Курбан прогонял от себя. Виделось… Вспоминалось… Как она посмотрела… Что она сказала. И Курбан, вместо того чтобы всмотреться и вслушаться в доброе воспоминание, жестко отгонял его и всматривался и вслушивался (нередко сохраняя при этом вид утомленного длительным переходом баловня святого отца) — в рожи врагов, в речи врагов…

Но этой ночью… Да, уже ночь.

— Поспешим! — неожиданно резко в тишине прозвучал голос Кияма. Курбан вздрогнул и, не подумав, хлестнул Гнедого. Тот, рванувшись, едва не выбросил его из седла. Ничего, удержался. Похлопал Гнедого по шее успокаивающе, тот всхрапнул. Догнали Кияма. — Надо поспешить, — словно в оправдание проговорил Киям: — Время позднее — неловко беспокоить старика…

…Юрта. Белая юрта. Справа от нее дворик. Дальше на возвышенности — высокое здание. Сбоку юрты — очаг. Возле очага кто-то стоит.

— Турсунбай! — крикнул негромко Киям, — Это вы?

Курбан спешился. Турсунбай?! Охотник? Муж тетушки Иклимы! Ему ли не знать об Айпарче… Кинулся к нему:

— Где Айпарча?

— Кто ты?

— Я — Курбан! Она знает.

— Да, Айпарча говорила.

— Где она?

— Там. — Неопределенный кивок в сторону. И все-таки она здесь, где-то здесь, неподалеку, понял Курбан.

Было от чего разволноваться! Но случилось то, что заставило Курбана мгновенно забыть о девушке. Возле юрты, неярко освещаемой с одного бока, он увидел костерок, и сидит… он. Он! Греет ладони, вытянув руки, о чем-то задумался…

— Эгей, дедушка ишан, здравствуйте! Гостя к вам привез! — прокричал Киям и спрыгнул с коня.

— Кто? — ожил ишан Судур. — Кто приехал?

По взволнованному голосу ишана Судура Курбан догадался… он ждал Энвера-пашу.

Киям близко подошел к ишану Судуру.

— Гляньте сюда, дедушка ишан!

Ишан Судур равнодушно спросил:

— Кто он?

Курбан, бросив повод, рванулся и упал на колени перед ишаном, схватил полы его халата и приложил к глазам. Ишан Судур испуганно отпрянул.

— Ты… Курбан?

— Я, учитель.

— Я устал тебя ждать. Я — привыкший к долготерпению, — устал тебя ждать…

— Учитель…

— Сын мой! — вскричал хазрат и, схватив за локти, поднял с колен и прижал Курбана к груди. Не веря глазам, несколько раз он отстранял, а затем снова обнимал его. — В дом! Пошли в дом! — сказал ишан Судур и повернулся к Кияму. — Благодарю, дитя мое! Будьте здоровы… — Смеясь, спросил: — Где ты нашел этого парня?.. Я… Хочешь рай на земле?.. Хочешь рай на небе?..

Киям не растерялся. Он знал цену громким словам, когда что-то обещают в знак благодарности. Ему всегда было понятнее и ближе такое, что можно взять в руки.

— Где взял? — переспросил он. — А мы его сейчас спросим самого! А, шейх?.. Ваше преосвященство, холод пробрал! Можно погреться за вашим сандалом?

— О! Сегодня — мой праздник! — воскликнул ишан Судур. — Входите, Киям!.. Вон там колышки… Привяжите коней! — И тут же крикнул в темноту: — Турсунбай!

Курбан с Киямом нащупали, наконец, в темноте колышки, привязали коней.

— Ночью мороз с ветерком скует все вокруг, — посмотрел на ясное ночное небо Курбан.

— Заходите в юрту, дети мои, — сказал ишан Судур, уловив в словах Курбана озабоченность. — Не беспокойтесь, коней ваших поставят в теплое стойло.

В юрте хазрат уселся перед сандалом, сунул ноги под одеяло, напротив него — Курбан. Киям сел спиной к выходу. Ишан Судур не проговорил — пропел молитву на арабском языке и, словно посчитав, что самое главное слово произнесено, долго, неотрывно смотрел на Курбана. Он снял нагар с фитиля светильника, пламя увеличилось, светлее стало вокруг. Курбан заметил: глаза у старика не изменились, все такие же добрые, внимательные.

— Киям, позовите охотника! — сказал ишан Судур. — Он в овраге… Пусть приготовит нам что-нибудь!

Киям вскочил и вышел из юрты. Подойдя к очагу, он разозлился: «Вот когда у них пойдет разговор. Вот когда только слушай…»