Культурные особенности (СИ) - Зарубин Александр - Страница 13

Боль полоснула руку, словно ножом. Эмма отпрыгнула, баюкая руку и чертыхаясь. Замечталась, задумалась — и лес свое не упустил, вогнав в ладонь острую, кривую колючку. Солнце нещадно палило сквозь листву, яркое — безумно. Пот заливал глаза, тек противной струей по спине и ладоням. Да, это не Земля.

Там, дома Эмми знала ходы и выходы а здесь — что делать, куда бежать? Лес вокруг шелестел, заставляя сердце биться от каждого скрипа, соседки по бараку — сплошь туземки, высокие, статные, полуголые, тянули унылую, пробирающую до костей песню. Три ноты много-много раз, в такт монотонной работе. Поймать цветок, ткнуть палкой, оборвать листья, повторить. Охранники стояли рядом — молчаливые великаны, бесстрастные. Не люди — статуи, с винтовками на плече. Лишь трепещет по ветру перья и бахрома на рукавах длинных рубашек.

Эмми их видела до этого — в кино, куда их банда однажды забралась, сломав на чердаке рёшетку. Фильм был дешевый, дрянной порнухой. С крашенными серебрянкой актёрами, изображавшими дикарей. А вот винтовки там были похожие. И фраза «стреляют без промаха» звучала слишком часто, чтобы Эмма запомнила.

Под ухом — лязг. Осторожное звяканье стали. Обернулась, вздрогнула — испуганно. Один из охранников вдруг обернутся, посмотрел на неё. Пристально, сердце глухо бухнуло в груди, забилось попавшей в прицел птицей. У него были широкие скулы и кошачьи глаза — нечеловеческие, зрачок вытянут в нитку. Опасно смотреть… Но и отвести глаз она не смогла.

— Хай, — сказал он вдруг. Гортанно, лишь дёрнулся на шее кадык, да губы слегка шевельнулись. Потом еще пару слов — их Эмма не поняла. Тогда тот показал себе на плечи — раз, другой. И протянул руку с зажатой в ней тряпкой.

— Я не понимаю… — прошептала она, мотнув головой. Невольно сделала шаг назад, втянув голову в плечи. После этих слов ей и влетело стеком.

Но воин лишь показал на плечо. Раз, другой, вначале на одно, потом на другое. Сунул в руки ткань. Так, что Эмми машинально взяла. Охотник отвернулся. Ветер взметнул бахрому на его рукавах. Эмми подумала вдруг, что парень ещё очень и очень молод.

А ткань пригодилась. Солнце в зените злое, плечи покраснели и уже начали гореть… Под плащом стало немного, но легче…

Глава 4 Деревня

Эрвин понял вдруг, что больше не в силах удивляться. Деревне, высоким соснам, шелестящим ветвями над головой, невысоким домам, просвечивающим, плетённым из сушёной жёлтой лозы стенам. Густо, в ряд, без просвета. Кое-где поверх плетёнки натянута полинявшая шкура или пёстрая ткань, кое где — нет. Сквозь щели просвечивают лавки, огни очагов, полуголые матери, кормящие младенцев.

Они замирали на миг, поворачивали головы, провожая равнодушным взглядом ползущую по улице бэху. Звенел ручей. Под колёсами бтр-а, прямо по утоптанной босыми ногами земле. Над головой, чуть выше человеческого роста — пучки лиан, перевиваются, тянутся в беспорядке от дерева к дереву, от дома к дому. Висячие мостики, канаты, развешанная на просушку ткань — длинные полотнища, пёстрые, словно флаги. Капнула за шиворот струйка воды. Кричали дети — стайка мальчишек, полуголых, блестящих в закатных лучах сорванцов, гортанно крича, бежали наперегонки с бэхой, на спор касаясь руками клёпанных бортов. Когда удавалось — крики радости были звучны и веселы, голоса переливались и звенели — будто сорванный с места птичий базар. Эрвин за рулём мгновенно взмок — не наехать бы на сорванцов ненароком. Улица дала поворот. Плетёные, ниже борта, стены смыкались здесь в два ряда — тесно, будто лабиринт. Зелёный, пахнущий свежей лозой, острым соком тари, дымом костров и тысячею пряностей.

За поворотом была площадь и частокол. Высокий, затейливая резьба вьется по обтесанным бревнам. На верхушках каждого — фигурки зверей. Эрвин вдавил тормоза. Фыркнул напоследок мотор, отдыхая от долгого марша.

— Приехали, — весело крикнул ДаКоста, прыгая через борт. С маха, сверкнули на солнце подковы сапог. Ворота частокола разошлись, навстречу шагнул туземец — высокий, статный, полноватый человек с плоским степенным лицом в обрамлении головного убора из перламутровых перьев и алых лент. Важным, полным достоинства лицом. По виду — начальство, местный вождь, в окружении свиты. Поднял руку, начал говорить — медленно, мерно, с чувством. Звуки чужого языка смешались в ушах. Эрвин обозвал сам себя идиотом, бросил руль и полез в ящик с н.з. — по уставу там должен лежать универсальный, флотского образца, переводчик.

Прибор нашёлся и даже работал — бусинка в ухе и коробка ларингофона на горле синхронно кольнули кожу, сообщив о готовности. Вместе с гортанными птичьими словами чужого языка в уши полился синхронный перевод неживым, механическим голосом. Заболела с непривычки голова. Впрочем, толку — чуть, из всех слов, что обменивались важный деревенский вождь и истово размахивающий руками ДаКоста переводчик понял одно — обмен. И ещё универсальный жест — ногтем указательного по кадыку. Это было понятно и без машины в ушах. Люди спорили долго. ДаКоста кипятился, махал руками навроде мельницы, вождь отвечал степенно, скупо роняя слова, изредка помогая речи жестами — короткими, как выпад.

Переводчик в ухе хрипел, кашлял, но ничего толкового не переводил. Числительные разве что — но их и так дублировали на пальцах. Эрвин заскучал и оглянулся на свиту вождя. Воины, как на подбор. Такие же, как и вождь, высокомерные, плосколицые, невозмутимые. В кожаных куртках, босые, но с грозно выглядевшими винтовками на плечах. Длинные стволы, полированные ложа, воронёная сталь. «Похоже, они умеют ими пользоваться», — подумал Эрвин, рассматривая крайнего воина в упор. Куртка с бахромой, перья на голове, за плечом — ствол, длиннее его роста. Механизм проверен и прост, металл лоснится от смазки. Шарик на рукояти затвора — гладок и истёрт ладонью до льдистого, злого блеска…

Воин поймал его взгляд, повернулся, оглядев в ответ и Эрвина и Бэху. Эрвина — сверху вниз, короткий флотский шотган — с усмешкой, холодной, презрительной. И с немым уважением посмотрел вверх, на турель с дремлющим на солнце «кольт-браунингом спаркой».

Эрвин намёк понял, потянулся, пересел с места водителя на место стрелка. Задел плечом ствол, спаренные толстые дула повернулись на оси. Как бы случайно — к вождю. Тот и глазом не повёл, лишь следующая фраза прозвучала на полтона ниже. Воин дёрнул лицом, Эрвин усмехнулся, пересчитал глазами воинов с винтовками, понял, что пулемёт если что — не поможет и расслабился, как умел.

То есть достал трубку, кисет, размял в пальцах чёрную, пахучую щепотку. Втянул запах. Воин — тоже. Подошёл поближе, показал на пальцах — меняемся, мол. Переводчик в кои-веки помог, а может жесты оказались выразительные. Пол — кисета чёрного, душистого табака Семицветья — на кукурузную, колючую трубку с коротким, прямым чубуком.

ДаКоста и вождь ударили по рукам. Из бэхи вытащили на товары на обмен — мешок табака, ящик патронов, жёлтый парашютный шёлк, гладкий и блестящий на сгибах. Вождь присел, пощупал мягкую ткань. Защёлкал вдруг языком. Махнул рукой — две высокие, татуированные до глаз женщины вынесли из-за частокола плотные, булькающие на ходу бурдюки. Пару, потом ещё и ещё. ДаКоста поминутно нагибался к их ноше, пробовал, нюхал бесцветную, терпкую жидкость, в немом восторге закатывая глаза. Воины пальцами мерили ткань, негромко спорили гортанными, звонкими голосами. Мешок табаку с поля исчез. Вдруг, Эрвин не успел увидеть — куда. Да и замечать не хотел, вместо этого шагнул к очередному бурдюку, перехватил, отлил немного, в стограммовый стаканчик. И поджог, с одного щелчка зажигалки. Жидкость загорелась синим, чадящим огнём, по деревне поплыл плотный, щелочащий нос спиртовой запах. ДаКоста хлопнул Эрвина по плечу, поднял большой палец вверх — все, мол, хорошо, братан, жизнь прекрасна. Улыбка плясала у него на лице, глаза — большие и пьяные. Жидкость в стакане погасла, прогорев почти на две трети — и впрямь хорошо, для деревенского аппарата. Женщина с тихим плеском закинула в кузов бурдюк.