Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" - Страница 35

― Едем домой, Соловьёва.

====== Глава 9 ======

Иногда я мечтаю, чтобы мы были незнакомцами,

и тогда бы я не знала твоей боли.

Но если бы я уберегла себя от опасности,

внутри всё равно была бы эта же пустота.

Birdy — No Angel

Flatchar’s industry, буквы рябили в глазах, увеличиваясь всё больше и больше, затмевая всё вокруг, сверху посыпалась штукатурка, и она увидела её, падающую, будто в замедленной съёмке, а потом всё взорвалось.

Таня резко выпрямилась, не до конца понимая, что происходит. Несколько секунд дышала глубоко (старалась), тщательно подавляя хрипы. Спрятала лицо в ладони, снова и снова наполняя лёгкие чистым воздухом. Она твердила себе, что в нём нет бетонной крошки, нет пыли, и уж тем более никакой бомбы рядом нет и не может быть. Это помогало через несколько секунд.

Таня не знала, почему не кричит. Каждый раз, просыпаясь от оглушительного взрыва в своей голове, она готова была орать до разрыва связок, но вместо крика вырывался полузадушенный хрип, а чаще не получалось произнести вообще ничего. Сухие губы как будто каменели, и всё, что она могла, — сидеть и дышать, положив одну руку на всё ещё ноющие рёбра и глядя в потолок.

Несколько дней назад она всё же нашла в себе силы побывать на Волковском кладбище. Верина могилка была такой беленькой, маленькой и незаметной, что Таня не сразу нашла её. А когда нашла, не смогла даже заплакать: горло будто сжимало тисками. Так, как когда-то его брезгливо сжимал Калужный.

У камня стоял худощавый молодой человек с волосами до плеч. Он странно посмотрел на Таню, неуверенно замершую метрах в двух от него, и чуть улыбнулся ей.

— Что, тоже сюда? — спросил он, поводя плечами. Таня кивнула, засовывая руки поглубже в карманы шинели.

— Я правда думал, что у неё другая фамилия… — протянул он, всё так же улыбаясь, и Таня только тогда взглянула на надгробие: «Вера Витольдовна Волошина»

— Да, она была известна больше под фамилией Верженска, — кашлянув, тихо сказала она. — А Волошина — это от мужа.

— У неё был муж?

— Нет, — невпопад ляпнула она.

— Якуб Кнедлик, — парень дружелюбно протянул худую руку. — Я, признаться, даже не был как следует знаком с мисс Верженска.

— Я, признаться, в общем-то тоже, — задумчиво ответила Таня, осторожно пожимая тонкие, будто музыкальные, пальцы и думая, что, вообще-то, Вера так и осталась для неё неразгаданной.

Якуб Кнедлик умер через два дня: оказалось, он был болен раком, как и Вера. Опухоль разрушила стенку какого-то сосуда, возникло сильное кровотечение — и всё.

Иногда Таня думала, что Верин конец был не так уж и плох.

Тане было восемь, когда однажды она, слушая, как мама читала Рите какую-то русскую народную сказку, где неутешная невеста, оплакивая погибшего жениха, в конце умирает от тоски, заявила:

— Умереть от тоски нельзя.

Французский язык ни в какую не хотел делаться, Таня в упор не понимала, как спрягать дурацкие глаголы первой группы, мама не могла ей помочь, потому что читала Рите, которая не желала засыпать без сказки, и Таню всё безумно раздражало. Она была готова спорить со всем и вся.

— Можно, — упрямо протянула Рита.

— Нельзя.

— Можно!

— Нельзя! Лежи и молчи. Спи уже. Мам, ну когда она заснёт? — Таня надулась.

— Таня! — сердито нахмурилась мама.

— Можно, — снова упёрто повторила Рита.

— Ну и как? — Таня кривилась, отложив тетрадку.

— У человеков есть сердце…

— Людей, — поправила мама, и Таня показала своей новоявленной сестре язык.

— Есть сердце, и в нём есть кусочки, — заявила Рита.

— Какие кусочки? — Таня фыркнула. — Не придумывай.

— Их двадцать!

Двадцать в Ритином понимании считалось самым привлекательным числом. Больше всего на свете Рита мечтала о том моменте, когда ей исполнится двадцать: уж тогда-то она, наконец, станет похожа на куклу Барби, которую ей в прошлом месяце подарила мамина подруга, тогда у неё обязательно вырастут блондинистые волнистые волосы, а глаза поголубеют.

— И когда кто-то умирает, то один кусочек сердца тоже умирает. А потом они умрут все, и тогда — раз, и человек тоже умрёт. Понятно? — Рита скривилась, показывая Тане язык.

— Непонятно! — передразнила Таня, снова берясь за ручку.

— Девочки!

Вера Верженска забрала у неё один кусочек. Сколько осталось? Девятнадцать?..

Тем же вечером она сидела рядом с Сашей, как-то особенно опрятно одетой. Тане подумалось, что так оно и должно быть. Саша притащила ей свой затасканный кроваво-красный альбом, сквозь бархатную истёртую ткань которого уже проглядывал картон, и распахнула его, сияя. Ей ни о чём ещё не говорили.

Таня не знала, что делать. Вера ведь просила её в тот самый день.

— Ну, кто это, ты ведь и сама знаешь, — Таня улыбнулась (потом она всё думала, как это у неё получилось), указывая на фотографию весёлой, чуть полной женщины в ярко-зелёном платье.

— Нет, ты скажи! — Сашенька смеялась, запуская острые передние зубы в бронебойный пряник из столовки.

— Это тётя Лиза, прекрасная тётя, — Таня кивнула и глупо уставилась на детское личико с полненькими щёчками. И как они могли оставаться такими после того нещадно малого количества еды, которое получает этот бедный ребёнок? Рёбра горели ужасно, но сейчас ей казалось, что на них давит что-то изнутри, давит болезненно, тем самым комом, который недавно стоял у неё в горле. Полчаса назад воспитательница просто сказала ей: «Мы написали её тёте. В ближайшее время Саша поедет в Екатеринбург».

И, Господи, Таня не имела никакого права на этого ребёнка. Даже не думала иметь. И очень радовалась, что у девчушки наконец-то появится настоящий дом, братики и сестрички, тётя Лиза, которая, может быть, позволит называть её мамой. Просто она привыкла видеть эти щёчки, за которые Саша запихивала всё съестное, как хомячок, этот смешной детский носик, вечно в чём-то измазанный, и эти тёмные, совсем Верины глаза.

Таня обняла Сашеньку здоровой рукой, заставляя себя улыбаться, и повторила:

— Тётя Лиза — прекрасная тётя, вот увидишь.

— Давай дальше, — перебила Саша, замерев в предвкушении.

Со следующей фотографии смотрела она, Таня, в своей шинели, стоящая у лестницы и держащая за руку Сашу. Это было ещё на первом курсе, и, если быть честной, фотография была просто ужасной. Шинель с мужского плеча была ей велика, Таня, страшно нервничающая из-за сессии, была больше похожа на привидение, а перепачканная и тонконогая Саша с криво обрезанной чёлкой вообще вызывала ужас.

— Ну, это ты уж точно знаешь, — Таня прижала маленькую Сашину головку к себе, но та подняла свои быстрые тёмные глазки и улыбнулась, обнажая кривые передние зубы.

— Скажи, скажи, — лепетала она, снова устраиваясь на Танином плече, и Таня, старательно подавляя в себе какое-то тянущее, очень болезненное чувство, указала пальцем на фотографию:

— Это Сашенька и я.

— Сашенька и я! — Саша хлопнула в ладоши, широко улыбаясь, но потом вдруг нахмурила брови. — А мама?

Бедная моя девочка.

— Мамы нет, — Таня вздохнула.

— Нет? — тихо переспросила Саша.

— Нет.

Шесть ноль две, восьмое декабря — Таня повторяла это первые секунды, словно мантру. Ей сказала так психолог: когда приходят кошмары, нужно просто цепляться за то, в чём ты уверена. Нужно цепляться за реальность и правду изо всех сил.

Она старалась. К психологу, правда, больше не пошла. Сама не знала почему. Просто не захотелось снова рассказывать обо всём… Этом. Всё было слишком сложно, чтобы просто сесть в кресло и рассказать.

Калужный даже не смотрел в её сторону. Ни на вечерних поверках, ни на занятиях, куда он заходил довольно часто, ни в коридорах. Вообще не смотрел, будто её не существовало. И, наверное, её это устраивало, потому что тогда, в госпитале, случилось что-то странное, что-то безумно глупое, и иногда Таня думала, что это сон. А сейчас ей как никогда нужно отличать сны от реальности.