Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 77

– Да уж… – вздохнул Моржов. – Куда ни повернись, везде тебе по морде дадут… Как говаривал Шекспир, по справедливости-то мы все достойны кнута. Поэтому должны относиться друг к другу по милости.

– А это уже не ко мне. Это к нему. – Милена указала глазами в бешеное небо. – Я удовлетворюсь справедливостью. Для милости у меня слишком ограниченные возможности.

– Жёсткая вы женщина, Милена, – жёстко заметил Моржов.

– Я не жёсткая, Боря, – мягко ответила Милена. – Но мне приходится быть жёсткой. Не забывайте – у меня ребёнок. И чтобы он вырос успешным человеком, я сама не должна жить на чужую милость.

– А разве… – Моржов запнулся, не решаясь намекнуть на милости Манжетова.

Милена молчала. Моржов не продолжал.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. – Милена сорвала с обочины колосок дикой гречихи и начала шелушить незрелые зёрна. – Уверяю вас, Боря, это не так. У меня с Сашей действительно очень хорошие отношения, человеческие, но я не делаю карьеры через постель. Наш Дом пионеров – анахронизм, и он должен быть реформирован. Но кого Александру Львовичу назначать директором нового Антикризисного центра? Простите, Боря, но среди наших сотрудников вряд ли кто разбирается в современных педагогических технологиях лучше, чем я. Пусть это звучит и нескромно. Но ведь я дополнительно обучалась на курсах – кстати, за свой счёт. Я компетентнее всех прочих.

«Алиска Питугина тоже обучалась на курсах, – подумал Моржов. – И тоже считает, что познала все тайны бытия. Уверенность в своей безусловной правоте – признак ПМ».

– Выбор Александра Львовича понятен. К личным симпатиям он отношения не имеет, – добавила Милена.

«У тебя – не имеет, а у него – имеет», – подумал Моржов.

Блин, зря он попёрся с Миленой. Мерцоидом и не пахнет. «Интимизировать общение» сейчас не к месту – есть риск вообще всё испортить. А спорить с Миленой невозможно.

– Милена, дело ведь не в персоне директора Антикриза, – миролюбиво сказал Моржов. – Дело в том, что Антикриз выдавит многих людей с любимой или единственно возможной работы.

– У меня эта работа тоже любимая и единственно возможная, – ревниво возразила Милена. – Но почему я должна сама уступать свой шанс, если я его заслужила? Пусть эти люди станут успешнее меня и тогда сделают всё так, как удобнее им, а не мне. Мы живём в конкурентном мире.

«Проблема не в том, что получит победитель, – подумал Моржов, – а в том, что будет с побеждённым. В случае своего поражения Милена останется „при своих" – на работе в МУДО, по-прежнему молодая и красивая. А Костёрыч, Щёкин, Розка и Сонечка в случае своего поражения останутся в куче дерьма и без лопаты».

– Надо жить по гамбургскому счёту, – с сочувствием, но наставительно заключила Милена.

– А получается по гамбургерскому, – пробурчал Моржов.

– Я вот поражаюсь нашим людям… – не заметив моржовского бурчания, продолжала Милена. – Все недовольны, все бурчат, но никто ничего не хочет делать. Все предпочитают оставаться на своих местах. Инициатива только из-под палки. Эта неамбициозность губит любое начинание. А какой в жизни может быть успех без здоровых амбиций?

– Амбициозность, – сорвался Моржов, – это активный конформизм. Амбиция – претензия на более высокое место для себя. Но это место – в той же системе. Тем самым амбициозность – это легитимизация системы.

– А я не хочу ломать никаких систем. – Милена с вызовом посмотрела на Моржова. – Я хочу лишь сохранить и приумножить свой успех. И всё.

Моржов снова закурил, оглядываясь по сторонам. Заброшенные поля, зарастающие бурьяном, терялись в дальнем знойном мрении. Пустынное небо было наэлектризовано солнцем, как заряженный под завязку аккумулятор. Вокруг ни души. И никаких границ – ни растаявшего в дымке горизонта, ни даже черты самолётного следа. Буйная свобода сорняков искушала жизнелюбием и безнаказанностью. Сейчас лучше всего было бы заниматься сексом в гречихе, а не разговаривать умные разговоры. Но своего мерцоида Милена держала взаперти – как угрозу успеху.

– Успех – это для вас что? – спросил Моржов.

– Вообще? Или в бытовом смысле?

– Вообще.

– Н-ну… – замялась Милена и сформулировала не особенно оригинально: – Реализация амбиций.

– А какие у вас амбиции?

– Всё в пределах разумного, – обиженно сказала Милена. – Просто жить на достойном уровне. Это плохо, да?

Моржов пожал плечами. Узнавать, какой уровень Милена считает достойным, Моржову было не важно. Какая разница, какой уровень: двухкомнатная хрущёвка, загородный коттедж или средневековый замок под Тулузой? Милена сдавала сама себя. Успех для неё был просто богатством, и ничем иным. В интонациях Милены понятие «успех» звучало как нечто объёмное, значительное, многообразное, но в понимании Милены «успех» оказался просто пикселем с единственным и конкретным смыслом.

– Боря, а почему вы спрашиваете? – Милена искоса глянула на Моржова. – Разве вы сами не знаете? Ведь вы – успешный человек, не так ли? Хоть и делаете вид, что разгильдяй. Но ваши картины стоят очень дорого.

– Да что вы! – отмахнулся Моржов. – Я всё равно всего лишь нищий, который, правда, может позволить себе не воровать и не просить милостыню. Кроме этой возможности, у меня ничего нет.

У него была единственная амбиция – рисовать. В реализации этой амбиции помешать ему можно было только каким-нибудь чересчур ужасным способом: посадить в тюрьму, отрубить руки, выколоть глаза. На такое решилась бы далеко не каждая система, да и на фиг это ей? Ведь он даже не иконы и не голых баб рисовал, а так – городские углы, еловые стволы, рельсы и шпалы… Реализация амбиции приводила Моржова к успеху мгновенно, едва только он брал в руки кисть или карандаш. И ему повезло – пластины продались. А могли и не продаться. Но он не перестал бы их закрашивать, как спокойно закрашивал их и до продажи, и без продажи. Хотя без продаж вряд ли кто посчитал бы его успешным художником. Значит, успех – это вовсе не реализация амбиций. Это бабло. Успех становится реализацией амбиций только в том случае, когда амбиции – нарубить бабла.

Суть успеха Моржов сформулировал бы иначе. Успех – это конвертация своего ресурса в житейские блага. Ресурсом Моржова была живопись. Продажи на «Староарбатской биеннале» стали конвертацией ресурса в деньги, в эквивалент житейских благ. В гостинице «Украина» Моржов снял на всю ночь двух проституток и трахался с видом на Государственную думу, и все вокруг вдруг сразу поняли, что Моржов – очень успешный художник.

А вот Милена хотела благ. Успех для неё был тождествен благам. Блага же она получит только из-под Манжетова. Чтобы попасть под Манжетова, Милена задействовала свой ресурс – молодость и красоту. В общем, ничего особенно аморального – спят друг с другом, ну и пускай спят. Она – не замужем, он не женат. Кому мешают-то? Никому. Но для Милены это всё равно выглядит как карьера через постель. И никак по-другому. Конечно, обидно. И на помощь приходит Пиксельное Мышление.

Его очки преломляют светопередачу. И всё уже становится красиво: ресурс Милены – её компетентность; успех – пост директора Антикризиского центра. А чтобы не мучили сомнения в правильности светопередачи очков, надо просто убедить себя в том, что она правильная. Без доказательств. Надо поверить, как в бога, в эту правильность, то есть в свою правоту. Так что причиной ПМ всегда и является установка на успешность.

И хрен бы с ним, с этим ПМ. Пусть каждый верит в то, во что хочет. Моржов, как атеист, не возражал. Но в ипостаси идеологии Пиксельное Мышление превращалось в гламур, а в гламуре его любимое занятие – изображение обнажённых женщин – выглядело банальной эротикой, если даже не порнографией. Моржову это было неприятно, но он бы стерпел, перемогся, ограничился бы циклом «Изгибы» и обошёлся без цикла «Ветер и юбки». Хуже было то, что при Пиксельном Мышлении вообще весь порядок жизни превращался в порнографию. В ДП(ПНН). Короче, в сплошную блуду.

Милена молчала, и Моржов тоже молчал.