Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 71

– Что же, меня будут сокращать только за то, что я – это я? – удивился Костёрыч.

– А всех только за это и будут увольнять! – закричала Розка. – Разве что вон Миленку не уволят из-за мужика еённого!…

– Что за бред, Роза? – тотчас резко спросила Милена, краснея.

– А что, не так? Был бы Константин Егорыч любовником у Шкиляевой, кто бы его уволил?

– Э-э… – Костёрыч даже растерялся от столь неожиданного аргумента.

– Жарь их, Розка!… – как в бане, сладострастно зашипел Щёкин.

– Это вообще свинство, Роза! – отчеканила Милена.

– А чего свинство-то? Ты останешься, а меня вышибут – это не свинство?

Розка совершенно разбуянилась.

– В таком тоне я не желаю разговаривать, – заявила Милена.

– Не желает она!… Я уже восемь лет в МУДО отпахала, за что меня на помойку? Это вон Опёнкину можно – она только что пришла! А меня?!.

– Я… Что я?… Мне… – обомлела Сонечка. – Почему?…

– По жопе! – грубо сказала Розка. – Тебя-то какой смысл держать? У тебя дети и так разбегутся!…

– Ро… Роза! – заметался Костёрыч, не зная, что делать.

– У Милены… Дмитриевны… столько же… Я…

– Вы, Соня, меня с собой не сравнивайте, – жёстко и презрительно ответила Милена.

– Девушки! Сбавьте обороты! – предостерёг Моржов.

– А это правда, – холодно сказала Милена. – Для Сони увольнение – вполне заслуженное. Способностей к педагогике у Сони – ноль.

– Хоть бы раз мне на кухне помогла! – крикнула Розка.

Лицо Сонечки враз залили слёзы. Сонечка тихо встала, повернулась и пошла в коридорчик, к своей комнате. Моржову стало пронзительно-жалко Соню, и даже зачесалась рука – дать Розке подзатыльник, а Милене пощёчину.

– Девчонки, прекратите! – рявкнул он, вставая.

– А что прекратить-то? – нагло взъелась Розка.

– А то и прекратить! – Моржов отшвырнул стул в угол холла – так же, как некогда в придорожном кафе с обнаглевшими проститутками. – Идите проветритесь обе! Развели свару! Обидели ребёнка!

Милена поднялась и с гордым выражением лица тоже вышла из холла. Костёрыч, держа очки обеими руками, в смятении, сутулясь, побежал на улицу.

– Щекандер, иди к Сонечке, – негромко посоветовал Моржов.

Они со Щёкиным посмотрели друг другу в глаза. Моржов выдержал взгляд Щёкина, хотя в затылок ему полыхнуло огнём. Одно дело – вальяжно рассуждать про передачу Сонечки Щёкину, а другое дело – самому добровольно отступиться от своей девушки. А после того как Щёкин утешит сейчас Сонечку, Сонечка станет принадлежать Щёкину. Герою с пистолетом.

Щёкин задумчиво пошевелил бровями, молча кивнул и пошёл в коридорчик вслед за Сонечкой.

Розка сидела, отвернувшись к заплаканному окну, и тоже плакала. Моржов думал, что надо наорать на Розку, а потом пожалел и её. Всё-таки женщина… которой горько быть одной. Которую надо любить… Ну, если и не любить, то хотя бы пожалеть… Ну, если и не пожалеть, то хотя бы приголубить.

– Трын-дын-дын! Трын-дын-дын! – трандычал Моржов, подражая рёву мотоцикла.

Он стоял у крыльца жилого корпуса, держал велосипед за руль и поджидал Розку.

Розка вышла, одетая для города. На ней были короткие – чуть ниже колен – штанишки в обтяжку и такой же обтягивающий топик. Под штанишками просматривались стринги, под топиком ничего не просматривалось.

– Ты что так долго? – пробурчал Моржов, усаживая Розку на седулку своего велосипеда. – Рожала, что ли?

– Красилась, – кокетливо ответила Розка. – Рожать быстрее.

Моржов оттолкнулся от крыльца, привычно попал задом на седло и с натугой надавил на педали. Н-да, Розка весила далеко не как Алёнушка, и сил на разгон требовалось куда больше.

Розка снова отправлялась в Ковязин, а Моржов вызвался доставить её на велике. Удобств, конечно, почти ноль, но ближайшая электричка приходила только через три часа – вот Розка и согласилась.

Они проехали под аркой ворот, докатились до тропинки на висячий мост, и здесь Моржов остановился ссадить Розку. Дальше начинался подъём, одолеть который можно было только пешком.

– Если ты скажешь, что не можешь въехать, потому что я толстая, я тебя исцарапаю, – слезая с седулки, предупредила Розка.

– Что я – враг себе? – удивился Моржов. – Я не драться с тобой поехал, а соблазнять тебя.

– Не получится, – тотчас заявила Розка.

– Почему?

– Я с сотрудниками не сплю.

– Все мы сотрудники, делаем общее дело, строим новую Россию, – толкая велосипед, пропыхтел Моржов. – Так что же, трахаться вообще перестанем, что ли?…

С горы разворачивались полуденные колымагинские просторы. Пахло хвоей и ромашками. В паузах между перестуками поездов издали бубенчиком меланхолично звенел церковный колокол. Нехотя плыли облака – такие лохматые, словно солнце нарвало их на лугу, как одуванчики.

– Ты со своей Опёнкиной трахайся, – сказала Моржову Розка.

– Сонечка не моя, а Щёкина.

– Ври давай. Это же ты вместе с ней по кустам шнырял.

– Мы грибы искали.

– Эх, Морж, так вот бы и дала тебе!… – в сердцах созналась Розка, показывая Моржову сжатый кулачок.

– Так дай, – согласился Моржов, имея в виду совсем другое.

– А я бабников не люблю. Я ревнивая.

– Можно подумать, в твоей жизни были только девственники.

– Я ведь не спрашиваю, что тебе нравится, вот и ты не лезь, где нравится мне, – как-то туманно отбрыкнулась Розка.

На подъёме Розка раскраснелась, и Моржов просто любовался ею: тёмные глазища, алые губы, влажная складка сомкнутых топиком грудей. Наверняка, если взять дистанцию метров в десять, на месте Розки Моржов увидел бы мерцоида. Но вплотную мерцоид ничем не отличался от настоящей девушки.

Они выбрались за разъездом на шоссе, и Моржов подсадил Розку на её место. Уже сидя на седле, прежде чем оттолкнуться ногой от асфальта, Моржов ткнулся носом Розке в затылок, в узел волос. Ему хотелось почувствовать сладкий запах Розки.

– Чего ты, как корова, нюхаешься, – усмехнулась Розка, мотая головой. – Щекотно дышишь.

– Не вертись, – ответил Моржов. – Человек сил набирается.

Розка с удовольствием переждала процедуру набора сил.

Шоссе окунулось в ельник, а затем проскользнуло сквозь насыпь железной дороги через арку тоннеля и покатилось по сосновому бору на спинах Колымагиных Гор. Под увесистой Розкой велосипед ощутимо напрягался и пружинил, отзываясь на каждую колдобину и трещину асфальта.

– Меня на раме только в детстве катали, – призналась Розка.

Ей было тесновато, и она топорщила локти. Моржов нарочно чуть сдвинул руки, словно обнимая Розку. Склонив голову, он поцеловал Розку в горячую шею, на которой трепетали два завитка.

– Прекрати, а то мы врежемся куда-нибудь, – велела Розка.

Моржов убрал с велосипедного руля одну руку и полез в задний карман джинсов. Там у него лежала таблетка виагры.

– Ты чего руку убрал?! – завопила Розка. – Я боюсь! Мы гвозданёмся, точно!…

Моржов не мог ответить – он глотал виагру всухую. Справившись, он успокаивающе похлопал Розку по упругому заду и вернул руку на руль.

– Ума-то как, не лишку, нет? – ещё сердито спросила Розка. – Не жмёт нигде?

– У самой ума-то сколько? Зачем на Шкиляиху накапали?

– Сам знаешь зачем!

– Я же сказал, что спасу всех, почто ещё рыпаетесь? Розка подумала и ответила:

– Опёнкину свою спасай.

– А всё-таки, Розка, по отношению к Соне вы с Миленой вели себя как сучки, – сказал Моржов,

– Опёнкина твоя – квашня, – тотчас ответила Розка. – Дура набитая. Терпеть её не могу. Учти, Морж, увижу тебя с ней – вам обоим не жить.

– Не увидишь, – пообещал Моржов.

– А Чунжина – стерва, – добавила Розка. – Строит из себя недотрогу, великосветскую даму, а всё её достоинство – правильно даёт. Чунжина и тебя, и меня сожрёт и косточек не выплюнет. От неё вообще надо держаться подальше. Такие тихони – людоедки.

– Одна ты самая добрая и красивая.

– Так оно и есть, – согласилась Розка.

– Да я и не спорю, – пожал плечами Моржов.