Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 60

Соня и Милена обомлели. Моржов плюнул от досады. Разбуянившаяся Розка вываливала все скелеты из всех шкафов.

– Всех уволят! – кричала Розка. – И тебя, Милена, и тебя, Сонька! А вы всё Моржа слушаете!…

– Полный щорс! – тихо и печально сказал Щёкин.

– Никого не уволят!… – зарычал Моржов, но ему уже никто не доверял, как никто не боится тигра, запертого в клетке.

– Я письмо напишу про Шкиляиху, а вы подпишетесь! – командовала Розка, словно вычеркнула Моржова из жизни.

– Н-ну, подпишусь… – неуверенно согласилась Милена.

– А ты? – Розка развернулась на Сонечку.

– Так что… Если надо… Как все…

Моржов почувствовал, как вокруг него расцветает апофеоз бабства. Ни его, ни Щёкина, ни Костёрыча никто ни о чём не спрашивал, хотя они были столь же равноправными субъектами действа, как Розка, Милена и Сонечка. Но юбком положил их ножками вверх, как стулья на столы во время мытья полов. Юбком сам думал, сам решал, сам делал, не оглядываясь ни на кого.

Конечно, Моржов мог стерпеть бабство, как терпели его Щёкин и Костёрыч. Но на взгляд Моржова, в основе Розкиной модели поведения лежал самый проигрышный принцип действия. Собственно, этот принцип всегда и определял существование пикселя для ТТУ. Моржов назвал бы его Падкостью На Ближайшую Выгоду или Тягой К Немедленной Пользе. Такой уж у ПМ был формат – Формат Скорейшего Блага. От злости Моржов даже забыл его зааббревиатурить.

Скорейшим Благом для Розки было спасение от выплаты за украденные спальники. И плевать, как всё повернётся дальше.

За нарушение инструкций при организации лагеря в Троельге Шкиляеву, конечно, могли попереть с работы. При особой ловкости на изгнанную Шкиляеву можно было бы перевесить и все прочие грехи, вроде отсутствия детей и американцев. Но всё это не спасло бы МУДО от превращения в Антикризисный центр, а всех, кроме Милены, не спасло бы от увольнения. И Щёкин бы пошёл сторожить автостоянку, Костёрыч повис бы на жене, а Розка вышла бы замуж за сутенёра, который взял бы на работу Сонечку. Зашибись картинка! Но Розка не могла увидеть её, потому что такая картинка, согласно технологии Пиксельного Мышления, причинно-следственно не вытекала из доноса на Шкиляиху. Да Розка и не могла смотреть на какие-то другие картинки, кроме своего пикселя Скорейшей Выгоды. «Бли-ин, ещё у Шкиляихи я жопу не прикрывал!…» – застонал Моржов в душе.

Ковыряловка считалась городским районом, хотя оставалась деревня деревней. Она просторно лежала на лугу вдоль Талки, отделённая от Ковязина буйно-бандитской гривой Банного лога. Над зарослями лога по склону Семиколоколенной горы лезли друг на друга битые кирпичные морды района Багдад. За их крышами виднелись брезгливо отвернувшиеся фронтоны городского центра. На вершине Семиколоколенной горы, как продырявленный и рухнувший с неба монгольфьер, косо вздымался Спасский собор. Его угловатая ветхость отзывалась в закопчённой колокольне багдадской церкви. Из обломанной верхушки колокольни торчала чёрная труба кочегарки. А напротив Ковыряловки, на другом берегу Талки, безмятежно кучерявился кладбищенский парк культуры и отдыха, где патриархально отдыхала, точно присела на скамеечку, Успенская церковь. Само небо над Ковыряловкой всегда казалось каким-то деревенски-маленьким, полузадёрнутым занавесками тучек, словно подслеповатое окошко.

Моржов катил на велосипеде прямо посреди широкой улицы. Слева и справа бежали заборчики с шапками сирени, крашеные деревянные дома с резными наличниками, и нигде – ни магазина, ни ларька, ни пешехода. У чьих-то ворот стоял трактор, запряжённый в тележку. На полу тележки, видно, оставалось сено, и здесь, толкаясь рогами, топтались три козы.

– Стеша! – через всю улицу кричала пожилая женщина, стоя за забором. – У тебя миксер есть?

Стеша точно так же торчала за своим забором.

– Димке отдала! – ответила она.

Моржов ехал к Анне чичить сертификаты. Дом Анны он узнал по жестяному петуху над трубой. Солидные ворота подворья Анны предназначались для солидного транспорта; для себя и велосипеда Моржов открыл в створке ворот калиточку и проник во двор.

Дощатые дорожки поясняли, где и куда надо идти. Аннин двор был обустроен с ковязинским шиком: его на участки делил лёгкий штакетник. Это – палисадник, здесь – для машины, там – огород, ну, а тут можно присутствовать и посторонним. Такое навязчивое структурирование Моржову казалось простодушно-важным, как если бы гаишник у себя дома на всех углах повесил бы светофоры.

Анна выходила из дверей дома с двумя вёдрами. – О! Привет! – деловито обрадовалась она Моржову. – Ты как раз вовремя. Воду принесёшь.

В этом была вся Анна. Они полгода не виделись, но она сразу же приставила Моржова к делу. Анна вообще не терпела, когда мужик пребывает в праздности. Когда в былые времена Моржов по вечерам провожал Анну домой, Анна требовала, чтобы он хоть пиво пил по дороге – лишь бы не бездельничал.

Водоразборная колонка находилась неподалёку. Пока она хрипела, струёй раскачивая подвешенное ведро, разговаривать было невозможно. Моржов подхватил полные вёдра и почувствовал, что поневоле приобретает крестьянскую осанку – ноги чуть согнулись, чтобы удобнее было семенить с грузом, зад отклячился, плечи развернулись, руки растопырились, а шея выгнулась, как у верблюда.

– Чего у тебя Андрюха скважину не пробурит? – прокряхтел Моржов, топая за Анной к воротам.

– Есть скважина, только насос не работает.

– Почему?…

– Откуда я знаю? Сломался. Или алкаши провода срезали. Андрюха вернётся – починит.

– Куда он у тебя укатил? – сразу ободряясь, спросил Моржов.

– Повёз Коську к своим родителям на неделю. Коська – это сын Анны и Анд рюхи, дьявол лет восьми.

– А мать у тебя дома? – допытывался Моржов.

– А ты у меня ночевать хочешь? – напрямик спросила Анна.

Моржов Анне нравился. Рослый, если что – не ссыт, руки из нужного места растут, к тому же кого хочешь может нарисовать похоже. Неувязка заключалась в том, что в хозяйстве Анны место, пригодное для Моржова, уже занимал Андрюха. Но Анна, как рачительная хозяйка, не дала добру пропасть и подыскала Моржову другое местечко – любовника. Анна была на три года моложе Моржова, а Моржову казалось, что на десять лет старше.

– Если можно, то я заночевал бы, – признался Анне Моржов.

Выражение «если можно» он употреблял не в смысле «если ты хочешь», а в смысле «если никто не узнает». Собственное «хочу – не хочу» для Анны не имело никакого значения. Надо – значит надо.

– Мать на дежурстве, только утром придёт.

Отца у Анны сроду не было. Получалось, что сегодня Моржов живёт у Анны.

Дом у Анны был большой, многокомнатный и старомодный. Его старомодность заключалась в некой избыточности, излишней добротности: на кухонном столе – клеёнка, на подоконниках – цветы, на телевизоре (большом, современном) – салфетка, на подушках – накидки, на диване и креслах – чехлы. Понятно – ковры на полу и стенах, шторы на окнах; понятно – портьеры вместо дверей; понятно – бабкина швейная машинка, отлаженная, как пулемёт, и готовая к делу в любой миг.

Поскольку Моржов на ночь претендовал на роль Андрюхи, то и днём Анна использовала его как мужа. Моржов наколол дров, отнёс и вылил в Банный лог три ведра мыльной воды, вытащил из подпола могильно пахнущий мешок картошки, натянул во дворе бельевые верёвки, вернул бабе Кате одиннадцать рублей долга и со списком покупок сходил в дальний гастроном. Моржову даже понравилась эта игра в работящего мужика и домовитую бабу.

– Ты чего в прихожую грязь натащила? – сварливо крикнул он Анне. – Ноги вытереть лень?

Анна послушно взяла тряпку и пошла подтирать грязь. Похоже, она не видела разницы между мужем и Моржовым. В гараже у Андрюхи стояли потрёпанные «Жигули» и мотоцикл «Ява»; если «жигуль» не работал, Анна без проблем ехала по делам на «Яве»; так же, видимо, она воспринимала и мужа с любовником.

Кстати, уже завечерело. По Ковыряловке пели петухи, гавкали собаки, смеялись какие-то подростки. Посреди улицы стояла, мотала башкой и мычала чья-то корова – словно алкаш, который не догулял с рухнувшей братвой и теперь горланит песню в одиночку.