Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 56

– Пойдём погуляем, – предложил Моржов. – На просторе и плакать слаще.

Он выбрался из-за стола и потянул Соню за собой. Соня не сопротивлялась, встала и вышла.

– Пойдём туда, – сказал Моржов, для наглядности указывая пальцем на дорогу, ведущую из лагеря к разъезду Колымагино.

Как раз наступило время куртки, и Моржов заботливо накинул её на Сонечку.

Они медленно и молча прошли под ржавой аркой ворот Троельги. Где-то в стороне, вверху за лесом с гулом покатились огни пассажирского поезда – и ещё долго колотился отголосок, рассыпаясь вдали по долине.

Моржов искоса смотрел на Соню. Она была одета довольно нелепо – в клетчатую рубашку и спортивные брюки. Похоже, что сама Соня и не замечала этой нелепости, а точнее, привыкла к ней – как к следствию бедности. Соня была бедной девушкой, Моржов это понял уже давно. У Сони не было ни серёжек, ни даже какого-нибудь дешёвого колечка. И в Троельгу-то Соня пришла из Ковязина пешком – экономила на электричке. И Моржову стало жалко Соню, но не со снисхождением к ней, а со злобой на жизнь.

«Что-то я сегодня жалею всех малых сих, – обеспокоился Моржов. – Может быть, это действие виагры начинается?…» Впрочем, Алёнушку Моржов жалел до того, как съел таблетку, хотя и по-другому: Алёнушку за глупость, а Сонечку – за бедность.

– Почему ты плакала? – спросил Моржов, приобнимая Соню.

– Меня… меня сегодня Роза Дамировна отругала… За то, что я хочу уйти отсюда домой, – призналась Соня.

– А почему ты хочешь уйти? – удивился Моржов.

Соня опять заплакала.

– Бедя здезь дикто де любит, – прогнусавила она.

Моржов погладил Соню по опущенной голове.

– Это не так, – мягко сказал он. – Не так. Ты очень нравишься Константину Егоровичу. Щёкин втрескался в тебя по уши. А самое главное – здесь я не дам никому тебя обидеть.

Сонечка не отвечала, размазывая слёзы по лицу.

– Правда? – наконец спросила она.

– Правда, – серьёзно подтвердил Моржов. – Но почему ты решила, что тебя не любят?

Сонечка вдруг разревелась в полную силу. Моржов даже испугался – остановился, прижал Соню к себе и через некоторое время, положив Соне на затылок свою ладонь, осторожно потёр Соню лицом о свою грудь, вытирая слёзы.

– Ну-ну-ну… – шептал он. – Ты чего, маленькая моя?…

– Я сегодня… с детьми ходила… Я им луговые растения хотела показать… Флору… А они… они Серёжу Васенина побили…

Значит, неукротимые упыри довели до припадка Милену, Розке звезданули граблями по заднице, а теперь вот и Соню достали…

– Я их всех завтра убью, – пообещал Моржов. Соня подняла мокрое лицо, посмотрела на Моржова и улыбнулась опухшими, непослушными губами.

– Они же дети…

– Ну вот, ты сама себе всё объяснила, – согласился Моржов. – Чего же плакать? Разболтанные мальчишки. Шпанята. Они все скопом ревнуют Серёжу Васенина к Наташе Ландышевой, и только-то. Тоже любовь.

– А почему вы сказали «тоже»? – тихо спросила Соня.

Моржов понял, что Соня услышала про влюблённого Щёкина – и желает слышать продолжение. Но это ведь он, Моржов, сейчас утешил Соню, это он сожрал виагру, он идёт с Соней по ночной просёлочной дороге, он обнимает Соню, а она спрашивает про другого мужчину. Обида хлестнула Моржова по душе и хлестнула бы вновь, но Моржов отвёл её в сторону, как ветку от лица.

Этой ночью Моржов опять стал свидетелем чуда: он видел, как девчонка, когда ей говорят о любви, из отчаяния вдруг доверчиво возрождается к жизни. И ради такого чуда Моржов мог пожертвовать наслаждением обиды, которая даёт карт-бланш на воплощение плана эякуляции. Но Сонечкино воскресение, как подснежник о весне, вдруг напомнило Моржову о реальном мире вокруг – мире недобром и угрожающем.

Трава по обочинам просёлка ночью распрямилась, бросив на дорогу сабельно-зубчатые тени. Река шумела за кустами, будто там шло войско, позвякивая мечами и кольчугами. Еловые лапы в тёмно-синем небе казались китайскими иероглифами, нарисованными чёрной тушью по насыщенной акварели, и это наводило на мысль о восточных единоборствах.

– Говоря «тоже», я имел в виду Щёкина, – чётко и покорно подтвердил Сонечке Моржов.

– А что, он в меня влюбился? – наивно спросила Соня, будто бы Моржов уже не объявил об этом открытым текстом.

– Все, кроме тебя, это заметили, – сказал Моржов, хотя никто, кроме него, никогда ничего подобного не замечал.

– Он странный… – задумчиво сказала Соня с оттенком уважения и страха.

Моржов пожал плечами.

– Нормальный он. Упыри… ну, то есть пацаны – они его слушаются, как овечки. А стали бы они подчиняться какому-нибудь чудику, а? Вот то-то. Если бы ты сегодня взяла Щёкина с собой, то мальчишки бы не только всю луговую флору вызубрили, а ещё бы и веночки плести научились.

Сонечка вздохнула с запоздалым сожалением. Моржов снова закурил. Какое-то время Моржов и Соня молчали.

– Соня, дитя моё, а что для тебя это значит – «любит»? – спросил Моржов, но не интимно, а как-то буднично и просто. – Ты вот плакала – никто тебя не любит. А это что такое – «любит»?

Соня долго раздумывала. Похоже, её разговорчивость прорывалась только вместе со слезами.

– Ну… вы, Борис Дани…

– Боря, – перебил Моржов.

Соня кивнула, словно попыталась что-то проглотить.

– Боря… вы…

– Ты.

– Я… я не могу ответить, – окончательно сбилась Соня. – Такие вещи, они… ну… личные… Как бы стыдно…

– А ты где живёшь в Ковязине?

– На Багдаде, – прошептала Соня.

В Ковязине не было района беднее, хуже и ублюдочнее Багдада. Что значит для девчонки с Багдада «меня любят»? Это значит – «меня хотят». Пиксельное мышление. Мышление для бедных. Максимум упрощения при минимуме объёма знака.

– Если бы ты ушла из Троельги, Щёкин бы попросту запил, – сказал Моржов.

– Ну, потом бы мы встретились…

– Где? – усмехнулся Моржов. – Из МУДО тебя бы уволили. А Щёкин не гуляет по улицам, не ходит на дискотеки. Нигде бы вы не встретились, кроме как на работе. Вот куда бы ты пошла работать?

– В школу…

– Это как с мыльной фабрики перейти на шильную. В школе такие же упыри, как и здесь, только их больше в сто раз. Ты бы спеклась через месяц. Есть другие варианты работы?

– Ну… – Соня колебалась, говорить или нет. – Ну… меня Лёнька звал, обещал устроить… У меня с ним подружка там…

– Лёнчик? – изумился Моржов. – А вы знакомы?

Он сразу вспомнил, как Лёнчик кормил Сонечку шашлыками.

Соня кивнула, и Моржов даже при луне увидел, как густо она покраснела.

– А ты в курсе, что за работа у Лёнчика? – вкрадчиво спросил Моржов.

– Ну… как бы… Так – что?… За деньги же…

Соня мямлила, и Моржов так и не понял, знает ли она специфику деятельности Лёнчика. Впрочем, не всё ли равно? Похоже, что предсказанный им вариант работы Сонечки вне МУДО – «у кавказцев на рынке» – был ещё не худшим. Если бы Сонечка попалась в лапы Лёнчика и Сергача, она бы не выкрутилась, будь хоть трижды девственницей. А может, она и выкручиваться бы не стала? Не похоже, чтобы она была способна на какие-либо выкручивания.

– Сонечка, дитя, а чего бы ты хотела сама? – спросил Моржов.

– То есть?… – растерялась Соня.

– Ну, где работать? Чем жить?

Соня посмотрела на Моржова и жалко улыбнулась – беспомощно и виновато.

– А сколько денег тебе надо в месяц?

– Ну… не знаю…

– А чего бы ты не захотела делать ни за какие деньги?

– Ну… вы так спрашиваете… – совсем смутилась Соня.

– А что тебе вообще в жизни надо?

Соня затравленно смотрела на Моржова, и Моржов почувствовал, что сейчас она опять заплачет.

Он обнял её, притиснул к себе и стал целовать в макушку.

– Ну-ну-ну, – опять зашептал он. – Я же сказал, со мной никто тебя не обидит…

Они стояли уже возле елового мыса на повороте просёлка. Просёлок убегал вверх – на гору к деревне Яйцево. Хорошо утоптанная тропа вела от просёлка вниз, к Талке, над которой висел перекидной мост.

– Пойдём покачаемся, – предложил Моржов.