Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 48

Стеллу Моржов не видел года два, да и в последний раз видел только мельком. Стелла была женой богача, жила в особняке на Пикете, ни хрена не делала, а для самоутверждения вела в элитной гимназии города Ковязин уроки ритмики и бального танца. Балов в Ковязине не наблюдалось уже лет девяносто, но бальный танец считался непременным атрибутом бытия состоятельных людей. Похоже, что первыми имиджмейкерами в Ковязине были пожилые учительницы литературы. Хорошо, что не молодые, иначе доверчивые богачи устраивали бы дуэли где-нибудь на пустыре за Шоссе Жиркомбината, как Печорин с Онегиным. Моржов решил, что он имеет шанс начичить у Стеллы сертификаты.

Пожилые учительницы литературы говорили про Стеллу Рашевскую, что она – девушка «с духовным содержанием». То есть Стелла где-то чего-то прочла – в отличие от остальных девушек Ковязина, которые прощались с книгой тогда, когда мамы переставали им читать вслух. А Моржов к тому же считал Стеллу ещё и самой красивой старшеклассницей города.

Моржов и Стелла быстро зацепились друг за друга. Для Моржова отношения с девушкой были в новинку, да и сам он был молод, а потому и не разобрался, что почём. «Духовное содержание» Стеллы оказалось набором руководящих цитат, преимущественно из «Мастера и Маргариты». Основным принципом Стеллы было «сами придут и сами всё дадут». Внешние данные Стеллы позволяли ей не задаваться вопросами «когда?» и «с каких это хренов?». А Моржова вполне устраивало бездельничать на пару со Стеллой, особенно если считать, что принцип «придут и дадут» оправдывал безделье высокими соображениями и уверял в скорых переменах к лучшему.

Стелла быстро дозрела до награждения Моржова своей девственностью, но не предпринимала никаких шагов, потому что в данном случае Моржов должен был сам приходить и сам всё давать. Юлькины уроки оказались фикцией, и Моржову пришлось приступать к делу с одними лишь теоретическими познаниями. Всё получилось не очень ладно и грубовато – но всё же получилось. Уже тогда Моржов мог бы насторожиться. Стелла, как наследница шляхтичей, требовала только рыцарского обхождения, а тут вдруг без всякого душевного напряга подвергла себя столь унизительным и болезненным процедурам (других Моржов организовать тогда ещё не мог). Обозначилась неувязочка. Но Моржов не придал ей значения, всё оправдав любовью…Моржов чуть-чуть проехался по улице Рокоссовского и свернул на улицу Обувную. Там раньше стояла сапожная фабрика, которая в перестройку разорилась, а её красивое дореволюционное здание приспособили под гимназию. Внезапно, уже в виду гимназии, с тихим урчанием на Моржова сзади накатила тёмная иномарка и прижала его к обочине. Моржов выскочил на тротуар и вдавил тормоза. Иномарка тоже остановилась.

– Куда, блядь, прёшь, сука! – заорал Моржов и пнул иномарку в крыло.

Передняя дверка машины открылась. Моржов решил, что сейчас вылезет бритоголовый хозяин, собирающийся расставлять приоритеты. Моржов быстро спрыгнул с седла и приготовился толкнуть велосипед хозяину в промежность, а потом дать в челюсть и смываться. Велосипеда было, конечно, жалко, но велик и без того был краденный Лёнчиком, так что Моржов обладал им не очень уверенно и мог пожертвовать.

Из машины высунулась длинная женская нога, потом вторая, а потом вся целиком вылезла Стелла и замерла, облокотившись на крышу – как в рекламе. Стелла была в тёмных очках. Она снисходительно улыбалась.

– А я знала, что мы ещё встретимся, – сказала Стелла.

В её словах звучало какое-то драматическое торжество рока, будто город Ковязин насквозь продували ураганы истории и свести здесь вместе Стеллу и Моржова могла только античная предопределённость.

– Здорово, – хмуро сказал Моржов, потихоньку отходя от гнева. – Ты меня чуть не переехала.

Стелла сменила оттенок улыбки на загадочный.

– А я к тебе и катил, между прочим, – добавил Моржов. – Причём по делу.

Стеллу, видимо, не удовлетворил подчёркнуто бытовой контекст, и она сняла очки, словно они мешали сеансу внушения.

– Наслышана о твоих художественных успехах, – нейтрально и испытующе произнесла Стелла.

– Я всегда говорил, что в Ковязине ты одна такая. Улыбка Стеллы перешла в удовлетворённо-покровительственную.

– Важное дело? – спросила Стелла.

– Кому важное, а кому и нет.

– Не хочу в школе разговаривать, – заявила Стелла. – Пусть лучше ты будешь моим гостем. Езжай за мной.

Не дожидаясь ответа Моржова, Стелла забралась в машину и закрыла дверцу. Машина тронулась вперёд и с шорохом изящно развернулась на пустой улице. Этот шорох звучал так, будто рвалось полотнище судьбы. Стелла мигнула Моржову фарами. Моржов хмыкнул, пожал плечами и вновь оседлал велосипед. Стелла неторопливо поехала обратно, а Моржов покатил следом.

Стелла вдруг дала газу, втопив по улицам Ковязина, и Моржову тоже пришлось поднажать. Он мчался за машиной Стеллы, как привязной аэростат за бронепоездом. Улицы города вмиг слились в киноленту, рассыпались пазлами на хаос фрагментов, превратились в набор конструктора – окошки, фронтоны, балконы, столбы… Чем-то всё это напомнило Моржову листопад той осени, когда бушевала его любовь со Стеллой.

После выпускного Моржов собирался ехать поступать в областной центр на худграф. Стелла этого не одобрила. Моржов умеет рисовать? Умеет. Значит, незачем прогибаться перед преподавателями, а надо просто ждать, пока слава и деньги сами приедут к Моржову прямо в город Ковязин на тройке с бубенцами. Моржову, конечно, больше хотелось трахаться, чем сдавать экзамены, потому он и остался в Ковязине. Остался – и всё лето трахался со Стеллой по разным укромным окрестностям. Армия Моржову не грозила по причине его слепошарости.

Осенью родители поступили Стеллу в педтехникум, а окрестные укромности сделались непригодны для любви. Опять же, и пища не проникала Моржову в рот сама и бесплатно. Моржов устроился работать сторожем в детский садик. Чтобы Стелла не презирала его за то, что он прогнулся перед обстоятельствами, он объяснял свою работу тем, что теперь можно было трахаться в садике. А на самом деле уже тогда начала проявляться тема источника существования.

Впрочем, всё оставалось безмятежным. Моржов и Стелла днями напролёт гуляли по осенним улицам и вполголоса смеялись, изобретательно издеваясь над прохожими и домами. Это объединяло их ощущением собственной исключительности в туповатом быте города Ковязин. Сейчас Моржов почему-то вспоминал о тех издёвках с чувством неловкости. Под осенними дождями и люди, и город имели право выглядеть облезлыми, но по причине этой правоты вспоминались, в общем, даже красивыми.

Стелла рассказывала Моржову, как она учится в педтехникуме. Она демонстративно пренебрегала всяческой дисциплиной и вместе с Моржовым с удовольствием наблюдала, как несчастные преподы разрываются между желанием покарать прогульщицу и не обидеть хороших людей Рашевских. Самыми смешными были фантазии на тему, как Стелла, окончив техникум, работает учителкой в школе для дебилов. А ночами в пустом садике голая Стелла лежала под Моржовым, и Моржов уже воспринимал это как должное.

Моржов вспоминал голую Стеллу и крутил педали, словно сублимируя этими движениями чем-то похожие движения любви. На пустых участках дороги Стелла сбрасывала скорость, позволяя Моржову нагнать себя, а при виде возможных конкурентов принималась нагличать – подрезать, сигналить, взвизгивать тормозами. Моржова это начинало раздражать, потому что пешеходы оглядывались-то на выкрутасы Стеллы, но пялились на него. Своим лихачеством Стелла словно бы на что-то намекала Моржову, а Моржов в досаде сделался невменяем к её невербальным посылам.

Он и без досады не всегда воспринимал невербальные посылы. В общем-то, потому он в те месяцы и не учуял в поведении Стеллы подвоха. А подвох коренился в разительном несоответствии поведения Стеллы с поведением актрис в порнухе, которую по вечерам крутили в кинотеатре. Только спустя много времени, девок и денег Моржов сделал для себя вывод, что лишь в постели девчонка – подлинник, а в любых прочих ситуациях – такая, каковой желает выглядеть. Хотя потом подружки неоднократно уверяли Моржова, что могут изобразить в постели всё, что угодно, – от дикой страсти до дефлорации, – Моржов подружкам не верил. Такие слова он считал обычной ревностью провалившихся абитуриентов к тем, кто всё же прошёл по конкурсу в ГИТИС. В соприкосновении с подлинником для Моржова и таилась неотразимая прелесть секса, когда девчонка остаётся не просто без одежды, но и без понтов.