Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 34

– Да он тем же, чем и ты, занимается, – говорил Щёкин.

– Да ну? – не верил Сергач и для Розки повторял: – Он, что ли, тоже в батальоне ДПС? Не гони!

– Ой, только без утрирования! – сморщился Щёкин, быстро наливаясь вальяжностью. – Я имею в виду то, что вы оба принадлежите к одному социальному классу. У меня про это есть своя теория – верная. Я – человек с самодельным интеллектом! Требую двухтомника!… А старая классификация морально исчерпалась. Сейчас общественные классы определяются вовсе не отношением к средствам производства. Забей на них!…

Сергач ржал, призывно оглядываясь на Розку и на Моржова. Ему, видимо, казалось, что всем нужно прикалываться над щёкинским куражом. Хотя Щёкин ничего смешного не говорил.

– Сейчас общественные классы определяются отношением к денежным потокам, – развивал мысль Щёкин, не обращая внимания на ужимки Сергача. – Представители самого деятельного класса создают эти потоки. Это – гниды-олигархи. Я не олигарх, нет! Ты – тоже. Ты принадлежишь ко второму классу – классу тех, кто этими потоками рулит. Обычно, руля, строят плотины, чтобы потоки текли в общественно-необходимом направлении. В зависимости от способностей такие рулевые попутно выкапывают канавки и для себя, отводя часть потока в свой прудик. Так делаешь и ты, и он. – Щёкин имел в виду Манжетова. – А я – третий класс. Я пользуюсь милостыней. Со своими одноклассниками я сижу на вершинах окрестных красивых холмов, часто вижу сны и жду, пока мне принесут в чайной ложке. Или не принесут вовсе. Вот такой расклад общественных классов, понял? Я марксист!

Моржов смотрел на вдохновенного Щёкина, на молчаливую Сонечку рядом со Щёкиным и понимал, что Щёкин витийствует для неё. Зря. Ни хрена Сонечка не оценит. Её надо сытно кормить и сладко поить – это она поймёт. Или же петь ей про её изящество и кожгалантерею, как делали Помогай в гипермаркете «Анкор», – это она тоже поймёт. А про новую теорию классов – нет, не поймёт. Это всё равно что устраивать лазерное шоу для русской печки.

И вообще, подумал Моржов, кто распушается и топорщит цветные перья, тот ставит себя не в разряд выбирающих, а в разряд выбираемых. Щёкин залез не в тот автобус. Перед Сонечкой нечего выпендриваться; надо просто брать её за булку, и всё. Ничего Щёкину не светит, если никто не сорвёт Сонечку для него как грушу с ветки и не принесёт Щёкину прямо в рот, не спрашивая Сонечкиного мнения. Сонечка – смерть феминизму. И что-то больно подозрительно Лёнчик приплясывает у мангала, подмигивая Сонечке… Надо проследить, чтобы этот пидросток в темноте не уволок девчонку в кусты, иначе Щёкину придётся вносить правку в свои мемуары.

– Вы, Борис, хотя бы вина мне предложите, – негромко напомнила о себе Милена.

Моржов спохватился, полез через костёр под ноги к Сергачу и забрал бутылку. Налил Милене в пластиковый стаканчик.

– Мне одной пить? – Милена требовательно посмотрела на Моржова.

Моржов быстро подумал, что кодировку себе он уже сорвал. Тогда и хрен с ней. Главное – вовремя лечь в постельку, чтобы не упиться. А Щёкин уже почти готов, следовательно, он не будет полночи приставать к Моржову с предложением устроить на общей алкогольной орбите стыковку «Союза» и «Аполлона». Моржов налил вина и себе.

Он многозначительно прикоснулся краешком своего стаканчика к стаканчику Милены и выпил вино залпом. Залпом не по-гусарски лихо, а с оттенком отчаяния и обречённости. С Миленой надо было именно так. Моржов вообще на данный момент определился со стилем. Милену требовалось безмолвно искать в шумной и блещущей толпе опиумическим взглядом и невесомо прикасаться к краю её платья кончиками холёных и бледных пальцев, унизанных перстнями. Милена кивнула Моржову – насмешливо и удовлетворённо – и тоже выпила вино. Моржов легко забрал у неё стаканчик и швырнул его в огонь.

– Ты зачем водку открываешь? – закричала Розка на Сергача. – Ты же напьёшься!… Сергачёв, прекрати! Учти – я за алкоголиков замуж не выхожу!

Сергач совсем прокис от смеха. С его способностью хохотать над любым обстоятельством он мог бы всю жизнь без стрессов проработать в морге. Сергач разлил водку по стаканчикам, и один из стаканчиков оказался в руке Лёнчика.

– Эй, салага, ты куда водку накатил?… – запоздало переполошился Сергач.

– Да по фиг, не грузись, – ответил Лёнчик. – Вы бухаете, а я чё – не человек, что ли?

– Тебе, Каликин, мужа моего домой везти! – возмутилась Розка. – Ты как за руль косой сядешь?

– Так и сяду, по херу, – отмахнулся Лёнчик. – Всё равно Сергач в форме, никто не тормознёт. Короче, готовы шашлыки.

Лёнчик сгрёб с мангала охапку шампуров, быстро рассовал их всем в руки и плюхнулся на бревно рядом с Сонечкой – по другую сторону от Щёкина.

– Вас всё это не тяготит? – негромко спросила Милена.

– Не надо высокомерия, – мягко ответил Моржов. Милена принадлежала к разряду тех женщин, для которых упрёк в высокомерии не был оскорблением. Скорее, он был даже неявным комплиментом. Милена слабо усмехнулась. Моржов придвинулся к ней чуть-чуть поближе. Теперь он уже получил на это право. Милена признала за ним возможность высокомерия по отношению к Розке, к Сонечке, к Сергачу, Щёкину и Лёнчику. Высокомерие – от которого Моржов отказался, а она не пожелала – отделило их двоих от всех остальных и, следовательно, слегка сблизило.

Сонечка мучилась с шашлыком, боясь обжечься. Она стеснялась хищно разевать пасть и вцепляться в мясо зубами. Лёнчик без слов забрал у Сонечки шампур и принялся кормить Сонечку с рук, словно птенца. Блестящими от жира пальцами он стаскивал с шампура куски шашлыка, дул на них, а потом вкладывал Сонечке в открытый рот. Всё это было откровенно эротично и очень по-деловому.

Моржов подумал и отодвинулся от Милены. Даже если Милене и хотелось противопоставить себя и Моржова остальным участникам посиделок, всё равно не стоило прижиматься друг к другу столь явно. Прижатые, они будут слишком похожи на двух несчастных пленников, очутившихся на пиршестве людоедов. Огонь на углях извивался как-то уж совсем по-шамански, почти непристойно, словно в костре сгорали позы из «Камасутры».

– Так, Сергачёв, ты меня будешь слушать или нет? – Розка приподняла голову Сергача за подбородок. – Ты на мне жениться собираешься или нет? Отвечай быстро!

– Шобирающь, – ответил Сергач.

– Тогда хватит водки!

– Ну, ишо щуть-щуть… – попросил Сергач. – А ш жавтрашнего дня – шухой жакон.

Розка отпустила Сергача. Сергач ржал. В общем-то, Розке было наплевать, напьётся он сегодня или нет. Розке требовалось публичное согласие Сергача на женитьбу. Претензии по поводу выпивки были всего лишь поводом, чтобы вырвать это согласие.

– Неприятно смотреть, когда так откровенно навязываются, – презрительно сказала Милена о Розке.

Моржов подумал, что в разнообразии форм ДП(ПНН) Милена выбирает ПНН, но осуждает ДП. Довольно свинская позиция. Дескать, можно лежать в луже – кто же спорит, но хрюкать при этом – безнравственно.

Моржов нагнулся к Милене и прошептал ей на ушко:

– Вы очень красивая девушка.

Милена улыбнулась – покровительственно и удовлетворённо, – и так же слегка наклонилась к уху Моржова.

– Почему мужчины, когда начинают ухаживать, сразу переходят на банальности? – спросила она лукаво и несколько утомлённо.

Моржов беспомощно и виновато пожал плечами, признавая за Миленой полное вкусовое превосходство, и снова разлил вино.

Выпивка начала действовать на него. Он почувствовал, что в нём словно прогревается скелет.

Сергач опять наклонил бутылку водки над стаканчиком Щёкина. Моржов сочувственно вздохнул, представляя завтрашнее щёкинское похмелье.

– Эй, Щекандер, – позвал он. – Щё-о-окин… Ты ведь уже и так на орбите… Улетишь в межзвёздные дали – самому хуже будет…

– У меня на з-завтра спускаемый аппарат з-зана-чен… – заплетающимся языком ответил Щёкин.

Милена засмеялась и смущённо-интимно призналась Моржову:

– А я ведь тоже уже пьяная…

Моржов внимательно посмотрел на Милену. Хмель был очень ей к лицу. Она разрумянилась и как-то обмякла. Наверное, можно было ещё немного подпоить её и повести в сторонку. А там всё и получится. Всё в Милене наводило Моржова на мысль о каком-то насилии. И её голос, который так легко перейдёт в стон покорности, и отсвет Орды в чертах лица, и склонность лица к выражению страсти, и капитуляция перед Манжетовым, и двусмысленный статус матери-одиночки. Но это было как-то странно… Эмансипированная женщина с социальным апломбом – и вдруг такая провоцирующая слабость…