Боярин (СИ) - Галкин Роман - Страница 6

— На, запей, — хохочет Петр, подавая мне кубок.

Поспешно тушу пожар во рту и вытираю рукавом выступившие слезы.

Вино хоть и кажется слабым, но я чувствую, что пьянею. Меня начинает угнетать это молчаливое застолье. Хочется общения.

— Здорово вы тут все устроили! — искренне говорю, обводя вокруг взглядом. — А меня в свою компанию примете?

Да что ж этот долговязый все хохочет-то?

— А ты кто таков будешь? — спрашивает один из бородачей, что сидят напротив.

— Дык, я этот, Дмитрий Станиславович Дедиков, старший заместитель младшего научного сотрудника отдела по контактам с негуманоидными расами Института имени Саурона, — и притворно удивляюсь: — Нешто не слыхали?

— Не слыхал я, — отвечает бородач.

— И я не слыхал, — поддерживает его второй.

— Так давай знакомиться. Заодно и выпьем за знакомство. А то негоже хорошее вино молча потреблять. Правильно я говорю, Петр Александрыч? — ищу поддержки у соседа, одновременно хватая кувшин. Сосуд оказывается пустым, потому ору в сторону печи: — Гарсон, еще вина!

2

Просыпаюсь и долго лежу, не открывая глаз. Голова гудит. Во рту такое ощущение, как будто я долго жевал грязные носки, снятые с мертвого бомжа. Желудок говорит о том, что я в конце концов проглотил эти носки на сухую, и требует их чем-нибудь залить. Пытаюсь вспомнить события, поспособствовавшие такому моему состоянию. Помню, как пришел в лабораторию к Сэму, и мы начали употреблять его любимый напиток… Нет, с пьянкой надо завязывать! Я, конечно, и раньше был не промах в этом деле, но только по особым случаям, и до беспамятства никогда не напивался.

А что за ерунда мне снилась? Бред какой-то. То ли цыгане, то ли какие-то ролевики. Пир какой-то…

А кто это храпит? Сэм, что ли? И где это я? Может открыть глаза? Темно, нифига не видно. Ощупываю свое ложе. Подо мной нечто типа матраса из мешковины, набитого то ли сеном, то ли соломой. Под ним — строганые доски… Нары? Вытрезвитель? Этого еще не хватало! Убью Сэма! Ё-о моё, башка раскалывается. Надо срочно попить. Кое как, закрыв глаза из-за сильной головной боли, сажусь. Да что там за урод храпит так громко? Аж в мозгах отдается. Откуда-то доносится глухой собачий лай. Смотрю в ту сторону и различаю в кромешной тьме серый четырехугольник маленького окошка. Ну, точно «трезвяк». А где еще такие маленькие окна могут быть? А чего это за окном такая темень. Там что, нет ни одного фонаря? Снова залаяла собака. Хрустит снег под чьими-то ногами. Кто-то прошел снаружи. Встаю и, перебирая руками по своему ложу, двигаюсь к окну. Ложе заканчивается и я опираюсь о стену. Не понял… Под рукой круглое бревно… Ощупываю стену — сруб. Вот те на… Где я? За окном снова заскрипел снег. Послышалось лошадиное фырканье. В голове всплыл сегодняшний сон. Сон ли?

Может, лечь обратно и уснуть? Может, это такой сон реалистичный? Проснусь и даже и не вспомню о нем. Однако пить-то хочется, аж не могу.

— Эй! — ору в темноту. А чего стесняться-то во сне? А вдруг не во сне? Вдруг и правда трезвяк? Щас выйдет мент со связкой ключей да долбанет этой связкой мне меж ног. М-да. Образ мента со связкой ключей остался в моей голове после того, как в шестнадцать лет на Девятое Мая мы с пацанами сцепились с группой лиц кавказской национальности. Наваляли мы им тогда знатно. Вот только к финалу подоспели УАЗики пэпээсников, и доблестная милиция повязала всех, кто не успел убежать. Надо сказать, что лица южной национальности и не думали убегать, но те, кто нас бережет, старательно их не замечали, хватая лишь лица славянской национальности. Так и оказался я первый и единственный раз в «обезьяннике». Тогда мне тоже захотелось пить и я, постучав кулаком по решетке, крикнул, чтобы дали попить. На мой зов появился огромный мент с заспанной физиономией. В его руках позвякивала массивная связка ключей. Отперев решетчатую дверь, громила молча и как-то лениво качнул этой связкой, и она с издевательским звоном врезалась мне в пах. Пока я, скрючившись, приходил в себя, мент молча запер дверь и удалился досматривать прерванный сон. М-да. И вспомнится же такое во сне…

Еще раз ощупав бревна сруба и снова заверив себя, что вытрезвителей с такими стенами быть не может, опять ору:

— Эй! Сэм! Люди! Кто-нибудь! Не дайте помереть! Дайте водицы напиться!

Доносившийся из темноты храп смолкает.

— Ты чего разорался, Дмитрий? Ополоумел, либо, от учености своей?

— Ты кто? — спрашиваю, пытаясь вспомнить, кому принадлежит голос.

Со скрипом отворяется дверь, и комната освещается дрожащим пламенем свечи, которую держит вошедший бородатый мужик.

— Што за ор? — осведомляется он. — Али режут кого?

— Ды вон, Станиславыч чегой-та всполошился, — поясняет вошедшему сидящий на ложе у противоположной стены еще один бородач. И, хихикнув, добавляет: — Видать, пока он спал, черти его ученую душу уволочь хотели.

— И што ж теперь? — вошедший прошел к свободному топчану у противоположной стены и сел. — Ежели каждый раз орать, когда черти по душу приходят, так и голоса лишиться можно.

Заявив это, бородач задул свечу и заворочался на ложе, устраиваясь поудобнее. Второй, судя по звукам, тоже улегся.

Я продолжаю стоять, опершись о стену и пытаясь переварить увиденное. В памяти всплывают обрывки воспоминаний о вчерашнем банкете с реконструкторами. Так значит, это не сон? Значит я действительно, если верить этим ряженым бородачам, каким-то образом оказался в чистом поле, вдали от людского жилья, в двадцати пяти верстах от крепости Оскол. Какой еще нафиг крепости? От Старого Оскола, что ли? Хрень какая-то. Нет, надо попить. Потом завалиться спать. Утром разберемся.

Наощупь двигаюсь в том направлении, где должна быть дверь. Обогнув топчан, на котором только что спал, добираюсь до цели и, провожаемый громким всхрапом одного из бородачей, выхожу в освещенный одинокой свечкой узкий коридор. Осматриваюсь. Справа и слева еще несколько дверей. Все они одинаково безликие, без каких либо табличек и номеров. В середине коридора обнаруживаю крутую лестницу, ведущую вниз. Спускаюсь и попадаю во вчерашний банкетный зал. Помещение погружено в полумрак, ибо пара свечей не могут дать достаточного света.

Показалось будто при моем появлении две темные фигуры поспешно скрылись за печью. Тут же оттуда выбежал горбун и вопросительно уставился на меня.

— Слышь, мужик, — обращаюсь к нему. — Воды холодной хочу, аж пипец.

Тот молча отошел к стоящей на лавке у двери кадке, зачерпнул из нее деревянным ковшиком воду и протянул мне.

— А-а, зашибись водичка, — одобряю, напившись. Вода и в самом деле оказалась необычайно вкусная. А может, мне это показалось из-за жестокого сушняка. — Слушай, зёма, дай мне какую-нить кружку. Возьму водицы с собой в номер.

Горбун непонимающе смотрит на меня, продолжая молчать. Он что, немой, что ли? Или по-русски плохо понимает.

— Налей мне воды с собой в номер, — громко, по слогам повторяю просьбу, на всякий случай сопровождаю слова жестами, указывая на ковшик, на кадку с водой, щелкая указательным пальцем себя по горлу, показывая наверх, где находятся номера.

Горбун продолжает пялиться, будто ничего не понимает. Как же тогда он сразу понял, когда я попросил пить?

От входных дверей слышится шорох. В полумраке вижу, как, сползая по стенке, заваливается на бок сидящий на полу солдат. Ружье стоит рядом, прислоненное к стене. Ишь ты, спит на посту, зараза. Ну да пусть себе дрыхнет. Мне оно до лампочки.

Снова шорох, только теперь из-за печи. А чего это горбун так вертит головой, затравленно зыркая то на меня, то на спящего часового, то в сторону печки? Отодвигаю его с дороги и иду к кадке.

— Короче, мужик, если тебе влом дать мне кружку, я возьму с собой этот ковшик, — зачерпываю водицы, делаю еще несколько глотков и направляюсь к лестнице. — Да не баись. Не сгрызу я ковшик. Утром верну обратно.

Краем глаза замечаю шевеление за печью, словно кто-то старается спрятаться от меня. Может горбун тут с с какой-нибудь Эсмеральдой развлекается? Ишь ты, Квазимода.