Суер - Коваль Юрий Иосифович - Страница 41

Портвейн - как будто съели полкило овечьего помета.

Кагор - изабеллой с блюменталем.

Токайское - сушеный мухомор.

Херес - ветром дальних странствий.

Мадера - светлым потом классических гитаристов школы Сеговии.

Шампанское - как ни странно, перегар от него пахнет порохом. Дымным.

Самогон (хороший) - розой.

Самогон (плохой) - дерьмом собачьим.

- А как обращаются с перегарами в быту? - спросил я.

- Главное - не навредить, - сказал Чугайло. - Нельзя дышать перегаром на пауков, подыхают. А пауки полезны: ловят мух. Поставить перегар на пользу дела - тоже наука. С десяти матросов, например, можно набрать газовый баллон перегара и отвезти в раковый корпус больницы. Рак выпить любит, а от перегара гаснет. У нас в деревне перегаром колорадских жуков на картошке окуривают.

- Как же?

- Очень просто. Заложут в картошку пару мужиков и кольями по полю перекатывают. Те матюгаются - перегар и расходится как надо.

Боцман отвлек меня немного, но потом снова розовая поросятина стыда охватила мою душу.

Не знаю, чем бы кончилось дело, как вдруг зашел Пахомыч.

- Давай-ка, брат, подымайся наверх, - сказал старпом. - Капитан не хочет без тебя открывать новый остров.

- Не могу, Пахомыч, - сказал я. - Кусок поросятины давит.

- Или зажарь, или выкинь, - сказал Пахомыч. - Но мы уже стоим в бухте.

Глава LXVI. Прелесть прозы

Сэр Суер-Выер обрадовался, когда увидел меня на палубе.

- Я растерян, - шепнул он мне. - Сходить на берег или нет? Ты только глянь.

Остров, в бухте которого "Лавр" бросил якорь, был довольно живописен: скалы, сколы, куртины, но люди... Люди, которые бродили по набережным, вызывали острейшее чувство жалости.

Все они были оборванные, на костылях, кто сидел, кто лежал, кто ковылял, кто валялся.

Они протягивали руки, явно прося подаяние.

- Ну, что скажешь?

- Похоже, что это нищие, сэр.

- Сам вижу, что нищие. Но как это может быть? Одни только нищие. Где же подающие?

Подающих не было видно. Как мы ни разглядывали остров в сильнейшие квартокуляры, хоть копейку подающих не нашли.

- Очевидно, они думают, что подающие - это мы, сэр.

- Мы?

- Ну конечно. У нас - роскошный фрегат. Из камбуза пахнет щами, вон у Чугайлы зуб золотой, Хренов явно пил портвейн, капитанский краб - чистого золота, старпом гладко выбрит, лоцман - еврей, так что мы вполне похожи на подающих.

- Ну и что делать? Сходить на берег или нет?

- Решайте, кэп. В конце концов, почему бы не подать милостыни Христа ради? Надо подавать по мере возможности.

- Действительно, - сказал капитан, - Христа ради можно и подать. Наберите в карманы мелочи, каких-нибудь там копеек, и сойдем на берег.

- Если уж вы подаете Христа ради, то зачем мелочиться, кэп? - сказал некстати я. - Почему "набрать там копеек"? Подавайте копейки ради себя, а Христа не приплетайте.

- Что еще такое? - сказал капитан, с неудовольствием оглядывая меня. Зачем, интересно, ты вылез из каюты? Меня учить? Сидел бы там и угрызался куском поросятины. Ты сам-то сколько собрался подавать?

- Подаю по силам.

- И на какую же сумму у тебя этих сил?

- Смотря по обстоятельствам.

- Ну и какие сейчас у тебя обстоятельства?

- Весьма скромные.

- Отчего же это они такие скромные? Пьешь, что хочешь, даже из капитанских запасов, столуешься с офицерами, фок-стаксели при этом налево не травя, что-то чиркаешь в пергаменте, а что начиркал - никто не проверял.

- Вы хотите сказать, что на судне имеется цензура?

- Я об этом говорил, и не раз. Когда веревочный хотел послать их судно на ..., я не велел. Не позволил писать такое флажками, осквернять флажки "Лавра".

- А уста?

- Что уста?

- Устно-то вы сами посылали, и не раз.

- Ну знаешь, брат, цензура есть цензура, она не всесильна, всюду не успевает. Но на флажки я всегда успею!

- Но на пергаменте я "чиркаю" отнюдь не флажками.

- А нам это нетрудно перевести! Чепуха! Эй, веревочный! Изобрази-ка флажками, чего там -начиркал этот господин, а уж мы проверим, цензурно это или нецензурно. Давай-давай, тяни веревки!

- На все дело, пожалуй, флажков не хватит, - сказал веревочный Верблюдов, заглянув в пергамент. - Ну ладно, поехали с Богом!

И он вытянул на веревках в небо первую фразу пергамента:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

- Твердо, - читал капитан, - мыслете... так-так, наш... како... КРЕПДЕШИН НОЧИ... ого! это образ!., сильно, сильно написано, ну прямо Надсон, Бальмонт, Байрон, Блок и Брюсов сразу! Тэк-тэк... живот, добро... ЖИДКОЕ ТЕЛО... достаточно.

Капитан дочитал фразу до конца и утомленно глянул на меня.

- Это ты написал?

- Выходит так, сэр.

- Ну и что ты хочешь этим сказать?

- Ну, дескать, ночь настала, - встрял неожиданно Кацман.

- Да? - удивился Суер. - А я и не догадался. Неужели речь идет о наступлении ночи? Ах, вот оно что. Но интересует вопрос: цензурно ли это?

Заткнутый лоцман помалкивал, а старпом и мичман, механик и юнга туповато глядели на веревки и флажки, но высказываться пока не спешили.

- Одно слово надо бы заменить, - сказал наконец старпом.

- Какое? - оживился Суер.

- Тело.

- Да? А что такое?

- Ну... вообще, - мялся старпом, - тело, знаете ли... не надо... могут подумать... лучше заменить.

- И жидкое, - сказал вдруг Хренов.

- Что жидкое?

- И "жидкое" надо заменить.

- А в чем оно нецензурно?

- Да у нас всюду жидкости: перцовка, виски, пиво... могут подумать, что мы вообще плаваем по океану выпивки.

- Заменить можно, - согласился капитан. - Но как? Хренов и старпом посовещались и предложили такой вариант:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖУТКОЕ ДЕЛО ОКЕАНА.

- Литература есть литература, - пожал я плечами. - Менять можно что угодно. Важно, как все это прочтут народные массы.

- Важно? Тебе важно, как они прочтут? Ну и как же они прочтут?

- Они будут потрясены, сэр, поверьте.

- Сомневаюсь, что эта фраза вообще дойдет до народных масс, - сказал Суер с легким цинизмом. - Это написано слишком элитарно. Для таких, как я или вот - Хренов.

- Знаете, сэр, - сказал я, - трудно доказать, труднодоказуемое, но в данном случае доказательство налицо. Народные массы потрясены. Гляньте на остров, сэр!