Восход Левиафана (СИ) - Фролов Алексей - Страница 14

Они двигались медленно, так как с ними были женщины и даже несколько детей. Среди людей царил покой и умиротворение, даже природа, казалось, благоволит им - наступил месяц Гроз, а небо чистое и светлое, как очи Ата-ан-сик.

Кизекочук, поглощенный смутными мыслями и очередной перепалкой с улыбчивым Демонтином, не заметил, как рядом с ним оказался Меджедэджик. Воин племени ганьенгэха превосходил Кизекочука на полголовы и был чуть шире в плечах, ему тоже недавно миновала двадцать первая зима. Он даже был чем-то похож на Кизекочука, неуловимо.

Воин онундагэга внимательно посмотрел в глаза Кизекочука и тот понял, что он хочет поговорить наедине. Они чуть отстали от основной группы, позволили пройти вперед замыкающим воинам.

- Я слышал о тебе, Кизекочук, - по его сбивчивому тону стало ясно, что Меджедэджик все же скорее воин, чем оратор. И фразы, если это не отточенные фразы ритуального характера, даются ему нелегко. - Для меня честь познакомиться с человеком, чья слава идет далеко впереди него.

- Я тоже рад познакомиться с тобой, - отсраненно бросил Кизекочук. - И тоже слышал о тебе, но давай пропустим эту суету. Ты ведь о другом хотел поговорить, не так ли?

- Так, - выдохнул Меджедэджик, казалось - он был рад, что Кизекочук все отлично понял и сразу перешел к делу. - Мне известно о том, что ты и Витэшна... любили друг друга. И я не хочу, чтобы между нами на этот счет были какие-то разногласия. Я совершенно искренен в своих словах и можешь не сомневаться, что я буду ей достойным мужем.

- Зачем ты мне это говоришь? - не выдержал Кизекочук. Он не хотел злиться на Меджедэджика, не имел на это право. И все же злился. А этот жест, надо признать - благородный жест, еще больше раззадорил ярость, что уже который месяц клокотала в груди Кизекочука. Он ни за что не признался бы себе в этом, но впервые усомнился в верности решения, что принял тогда, безлунной ночью в безымянной роще.

- Я... - запнулся Меджедэджик. Потом взял себя в руки и продолжил уже тверже. - Я не знаю, почему, но я должен был сказать это. Происходящее несправедливо по отношению к вам, но решение принято старейшинами наших племен. Солгу, если скажу, что ему сопротивлялся, ибо действительно поражен в самое сердце красотой и кротостью Витэшны. Но я не хочу, чтобы это стало причиной разлада между нами. Наши племена - твое и мое - племена воинов, грядут непростые лета и нам понадобится все мужество нашего союза...

- Доверие, - перебил его Кизекочук, чуть резче, чем хотел.

- Что? - не понял Меджедэджик.

- Ты просто хочешь быть уверен, что можешь мне доверять, - пояснил Кизекочук, посмотрев прямо в глаза своему визави. - И я ценю это, правда. Судя по всему, ты достойный человек, и это я тоже ценю. Понимаю, твоей вины тут нет. Но не думай, что я сумею так быстро забыть все это.

Глаза Меджедэджика на мгновение сощурились, прямой разговор, без хитростей и уловок, был мил его сердцу, как и сердцу любого из Пяти племен ходинонхсони, уж такими их создала Великая мать Ата-ан-сик. Он кивнул и протянул Кизекочуку правую руку. Они пожали друг другу предплечья.

- Меж нами боле нет недомолвок? - спросил Меджедэджик. Неуверенность как рукой сняло, воин испытывал облегчение от того, что они поняли друг друга. Надо признать - Кизекочук был рад этому разговору, хотя сам и не подумал бы подойти к онундагэга. Теперь в его маниту боролись странные чувства - тот, кто отнял у него возлюбленную Витэшну, тот, кого он должен был яро ненавидеть, невзирая на все законы и условности... этот человек заставил себя уважать. А это ужаснее всего - когда начинаешь уважать того, кого должен ненавидеть.

- Меж нами боле нет недомолвок, - ответил Кизекочук ритуальной фразой. Они еще раз обменялись непреклонными взглядами и поспешили догнать основную группу.

Празднование восемнадцатой зимы Витэшны проходило на равнине к востоку от главной уоки ганьенгэха. Шаманы двух племен произносили ритуальные речи, сахемы благословляли красавицу из достойнейшего рода. Горели высокие костры, на широких шкурах разложили яства, водяные барабаны и ритм-палки понуждали к танцам. Девы заискивающе глядели на молодых воинов, а молодые воины пили ритуальное вино и ждали удобного случая, чтобы ненавязчиво приблизиться к девам.

Сестра Меджедэджика, Адсила, пару раз делала попытки увлечь Кизекочука разговором и во второй раз он даже некоторое время пообщался с ней о духах и силах природы. Адсила улыбнулась и сказала, что у Кизекочука есть провидческий дар, он умеет отделять свое маниту от тела и путешествовать меж миром земли и миром неба. А еще она сказала, что в его душе недавно поселилась тьма, которую он должен побороть, иначе она его сгубит. После этих слов разговор сам собой затих и Адсила, поняв, что затронула не ту тему, поспешила удалиться.

Как только солнце скатилось за горизонт, подернув подол неба ослепительной охрой, наступило время для обряда свершения семейного союза. Все переместились в главное капище, что располагалось на высоком холме в окружении дремучих пихт в северной части уоки. Кизекочук за двадцать одну зиму видел с дюжину таких обрядов, поэтому все пропустил мимо ушей. Лишь изредка вонзал свой голос в общий хор, когда этого требовал обычай.

Он старался не смотреть на Витэшну и Меджедэджика. А еще он не хотел встречаться взглядом с Адсилой, что оказалось проще простого, так как она проводила обряд вместе с племенным шаманом, имени которого Кизекочук не знал.

Гораздо больше его заинтересовало капище, ведь оно было посвящено Ха-кве-дет-гану, темному сыну пресветлой Ата-ан-сик, и второго такого не сыскать ни по этому, ни по другую сторону от Великих озер. Однажды он уже был здесь, с тех пор многое изменилось.

Сто сорок четыре шеста были установлены по периметру капища на равном расстоянии друг от друга, отражая солнечные циклы на звездной карте неба. Они соединялись между собой более короткими шестами, образуя на первый взгляд хаотичные узоры, которые на самом деле складывались в рубленые символы древнего языка, что Ха-вень-ни-ю передал своим земным потомкам в незапамятные времена и теперь на нем могли читать лишь самые древние шаманы. К чести племени ганьенгэха, Макхэква знал тайный небесный язык.

В верхней части капища палки соединялись между собой концентрическими элементами, которые сужались к вершине. Вся конструкция была обтянута огромными пластами выделанной шкуры, хотя для строительства жилья люди Пяти племен традиционно использовали кору вяза. Но то были шкуры, причем невероятных размеров, и, судя по текстуре - волчьи. «Таких волков просто не бывает», - подумал Кизекочук, но тут же отступил от этой головоломки, продолжив изучать капище, что так отличалось от любой овачиры ходинонхсони.

Пол был устелен шкурами, уже вполне обычными шкурами карибу. Сейчас на них стояли и сидели представители двух племен. В центре капища располагался огромный камень с выгравированными на нем тайными письменами. В камне было пробито отверстие, в которое вставили широкую и высокий столб. Столб был унизан жуткими масками, каждая из которых воплощала Ха-кве-дет-гана.

Кизекочук вспомнил, что когда был здесь почти тринадцать зим назад, на палке в центре висела всего одна маска. Сейчас этих масок было на двенадцать больше. Все верно, в то лето племя онундагэга расширило свои границы на запад и впервые посетило эти земли, вплотную приблизившись к границам племени ганьенгэха. Тогда сахемы встретились именно здесь и заключили союз. В память о том дне Кватоко, сахем онундагэга, основал здесь уоки.

Тот факт, что онундагэга первым среди богов почитали темного Ха-кве-дет-гана, настораживал другие племена с самого начала. Однако онундагэга были известны как верные союзники, справедливые торговцы, отменные охотники и сильные воины. Они не предавали, всегда решали споры справедливо и не претендовали на территории других племен. Их уважали.

И все же капище Ха-кве-дет-гана производило неоднозначное впечатление. Тем более, что племя Кизекочука первым среди богов почитало Со-сон-до-ва, Великого охотника, чьи капища исконно ставились под открытым небом, в них было светло и ясно. Тут же было таинственно и сумрачно, пахло лесными травами и ритуальным вином. Внешние звуки будто напрочь отсекались тонкими шкурами, а голоса внутри сами собой приглушались до шепота. По спине Кизекочука пробежал холодок и он улыбнулся, потому что это ощущение соответствовало его плану.