Плато чёрного спелеолога (СИ) - Стригин Андрей Николаевич - Страница 51

— Зачем нам нужен старый дед? — пожимает плечами Дима.

— Если потребует каменщиков и плотников, выделишь, — Идар игнорирует его вопрос. — Иди, действуй.

— Хорошо, сделаю, — Дмитрий пожимает плечами и скорым шагом догоняет старика: — Эй, как тебя? Стой!

— Меня будешь называть старцем Харитоном, — глухо молвит тот. — Мне нужен грот, что используете под тюрьму, приведёшь мне трёх рабов, охрану выставь, а завтра, чтобы были плотники и каменщики, — после этих слов он продолжил путь, а за ним безвольно двинулись зеки.

— Ладно, сделаю, — в некотором потрясении говорит Дмитрий, а в животе становится гадко, словно выпил гнилой воды.

Алик мнёт панаму, трясёт козлиной бородкой и горячо говорит: — Так и было, дед глянул на зеков и те обсыкаться начали.

— А ты? — хохочет Антон.

— Что я? Мы с Машей в засаде сидели, — обижается Алик. — Сами у неё спросите!

— Угомонись, Антон, — Виктор вскользь улыбнулся, но в глазах поселяется тревога. — Что дальше было?

— Собаки на поляну выскочили, дед зеков в пещере спрятал. Да, вот ещё, дед постоянно крестился.

— Поп, что ли? — поджал губы Виктор.

— На попа совсем не похож, больше на старого вора… но крестится. Странно то, как! — Алик утёрся панамой.

— Бывали случаи, и преступники приходили к богу и становились на путь очищения, — глубокомысленно произносит Викентий Петрович.

— Не похож он на раскаявшегося, — упрямо мотнул козлиной бородкой Алик.

— Значит, сектант, — помрачнел батюшка.

— Кто ж его знает, может и так, — бородка понуро свешивается вниз, Алик обтирает вспотевшее лицо панамой и нахлобучивает её на голову. — Одно скажу, дед очень опасный, если пойдёт к Идару, проблем у нас прибавится.

— Сект нам здесь не хватает, — вздыхает батюшка. — Сейчас на свет повылезает такое, что и в годы Перестройки при Горбачёве не снилось.

— Дед старый, скоро сам загнётся, — Алик стягивает панаму с головы, вновь обтирает лицо.

— Такие, как этот дед, из-за старческого склероза, забывают о смерти, и живут в одной поре, переживая своих нетерпеливо ждущих детей, а затем и внуков, — невесело хохотнул Антон.

— Мы не внуки, чтобы ждать его смерти, — невесело улыбается Виктор.

— А может его как-то нейтрализовать? — Алик скисает как молоко и становится лицом похожим на свою истерзанную панаму.

— Правильная мысль, — Виктор окатывает его внимательным взглядом, — мой приказ, как только он окажется в прицеле АКМА…

— Жестоко! — дёргается Алик и тихо добавляет: — Он такой старый… на моего дедушку похож… только он давно умер.

— А этот живой и с удовольствием заберёт твою молодую душу, — Викентий Петрович со вздохом погладил парня по голове. — Видно мне лично придётся идти на разведку, тучи над нами сгущаются, а с забором надо поторопиться.

— С тобой пойдёт тренер, — кивает Виктор. — И вот ещё, калаш возьмёшь, при случае деда ликвидируй и если получится, захвати… Идара.

— Для священника мне тягостно слушать твои слова, — вздыхая, крестится Викентий Петрович, — пойду, помолюсь, может бог даст мне какой-то знак. В раздумье я, всё переворачивается в моей вере, нельзя священникам убивать. Но и жизнь моих близких в смертельной опасности, не спасать её, значит быть сообщником убийцам и не будет за это прощения… но в то же время…. ударили по одной щеке, подставь другую…

— Иди, молись, — мягко тронул его за плечо Виктор, — бог даст тебе знак. Я думаю, здесь иной случай.

Викентий Петрович, бледный словно смерть, обливаясь потом, молится, никто не имеет права его отвлечь. Душа в страхе, он ждёт божьего знака и истово верит, но сомнения терзают и выворачивают душу. Смирение — вот одна из главных заповедей, но тогда — смерть. И что останется? Неужели душа, безропотно, словно тупая овца, давшая убить её тело, созданное по божьему подобию, останется светлой и чистой? А может — это бог проверяет? Боже, дай мне знак!

Гадюка скользнула в щель, зависает над виском священника, замечает бьющуюся жилку сонной артерии, бросается, но Викентий Петрович интуитивно улавливает движение и расплющивает её голову кулаком. Затем долго смотрит и с потрясением произносит: — А ведь это враг… знак свыше.

Лицо просветляется, всякие сомнения разлетаются, словно мрак ночи, Викентий Петрович достаёт нож, проверяет лезвие на остроту и решительно бреет бороду. Затем, вытягивает из рюкзака пятнистый камуфляж. На период военных действий, он снимает с себя сан священника и становится спецназовцем, прошедшим подготовку в мыслимых и немыслимых горячих точках, в данный момент он нужен именно в этом качестве. Его взгляд теряет всякое смирение, энергия звенит в теле, рефлексы вспоминают все навыки, несколько приглушенные образом смиренного священника. На самом дне рюкзака Викентий Петрович находит ящичек с длинными гвоздями — это не для плотнических дел, пальцами зажимает холодный стержень и, неуловимым движением швыряет. Резкий свист и жирный паук растёкся, проткнутый сталью.

— О, а это что за мужик? — Антон спотыкается о свою ногу, встречаясь с ясным взглядом безбородого Викентия Петровича, когда тот выходит из своего укрытия, похлопывая ладонью по бритым щекам.

— Одеколоном бы сбрызнуть, без бороды, словно без трусов, освежает и хочется скакать по росе, сверкая голой жо… — лучезарно улыбается Викентий Петрович.

— Ты ли это, батюшка? — Антон приседает от неожиданности.

— Стоп. Сейчас я не батюшка, я в миру, можешь меня называть Виком.

— Вик?

— Так меня на службе окрестили.

— Как скажешь, Викентий Петрович, — пожимает плечами Антон, пытаясь прихлопнуть веками свои округлившиеся глаза, но лишь икнул и неожиданно заржал как лошадь: — Ты словно сметаной отожрался, подбородок белый, а всё лицо — коричневое.

— Потемнеет, — отмахивается Викентий Петрович, — главное чтобы человек был хороший. Верно, Антоха?

— Это точно, — живо поддерживает его тот. — А ты как, надолго… в мир, или как?

— А это как бог подскажет. Виктор где?

— С Ниной шалаш утепляет.

— Это правильно, женщине в интересном положении необходимо тепло, — кивает Викентий Петрович.

— В каком положении? — не расслышал Антон.

— Ну, она же интересная женщина, — спохватился Викентий Петрович, сам того не желая, едва не выдав чужую тайну. Хотя, какая тайна, скоро свой живот Нина не скроет.

— Да, тётка она классная, — с почтением шлёпает губами Антон, но Янка моложе, — с неким вызовом произносит он.

— Да кто ж спорит! — хохотнул Викентий Петрович. Он, по-дружески хлопает по спине Антона и идёт сквозь лагерь. Оглядывает незаконченные строения, хмурится, ведь совсем ничего осталось, крыши застелить и можно новоселье отмечать. Чуть-чуть не хватило, жаль. Теперь все брёвна на забор уйдут, но что делать, это сейчас важнее.

Ночь в разгаре, дымятся угли в затухающих кострах, из палаток доносится сопение и храп, почти все спят кроме выставленных постов. За день люди умаялись, работают на износ, темп на гране человеческих возможностей, ведь надо быть не только строителями, но и тренироваться как гладиаторы. Даже Гурий, постоянно доказывающий, что лучшим способом ведения военных действий, это дипломатия, а не лук и стрелы и тот овладел дубиной и отмахивается ею достаточно прытко от разящих тычков тупых концов копий. Метод тренировок Викентий Петрович избрал достаточно жёсткий, не увернулся — получай во всю дурь. На первых порах было много травм и даже весьма серьёзных, но затем возросшее мастерство свело все эти мелкие неприятности почти на нет. Особой гордостью для Викентия Петровича, это его два вертящихся тренажёра с цепями, летающих на различных уровнях. Вскоре он хочет на цепи приделать топоры, чтобы «жизнь мёдом не казалась». Ну, если серьёзно, он считает, что именно в смертельной опасности оттачивается настоящее боевое мастерство. Невероятно удивляет Виктор, у него какое-то безумное свойство организма, он учится невероятно быстро и условные рефлексы закрепляются как безусловные.