По городам и весям
(Книга очерков) - Ярославская-Маркон Евгения Исааковна - Страница 3

— Так ты говоришь, — был вчера на диспуте… Ну, так как же оно все-таки выходит, — есть Бог или нет?

— А кто его знает… И владыко красно говорит… И лектор ему не уступит… Тот доказывает. И этот доказывает. А доказать — так и не доказали ничего…

— Так и не доказали… Тогда для чего же было диспут устраивать? Коли так, то и ходить не стоило…

— Оно хотя и занятно было обоих послушать, однако, пожалуй, что и не стоило… — соглашается второй.

И, однако, диспуты все же имеют несомненное положительное значение и уж не в смысле внедрения в мозги тех или других предвзятых теорий… В пылу спора каждая сторона, желая блеснуть эрудицией, попутно сообщает аудитории ряд разнообразнейших и интересных сведений. И благодаря этому в настоящее время вы иной раз можете в самой глуши услыхать от какого-нибудь крестьянина в ужаснейшем произношении имена Канта, Лапласа, Декарта, Платона, Геккеля, Древса, — а также путаное и маловразумительное изложение теорий Ламетри или Лейбница…

Затем, диспуты несомненно приручают население недоверчиво и крайне осторожно относиться как к той, — так и к другой стороне, — вырабатывают хороший скептицизм, дают толчок к самостоятельному мышлению.

Может быть, поэтому большевики спохватились и в последнее время не совсем охотно допускают диспуты, особенно в провинции…

Итак, Череповец собрался послушать «живого» митрополита. Однако митрополит оказался не «живым». По крайней мере, на вопрос из публики: — «Как смотрит живая церковь на слова: “Не противься злу”?», — он торжествующе заявил, что отнюдь не является представителем живой церкви, а возглавляет собой церковь обновленческую… Самому же вопросу по существу он дал совершенно исключительное по своей оригинальности истолкование, утверждая, что евангельское «Не противься злому» — надо понимать в смысле… — «если злой сильнее тебя, так как ты все равно потерпишь поражение от него…» Местные представители тихоновского духовенства совсем оробели от такой ловкости обновленческого митрополита, но, будучи обыкновенными скромными провинциальными священниками, не решились открыто выступить против такого эрудита, как Введенский и против его явно еретического толкования.

Первый в России оратор после Троцкого, митрополит Введенский, как угорь, скользит по поверхности темы, почти не затрагивая ее по существу, из боязни утомить аудиторию, — оставаясь неуязвимым даже в самых сомнительных положениях своего доклада, — всегда увлекательный, находчивый и изящный…

— Антихрист, это — Тихон… Христос, это — мы… — хладнокровно раскрывает он карты своего доклада на тему: «Христос и антихрист».

— «Что будет с нашей душою после смерти? Существует ли загробная жизнь?» — поступает записка из публики.

— Умрете — узнаете, — не задумавшись, отвечает митрополит и переходит к следующей записке.

Введенский отлично знает и чует аудиторию и не прочь иной раз потрафить и антисемитским настроениям.

На трибуне юнец-коммунист, брызгая слюной, раскачиваясь из стороны в сторону, с резким нерусским акцентом разглагольствует на тему: «Долой религию». В пылу спора он употребил выражение «поп»…

Возражая ему, митрополит Введенский, между прочим, делает ему замечание, что «употреблять такие выражения, как “поп”, некорректно совершенно так же, как например… назвать противника жидом».

Аудитория в восторге, аудитория покрывает эту фразу аплодисментами… Жаль только, что на этот раз, как потом выяснилось, противник оказался не евреем, а латышом…

Во время перерыва коммунистическая часть аудитории, а особенно комсомольцы, с пеной у рта спорят с верующей половиной публики. У обеих сторон чувствуется острое раздражение, злоба друг против друга.

На трибуне, за спущенной занавесью настроение более дружелюбное: митрополит из профессиональной лекторской солидарности советует оппоненту для сохранения голоса пить во время лекций минеральную воду… Оппонент высказывает соболезнование митрополиту: «Здорово, верно, устали: сначала — обедня в монастыре. Теперь этот диспут…»

Комсомолка, заглянувшая за кулисы, чтобы передать от имени молодежи благодарность лектору, при виде этой мирной идиллии недоуменно останавливается: Что это… — предательство? — Тайный контакт? — Ренегатство?

Диспут заканчивается около пяти часов утра. Многие рабочие, не заходя домой, отправляются прямо на работу…

И еще долго потом в мастерских, в лавчонках, у ворот и у колодца ведутся нескончаемые споры о Боге, бессмертии и антихристе…

Можно сказать с уверенностью, что никогда еще, с самого времени протопопа Аввакума, — не жила страна — (вернее, низы ее) — такой интенсивной религиозно-философской жизнью, как сейчас. «Мертвая» церковь, «живая» церковь, «единая церковь» (о ней — в другой раз), сектанты всех толков — сколько сомнений, сколько исканий… И не только у стариков — часть молодежи тоже ушла в религиозное движение. Существует даже христомол — (союз христианской молодежи) — в противовес комсомолу. Христомольцы и интернационал поют. На тот же мотив, — только свой, особенный. Поется он так:

Христомол организовали баптисты. Бывали случаи вступления в него бывших комсомольцев…

Итак, несмотря на все старания коммунистического правительства, подавить свободную критическую мысль не удается; она работает, ищет, находит, заблуждается, снова ищет… Так было — так будет…

Письмо четвертое

ОРЕНБУРГ. СОСЕДИ

Я люблю Оренбург… Этот город стоит точно на перекрестке.

Направо — Поволжье обильное и голодное, Волга простая и трагичная…

Налево — Сибирь, свирепая и лютостью морозов и хищным зверьем своим и окаянным золотом россыпей и руды…

А прямо вниз… — Тысяча и одна ночь — русский Багдад

— «Ташкент, город хлебный…»

Сам Оренбург — словно и не город даже, а просто — площадь базарная, к которой сбегаются проселочные дороги…

Оренбург лежит прямо в центре хлебороднейших, хлебоноснейших губерний России. В Оренбургской губернии нет и не было недорода… Но это ничуть не препятствует тому, что в иной день совершенно внезапно с оренбургского рынка исчезает хлеб…

Хлеба в такие дни нет в столовой Дома крестьянина и посетителям предлагается приносить его с собой… Хлеба нет в базарных палатках… Хлеба нет в булочных…

Дальше, за Уралом, это явление еще разительнее: осенью этого 1926 года в городе Златоусте Уральской области неожиданно с базара, из всех лавок, вообще из продажи — исчез хлеб, как ситный, так и ржаной…

Правда, в русской провинции, как известно, большая часть хозяек печет на дому; но вся беда в том, что отсутствие печеного хлеба в продаже немедленно отозвалось на ценах на муку, поднявшихся чуть ли не вдвое. А еще через два дня у всех мучных лабазов стояли в очереди целые семейства и после нескольких часов стояния каждый получал по норме, — столько-то фунтов на человека, — одним словом, зрелище в точности напоминало то, что все мы видела в Петербурге в 1917 году…

На все недоуменные вопросы торговцы и кооператоры твердили одно:

— Не привезли… Из-за распутицы…

Как раз на площади стоит местный Дом крестьянина, двор которого в каком-нибудь срединном русском городе, скудном разнообразными видами фауны — смело мог бы сойти за зоологический сад… Приезжая на базар, крестьяне сразу же заезжают в Дом крестьянина напиться в трактире при нем чайку (обед там не по карману крестьянину, как, впрочем, почти во всех Домах крестьянина), животных же своих они распрягают и оставляют тут же во дворе…

И вот по утрам двор наполняется волами, верблюдами двугорбыми и верблюдами одногорбыми, изящными ишаками, похожими на игрушечных, и просто лошадьми… На верблюдах в Оренбургской губернии редко ездят верхом, — большей частью их впрягают в телегу, обычно — парой; на них же здесь пашут. Верблюжье молоко приготовляют подобно кумысу, причем киргизы часто сбывают его, выдавая за кумыс.