Крест и стрела - Мальц Альберт - Страница 33

Это было справедливо лишь отчасти: в ту минуту Вилли, посвистывая, и вправду только бравировал своей храбростью— рота готовилась к атаке; но и вообще, он научился относиться к жизни легкомысленно. Карл был настроен более мрачно и твердил одно:

— Это паршивая война. Она нужна только фабрикантам оружия, которые на ней наживаются, и больше никому.

На это следовал неизменный ответ Вилли:

— Конечно, война паршивая, но мой отец всегда говорил: «Умный человек во всем отыщет хорошую сторону». На, ворчун, выпей глоток шнапса и закрой свою пасть. Мы пока еще живы, правда? Я знаю одно: дома у меня есть моя голубоглазая Кетэ, и скоро у нас будет маленький. Вот к чему я вернусь домой, если смогу. Хочется еще пожить в свое удовольствие.

— Умный человек во всем отыщет хорошую сторону, — повторял Вилли и, просвистав несколько тактов песни, подбрасывал носком сапога ком земли. — Знаешь, что говорил мой отец? — обратился он однажды к Карлу. — «Жизнь похожа на пчелиные соты (так он говорил). Надо знать, куда прикладываться ртом, где сосать, что глотать и что выплевывать». Ну что, скажешь, неправильно, Карл? Это говорил человек, который знал, что к чему. Черт побери — если видеть только темные стороны жизни, тогда, конечно, дело твое дрянь. Ты думаешь, у моего старика была легкая жизнь? Как бы не так! Он работал как вол, потом получил отравление свинцом и десять лет мучился, покуда бог не взял его душу. Но во всем он старался найти светлую сторону и всегда чуть-чуть улыбался. Теперь возьми меня: чтобы прокормить мать, я работал с пятнадцати лет. А через неделю после того, как меня призвали, она умерла от воспаления легких. Вот какая чертовщина! Я так понимаю: жизнь нельзя поворачивать по-своему туда или сюда, нельзя даже загадывать вперед. Старайся найти во всем хорошее — вот моя философия. Живи в свое удовольствие, ничего не принимай слишком близко к сердцу, бери жизнь такой, как она есть.

— Иди ты со своей философией знаешь куда, — добродушно огрызнулся Карл. — Что глотать и что выплевывать! Значит, если пуля угодит в твою дурацкую рожу, ты ее выплюнешь, да?

— Это другое дело.

— Черта с два! Мир или война, но если ты рабочий, ты все равно получаешь пули.

На подобные возражения Вилли неизменно отвечал незлобивой насмешкой.

— Да здравствует Карл Маркс! — говорил он, потому что его приятель был сыном пламенного социалиста; его даже назвали Карлом в честь Маркса. — Возвращайся домой и начинай делать революцию. Ничего не имею против.

— А ты где будешь, когда я начну делать революцию?

— Кто его знает! — отвечал Вилли и принимался насвистывать. Он и ежедневные письма домой писал, насвистывая. Он был женат на дочери соседа; ей только недавно исполнилось семнадцать лет. Сколько Вилли себя помнил, он был глубоко равнодушен к соседской девчонке, а она — к нему, но когда он после военных учений приехал на десять дней домой, они неожиданно и страстно влюбились друг в друга. Как ни противились ее родители, убежденные, что дочь останется у них на руках солдатской вдовой, но прежде чем истек его отпуск, они обвенчались. Кетэ даже ушла из дому, не желая слышать от своей неумолимой обозленной мамаши колкостей по адресу Вилли. Она теперь жила отдельно и с трудом перебивалась на скудное пособие, которое правительство выплачивало солдатским женам. Вилли знал, что Кетэ живет одна, по не получал от нее ни слова жалобы на страшное одиночество. Позже они признались друг другу, что их письма были воздушными пирожными, начиненными любовью и обманом.

«Милая Кетэ, — писал Вилли, — я живу отлично и люблю тебя еще больше, чем прежде. Тут, где я сейчас нахожусь, тихо и спокойно, вокруг поют птицы. Даже не верится, что идет война. — (Эту ложь он повторял постоянно.) — Генеральный штаб постановил, что Вилли Веглер любой ценой должен вернуться к жене живым и невредимым. Карточка, что ты прислала, для меня дороже, чем десять тысяч марок. Подумай, каково мужу без карточки жены! Ты немножко похудела, дорогая моя Кетэ, но это не беда. После войны я тебя быстро откормлю. Писал ли я тебе, что научился играть на аккордеоне? Я лежал в госпитале с инфлюэнцей, — (еще одна ложь!) — там и выучился. Занятно. Вернусь домой и буду играть тебе каждый вечер — в перерывах между поцелуями…»

Вилли-Свистун… Он свистел и смеялся, но когда Карла ранило во время последнего отступления, Вилли тащил его на себе шесть километров.

— Не воображай, что я это сделал из любви к тебе, — сказал он Карлу, когда они очутились в безопасности. — Я вытащил тебя только потому, что мой отец состоял в профсоюзе строителей (черт его знает, как он там назывался!), а твой состоит в профсоюзе хлебопеков, а сыновья членов профсоюза должны помогать друг другу. Кажется, это называется классовой солидарностью, да?

И Карл, несмотря на боль в простреленной ноге, расхохотался.

Вилли посвистывал, но когда солдаты в его роте подняли мятеж и отказались идти на фронт, он присоединился к ним, хотя не совсем понимал смысл происходящего. Он тоже устал от войны, но Карлу не удалось убедить его, что мятеж — это путь к свободе и что застрелить офицеров — не такое уж преступление. И когда мятежников окружила верноподданническая дивизия, когда у них отняли оружие и каждого десятого потащили на расстрел, Вилли во время отсчета стоял в строю вместе с другими, ни от чего не отрекался, но думал про себя: «Почему я сюда попал? Я не хотел бунтовать. Я хочу только одного: остаться в живых и вернуться к Кетэ».

Но вот кончился военный кошмар. Наступило перемирие, и Вилли, белокурый девятнадцатилетний гигант с квадратным подбородком, вернулся домой. Вбежав по четырем пролетам лестницы в холодную, голую каморку, где сидела его Кетэ, осунувшаяся, с большим животом и усталыми глазами, Вилли крепко прижал ее к себе. Все еще ощущая в ноздрях зловещий запах смерти, он тихо произнес: «Милая моя!..» и понял — нужно сейчас же что-то сделать, чтобы не расплакаться… И он вдруг засвистел изо всех своих сил…

Но сейчас его Кетэ уже нет в живых, и Карла тоже, а он, Вилли, лежит на больничной койке, и ему гораздо хуже, чем им. Не смерть его пугала, а странная путаница. Где-то, когда-то беспечное посвистыванье увело его в сторону от главного. Сейчас он понял это. Но когда и как?

Мысли его снова вернулись к Карлу, к молодому коренастому крепышу, которого он так крепко полюбил за время тревожного окопного товарищества, а потом к тому человеку, которым впоследствии стал Карл…

Вилли и Карл жили в разных городах и после войны не виделись несколько лет. Они пытались переписываться, но для Вилли писание писем было делом нелегким, так что в конце концов они почти потеряли связь друг с другом. Но в 1928 году Карл с женой переехали в Кельн. Вилли бурно обрадовался встрече и довольно безразлично отнесся к тому, что Карл теперь занимал небольшую должность в коммунистической организации и все свои силы отдавал партийной работе. Вилли надеялся, что их крепкая дружба останется неизменной.

И действительно, сначала их отношения были более чем дружескими. У Карла и его жены не было детей, и они, по-видимому, наслаждались семейным уютом Веглеров. Угрюмая меблированная комната, тусклые коричневые обои, тараканы, затхлые запахи — все это так невыгодно отличалось от светлой двухкомнатной квартирки Веглеров с веселенькими занавесками, сшитыми Кетэ, с добротной мебелью, красиво выкрашенной руками Вилли, и с десятилетним мальчуганом, который своим щебетаньем придавал такую прелесть семейному обеду. Карлу и его жене никогда еще не случалось играть в «вопросы»: «Я вижу в комнате что-то голубое — ну-ка, быстро, что это такое?», или: «В зоопарке есть зверь, полосатый, большой, не пушистый и не кровожадный — кто такой?», или в другие игры, помогающие взрослым находить общий язык с детьми. Карлу даже взгрустнулось — Вилли видел это по его лицу, — что у него нет такого маленького сокровища. Про себя Вилли решил, что, когда он найдет постоянную работу, Карл с женой будут ужинать у них каждую неделю.