Пётр Рябинкин - Кожевников Вадим Михайлович - Страница 8

В солдатском быту пользовались высоким уважением не только обладатели внушительных рабочих профессий, но и люди профессий оригинальных.

Бойцы подразделения проявляли особую заботу, чтобы сберечь пожилого солдата Артура Капустина, бывшего укротителя львов, получившего броню, но утратившего эту броню после того, как он был уличен в торговле говядиной, предназначенной для львов.

Возможно, Капустин и проявлял исключительное бесстрашие, входя в клетку к своим хищникам. Но ничего похожего на это чувство у него не сохранилось для фронта.

Странно, но то, что солдаты не простили бы другому, они прощали этому некогда тучному, теперь с обвислой кожей человеку, неряшливому и унылому, до крайности нервозному и обидчивому.

Когда Капустин в бою откровенно робел, это не вызывало заслуженного им, казалось бы, презрения, а как бы возвышало солдат в их собственных глазах.

Если даже укротитель львов теряется перед немцами, а бойцы не теряются, значит, они научились чему-то такому особенному, исключительному.

Когда штабные или политотдельцы посещали подразделение, солдаты всегда представляли им Капустина подчеркнуто торжественно. Солдатам думалось: если Капустин докладывает о минувшем бое - это авторитетно. Кто лучше может понимать, что такое храбрость, как не укротитель зверей?!

Кроме того, начальство запомнит их подразделение, где есть солдат с такой оригинальной профессией, а быть в памяти у начальства полезно.

Но больше всех и единодушно солдаты берегли в бою санинструктора Воронина, тоже пожилого, очень стеснительного человека, из уважения к его профессии, пригодной только для мирного времени, - учителя в школе глухонемых.

Это был человек исключительной деликатности, вежливости. И если на него во время боя кричали; "Куда прешь под огонь, обожди!" - Воронин произносил убежденно: "Пожалуйста, за меня не беспокойтесь!"

Подобравшись к раненому, он сообщал доверительно:

- У меня нет, к сожалению, специального медицинского образования. Но, уверяю вас, сейчас хирургия на такой высоте, что только приходится поражаться ее достижениям...

Перебинтовав, заявлял:.

- Ну-с, извините, я вас должен потревожить.

Взявшись обеими тощими руками за воротник шинели раненого бойца, пятясь задом, волок его по снежной целине и, когда обессилевал, говорил, задыхаясь:

- С вашего разрешения отдохну полминуты.

Жаловался:

- Не могу простить себе. Ведь были у меня возможности в свое время регулярно заниматься физзарядкой. Так нет. Жил в атмосфере полной беспечности.

Он бродил во время боя по траншее, останавливаясь за спиной солдат, просил шепотом:

- Пожалуйста, будьте осторожней! Сегодня, мне кажется, огонь особенно сильный.

И говорил это таким тоном, будто предупреждал о ненастной погоде, грозящей простудой.

- Скажи, Воронин, как на твое понимание? Глухому, надо думать, в бою все кажется нормально тихим и, пока его не заденет, психовать ему не от чего? - спросил солдат-бронебойщик громко, оттого что в ушах его торчала вата.

- Напротив, - возразил Воронин. - За счет потери одного из органов восприятия у человека развиваются другие, которые компенсируют утрату. В сущности, природа человека настолько богата, что при известной настойчивости всегда можно переключить нагрузку с одного органа восприятия на другой. - Произнес благоговейно: - Человек - самое величайшее, дивное создание материи. Нет большего чуда, чем человек.

- А это чудо калечат, гробят почем зря. - Солдат приложился к бронебойке и выстрелил по амбразуре дота.

- Извините, - морщась от звонкого выстрела, сказал Воронин, - но в данной исторической ситуации для нас понятие человека неотторжимо от того, во имя чего он взял в руки оружие.

- Правильно, - одобрил солдат, - тебе бы политруком быть!

- Видите ли, я вступил в партию здесь, на фронте, по сугубо личным побуждениям, полагая, что, став коммунистом, я, ну как бы это пояснить, буду предъявлять к себе более высокие требования. И это будет мне содействовать легче преодолеть барьер страха за свою жизнь.

- Ну и помогает?

- Представьте себе, да!

- Правдивый ты человек, Воронин. Вот что.

Воронин сказал сконфуженно:

- Мне, конечно, приятно это о себе услышать. Но я думаю, что обстановка, в которой мы с вами, находимся, исключительно благоприятна для того, чтобы каждый из нас пытался стать лучше, чем он есть, ибо может случиться, что в дальнейшем для этого не окажется условий.

- Если убьют, так, что ли?

- Да, я это имею в виду. - И, улыбнувшись, Воронин добавил: - Очень хочется использовать остающееся время, чтобы радоваться человеку.

Бронебойщик задумался, потом сказал:

- Спасибо, обнадежил.

- Позвольте, чем?

- Да, выходит, тем, что мы как были людьми, так ими и остались. И война нас не подпортила.

- Совершенно верно, - радостно согласился Воронин. - Вы меня правильно поняли.

Сидя в одной щели вместе с Ворониным во время длительного вражеского артобстрела, Рябинкин спросил:

- Вот вы, Павел Андреевич, по движению губ знаете, какие слова человек произносит, а по почерку понять человека можете?

- Такие способности приписывают себе графологи. Но мне думается, это шарлатанство.

- Значит, не получится отгадать?

- А что, собственно, вас интересует?

- Да вот один боец тревожится, жена пренебрежительные письма шлет.

- В чем выражается такое пренебрежение?

- Вроде домашнего отчета письма. Ни одного слова про любовь, что ли.

- А они любят друг друга?

- Как полагается.

- А как это полагается? Я, например, женат давно и до сих пор стесняюсь излагать на бумаге свои чувства жене, а теперь в особенности.

- Почему же? Вы человек культурный, знаете, как про это пишут, ну, в книжках.

- Кроме неспособности с моей стороны найти чувствам соответствующую литературную форму есть еще одно обстоятельство.

- Какое?

- Эгоизм, эгоизм человека, требующего слов любви от другого, которого он как бы безмолвно обязывает произносить их, пользуясь тем, что находится как бы в драматических обстоятельствах своего существования.

- То, что мы на фронте. Да?

- Совершенно верно... Но если любящая личность проникнута самоотверженной любовью, она будет и в письмах проявлять такую же самоотверженность.

- Это как?

- Очень просто. Не будет писать о своей любви.

- А ваша жена?

- Мы обоюдно договорились избегать этой темы.

- Почему?

- Я сказал жене, что не уверен в своей выносливости, не способен на длительную разлуку.

- Но я-то со своей так не договаривался.

- У женщин особая душевная проницательность, сверхчувствительность, я бы сказал. Очевидно, в данном случае этот фактор и подсказал ей разумную сдержанность.

- Да что им, жалко пару теплых слов подкинуть?

- Вообще, мне кажется, когда такие слова часто используются, они утрачивают свое особое значение.

- Вот мне моя написала про стирку, - пожаловался Рябинкин, - в общем, все мое выстирала, кроме спецовки. После работы она ее надевает и даже спит в ней, поскольку общежитие плохо отапливают. Зачем же немытую одевает, да еще спецовку?

- Голубчик! - воскликнул Воронин и тут же извинился: - Простите за вольное гражданское обращение. Но вы наисчастливейший чурбан. Она же в этой вашей спецовке вас ощущает, поняли, вас. - Всплеснув тощими, с вздутыми венами руками, Воронин вскочил, сказал взволнованно: - Это и есть признание в любви, бесконечной и, я добавлю, великой!

Рябинкин успел с силой толкнуть Воронина, навалиться на него, ощутив тугое движение шуршащего воздуха. После разрыва снаряда почти у самого окопа Рябинкин с трудом выпрямился, спросил:

- Не ушиб?

И снова спросил строго:

- А может, это не так? А просто блажь? Или с мылом у ней трудности?

И Воронин, моргая, осведомился!

- Вы, собственно, о чем?