Великолепная возможность - Чейз Джеймс Хедли - Страница 6

Кастра стоял на своем:

— Мы ничего не можем поделать. — Его лицо помрачнело и затвердело. Два человека меньше чем за полчаса. Это очень плохо.

Хольц сказал:

— Следи за кустарником. Если они бросят другую гранату, стреляй немедленно.

Кастра пригнулся к пулемету и стал водить стволом из стороны в сторону, накрывая кустарник и выжидая.

Последовала долгая тишина. Никто не произносил ни слова. Они напряженно наблюдали. Затем, совсем рядом с дорогой, слева взлетела другая граната. Кастра рывком повернул пулемет и дал длинную очередь. У них не было времени ликовать, когда еще один солдат из патруля Пабло вдруг вскочил из-за кустарника, чтобы тут же упасть ничком. Граната ударилась о доски, которыми они забили окно, и раздался страшный грохот.

Мимо Хольца пролетели щепки и шрапнель, взрывная волна бросила его на пол.

Он видел, как сбило пулемет и Кастра упал на спину. Лицо сержанта превратилось в кровавую массу. Он лежал и стонал.

Хольц подполз к нему, чувствуя ужасную тошноту. Кастра получил полный заряд шрапнели и щепок от ставней. Его лицо выглядело так, будто по нему проехал тяжелый грузовик.

Хольц понял, что он не может ничем помочь, он просто взял Кастру за руку.

— Я здесь, сержант, — сказал он. — Мужайся. Я с тобой. — Напрасные слова. Но что еще он мог сказать?

Кастра вздохнул и крепко сжал руку Хольца.

— Пулемет, — прохрипел он. — Смотрите, чтобы они не кинули еще. Эти гранаты очень хороши, лейтенант.

Хольц стянул с себя белый китель и сделал из него небольшое изголовье для Кастры.

— Я тут рядом с тобой, — сказал он. — Ты прав. Я займусь пулеметом.

Кастра отпустил его руку.

— Я потерял глаза, — простонал он. — Я больше не могу вам помогать, лейтенант. Я потерял глаза.

— Нет, нет, не говори этого. — Хольц одним рывком поставил пулемет на место.

Граната проделала большую дыру в деревянных ставнях. Когда Хольц приподнялся, чтобы взять кустарник на прицел, щелкнул винтовочный выстрел, и очень близко просвистела пуля, ударив в стену позади него. Он присел и тихо выругался. Не удивительно, что Пабло побеждает революционные войска, если все его солдаты так же хорошо обучены, как эти, подумал он.

Распластавшись на полу, он передвинул пулемет, а потом подполз к Кастро и встал рядом с ним на колени.

— Могу ли я сделать для тебя что-нибудь? — спросил он, снова взяв сержанта за руку.

Кастра обнажил зубы, силясь улыбнуться, и Хольц, взглянув на него, почувствовал себя очень плохо. Крупные ровные зубы были окрашены яркой красной кровью. Она наполняла рот Кастры, и, когда он раздвинул губы, красная струйка побежала из угла его рта на запачканный белый мундир.

— Не дайте этим ублюдкам убить вас, лейтенант, — с трудом выдавил он. — Отомстите за меня.

У Хольца не было сил смотреть на сержанта. Он вернулся на четвереньках к пулемету. Интересно, где Дедос. Не видно, чтобы кто-то прятался за железной бочкой. Хольц лежал, распластавшись на полу, рука на спусковом крючке, и ждал.

После долгого затишья из-за кустарника осторожно выглянул один из патрульных. Он стоял и глядел на дом, водя стволом автоматической винтовки. Прежде чем Хольц выстрелил в него, откуда-то снизу раздался винтовочный выстрел, и патрульный, качнувшись, исчез за кустарником. Хольц был почти убежден, что пуля попала в цель.

Значит, Дедос еще жив, подумал он с удовлетворением. И даже умудрился добраться до дома. Может быть, он проник внутрь. Но Хольц не решился спуститься вниз, чтобы проверить догадку. Да и зачем? Дедос знает свое дело. А солдаты Пабло в любой миг могут начать штурм.

Бросили еще одну гранату. Она предназначалась для Дедоса внизу. Хольц услышал сначала крик ужаса, потом взрыв гранаты, и тряхнуло весь дом.

Хольц дал бешеную очередь по кустарнику и крикнул вниз Дедосу, чтобы тот поднялся к нему, но ответа не было.

— Я думаю, они прикончили Дедоса тоже, — сказал он Кастре. — Ну и правильно, что нас не атаковала армия Пабло. Эти солдаты хорошо обучены.

Кастра его не услышал. Он скончался очень спокойно, еще до того, как внизу взорвалась граната. Хольц, повернув голову, посмотрел на сержанта долгим прощальным взглядом. И тут что-то, упавшее к его ногам, заставило Хольца в ужасе отпрянуть.

На полу валялась длинная черная граната. Ее очень ловко зашвырнули через дыру в ставне, и она докатилась до него. Слово «Нина» подступило к его губам, но уже не оставалось времени выговорить это имя до того, как взорвется граната.

Он ощутил яркую желтую вспышку и адский грохот. Затем он присел, опершись обо что-то, и посмотрел на пулемет, который снова отбросило в сторону. Он сам был уже не возле амбразуры, его рука опиралась на что-то липкое, и это было лицо Кастры. Содрогнувшись, он отдернул руку и попытался встать. Но едва лишь он пошевелился, как все тело пронизала жуткая боль, у него перехватило дыхание, и он застонал.

Потом он держался очень спокойно. Его рубашка была усеяна множеством маленьких окрашенных кровью отверстий. Он понял, что ранен шрапнелью.

Он лежал на локте, выжидая, когда утихнет боль. Лежа, он повторял низким рыдающим шепотом:

— Посмотри, что они сделали со мной, Нина.

Он был здесь один, раненный и, пожалуй, испуганный, и он начал звать Нину, как будто она могла услышать его и прийти.

Боль, продолжавшая его терзать, не дала ему впасть в забытье, и он вспомнил о патруле, засевшем снаружи. Они, вероятно, войдут в дом через миг-другой, им надо убедиться, что он убит. Но он еще сможет установить пулемет как следует и рассчитаться с ними за все.

Он понимал, что ему больно даже чуточку шевельнуться, но придется пройти через боль, сказал он себе. Иди, сказал он себе, иди. Ну, шевельни рукой. Потихоньку сядь. Вот так. Черт! Действительно больно. Черт! Черт! Черт! Он заплакал, но все-таки поднялся и встал на четвереньки. С его груди на пол капала кровь. Несколько секунд он оставался в таком положении, опустив голову, почти касаясь лбом пола. Потом медленно переполз к пулемету.

Боль схватила его стальными пальцами и принялась терзать с дикой силой. Его тошнило, и на лице выступил холодный пот, но он схватил пулемет и подтащил его к амбразуре. Он выбился из сил, и его вырвало. Он был рад, что Нина не может его сейчас видеть. Она бы поразилась и ужаснулась. Он осторожно повернул пулемет, чтобы прицел накрыл дорогу, и прильнул к амбразуре. Рано или поздно они придут. Если они дожидаются темноты, то тем лучше, Кортец уже будет далеко. Если они придут сейчас, он их остановит. Да, дела идут не так плохо, как ему поначалу показалось.

Где ты сейчас, Нина? Чем ты занимаешься? Ты не должна беспокоиться обо мне, потому что со мной все в порядке. Ты, может быть, не поверила бы этим моим словам, если бы увидела меня здесь, но я действительно в полном порядке. Смерть в одиночку — вот что страшит людей. Когда остаешься совсем один. Я могу это понять, а ты? Но я не одинок. Я никогда не был одиноким с того времени, как встретил тебя. Ты со мной в моей памяти, в моем сердце, и я не боюсь умирать. Лишь по тебе я печалюсь, потому что покидаю тебя. Если ты любила меня, а я верю, что любила, то и ты не останешься одинокой. Я буду с тобой долго после того, как перестану ходить и разговаривать и смеяться. По-настоящему ничто не может нас разлучить, ничто после тех дней, что мы с тобой прожили вместе, после наших ночей.

Я надеюсь, что генерал проявит доброту, рассказывая тебе обо всем. Это будет наихудший момент, но когда ты останешься одна, ты обнаружишь, что не бывает боли, которую нельзя было бы перенести. Ты найдешь в себе мужество, потому что, если наша любовь была, она послужит для тебя щитом в час нужды.

У тебя не будет сожалений, не правда ли? Я не думаю, что ты будешь сожалеть, и я был бы очень несчастным, если бы так вышло. Нет, сожалений быть не должно. Мы должны быть довольны тем, что были счастливы и всегда добры друг к другу. Это ведь так важно, не правда ли? Ты можешь оглянуться на нашу совместную жизнь без упрека. Ты не отказывала мне ни в чем. Я знаю, что и я тоже — так далеко от тебя и так близко к смерти — был верен тебе. Я надеюсь, что ты не узнаешь насчет пушки, но таковы пути войны. На войне редко умирают за то, за что борются. Она состоит из ошибок, и гордости, и безрассудства. Если генералы горды или делают ошибки, у них есть завтра, чтобы повторить все снова. Поэтому я надеюсь, что ты не услышишь о пушке — глупо умирать за нее.