Характерник. Трилогия (СИ) - Забусов Александр - Страница 65

Из окна слышалось восторженное и веселое «гыр-гыр-гыр!», довольных увиденным хозяйством завоевателей. Шутили, смеялись над тем, что это они удачно наехали на хутор. А еще здесь и хозяйка молодая, уж наверняка соскучилась по мужским ласкам. В порыве веселья устроили охоту на кур по всему подворью. С выкриком «шайзе!», очередной раз сподобились не поймать шуструю хохлатку. Дарья молчаливо наблюдала за игрищами взрослых недорослей, бегающих и гогочущих как в цирке. Стояла у сарая и не могла понять, что за напасть наехала в хутор. Не сразу заметила знаки, подаваемые ей Сергеем через окно. Поняв, направилась через двор в курень. Успела проскочить в дверь, прежде чем прыщавый, худой и длинный Ганс, ухватил ее за руку. Его постигла та же участь, что и его товарища, только в отличие от предыдущего господина, он влетел в дверь, оставив свое оружие в мотоциклетной коляске. Опять незадача! Хорошо, что хоть немцев живых только двое осталось.

— Будь здесь, на двор не суйся, я скоро!

Схватив со стола кухонный нож, Сергей прошмыгнул в дверь. Забившись в угол дома, Дашка от страха за любимого, и близости лежавших на полу еще теплых покойников, даже глаза зажмурила. Ее всю трясло нервной дрожью. Так и сидела до тех пор, пока Сережка, все такой же голый как в постели, не тронул ее за плечо.

— Все кончилось, мое солнышко. Слушай, дай мне чего одеть, а то, замахался я перед тобой голыми яйцами трусить. Неудобно, понимаешь.

Хмыкнув, пролепетала:

— Сейчас Степаново дам. Вы с ним почти одного роста. Как не стало его, так и лежит уже год.

— Давай.

Пока Дарья стирала и вешала сушиться старшинское шмотье, Сережка по одному отогнал загруженные трупами немцев мотоциклы к обрыву, там сбросил их в омут. Вожделенный автомат для него все же нашелся. Еще одна ночь любви была у них под крышей старого дома, а под утро, уцепившись в парня как клещами, Дашка выла:

— Увижу ли я тебя когда? Улетишь и забудешь! Оставайся, так спрячу, что ни свои, ни чужие не найдут. Я тебе детей нарожаю, столько, сколько скажешь!

— Уймись, Дашутка. Война идет! Если каждый за юбку держаться будет, кому тогда воевать? Ты ж урожденная казачка.

Едва забрезжил рассвет, они попрощались стоя в воротах. Обнялись, поцеловались. Когда он шагнул прочь, с ее губ сорвалось на прощанье:

— Помни, казак, где две ночи ночевал. Я тебе ребенка рожу! Слышишь!

Он помахал ей рукой.

— Если жив останусь, вернусь к твоему порогу!

Верил ли он в сказанное деве обещание? Наверное. Все мы женщинам что-то обещаем, побоявшись обидеть человека. Вот выполнить свои обещания….

* * *

Много дней и ночей пробивался старшина Котов к линии фронта. Переправившись на левый берег Дона, он выбросил из головы все мысли о казачке Даше. Любовь для него была непозволительной роскошью. Выжить и воевать в рядах армии, такая задача стояла перед ним. Приходилось передвигаться на своих двоих по степи и полям. Рассчитывал попасть в Краснодар до прихода туда фашистов. Не удалось. Враг был силен и напорист, а Красная Армия по всему фронту ослаблена и с большими потерями откатывалась все дальше и дальше на юг.

По пути следования подбирал таких же окруженцев как сам. Сколачивал их в отряд. Он больше не позиционировал Хильченкова с Котовым. Хильченков остался в прошлой жизни. Здесь и сейчас был только Котов. Старшина Котов, сражавшийся на правом берегу Дона, чудом выживший и страстно желавший воевать с фашистами. С двумя десятками бойцов из разных частей, вооруженных трофейным оружием, он не раз нападал на малые колонны германских войск.

На многие десятки километров, вдоль полевых дорог тянулись поля подсолнухов, сменявшихся кукурузой, цветущим табаком и просом. Устроив засаду на мелкую пехотную часть, совершавшую марш, отряд за считанные минуты выстреливал имевшийся в наличии боезапас, уничтожая людей и живую тягловую силу — лошадей запряженных в повозки, а потом просто пропадал в плотных джунглях этих высоких зарослей. По ночам, снимая часовых, бойцы добывали у немцев, себе боеприпасы и съестное. Так и шли на юг параллельно с врагом, все никак не могли понять, когда же дойдут до линии фронта.

Панику в рядах отряда, Котов пресек всего однажды, и пресек ее железной рукой навсегда. Поднявший недовольство походом по тылам противника, не то наглец, не то провокатор, не смог довести людей до митинга. Броском ножа Сергей успокоил его навечно.

— Ну, кто еще хочет отведать комиссарского тела?

Задал вопрос, являвшийся ключевым в фильме «Оптимистическая трагедия», но так как до выхода киноленты оставалось еще добрых десятка два лет, то по большому счету вопрос никто не понял, а переспросить не решились. Так, после этого случая позывов к бунту больше не было.

Вживаясь в образ, в личину старшины, Сергей присматривался к подчиненным, прислушивался к разговорам. Знал, что выйдя к своим, он не должен отличаться по уровню развития и восприятия действительности от среднестатистического бойца. А еще понял, что проучившись в школе десять лет, он ничего толком и не знает о Великой Отечественной, кроме как, что в сорок первом началась, а в сорок пятом закончилась. Ну, смотрел киноэпопею «Освобождение», смотрел десятка три фильмов о войне, и все. Все! Знал бы, что окажется на давно прошедшей войне, перелопатил бы кучу книг, статей, мемуаров. Но не судьба! Выходило так, что он сейчас и был самым настоящим среднестатистическим бойцом Красной Армии. Осталось навести кое какой политический лоск и вперед «За Родину! За Сталина!».

Двадцатого августа, захватив в ночной вылазке грузовую машину и отмахав на ней по полям сто с лишним километров, въехал с бойцами, посаженными в кузов в пригороды Краснодара. Город горел. На много километров было видно зловещее зарево пожаров. В пламени были заводы и фабрики, железнодорожная станция, корпуса учреждений и жилые дома. Оккупантам не было никакого дела до проблем покоренного города. Население пряталось в погребах, наскоро устроенных убежищах. В городе полным ходом уже три дня орудовали немцы. Расстреляв их пост на въезде, бросив разбитую машину, с потерями кое-как смогли оторваться от севших на хвост мотоциклистов. Хотелось прослезиться, от отряда осталось восемь человек. Если так воевать, к своим он может попасть в одиночку. Бойцы восприняли терзания их командира по такому поводу более спокойно. Война!

Обогнув город правее по дуге, повел свое воинство по станицам, уже понимая, что нужен транспорт, без него так и будет плестись в тыловых порядках противника. Нелегко далась переправа через реку Кубань. Оказалось, что Гамидов и Вахрушев плавают чуть лучше топора. Ничего общими усилиями, с божьей помощью справились. Проковыляли на юго-запад километров десять, и снова повезло. Тупорылый бронетранспортер, идеально подходивший для передвижения по дорогам Кубани, словно специально для них, голодных и грязных, вымотанных бессонными ночами, подставив свой бок, выкрашенный в защитный цвет, яркому южному солнышку, простаивал на невысоком пригорке, рядом с двумя мотоциклами. За срезом броневого борта виднелась стриженая голова худого, тонкошеего солдата Вермахта, скалящего зубы у станины с МГ. Пулеметчик вместо того, чтобы обозревать окрестности, пялился на пляжную суету у мелкого, не широкого ставка, в мирное время предназначенного для полива полей и водопоя скотины. Десятка полтора голозадых молодых мужчин, аккуратно разложивших форму и оружие на песке, плюхались как дети в нагревшейся воде «болота», гогоча и поднимая мириады брызг, отражавшихся радугой на солнце. Допались до халявы! Место открытое, чего бояться — тыл. Сам ставок, как небольшое блюдце, наполненное водой, по берегам порос редкими ивами и кустарником.

Лежа метров за сто пятьдесят от вершившегося безобразия, бойцы из зарослей кукурузы наблюдали за фашистами. Даже в тени, под листьями растений ощущалось, как припекает полуденным жаром светило. Духота мешала думать, а к ней примешивалось чувство голода. Такой момент упускать грешно. Сергей посмотрел в сторону, рядом лежал Лукавихин.