Характерник. Трилогия (СИ) - Забусов Александр - Страница 63

Советские войска, под командованием генерал-лейтенанта Малиновского, прикрывали кавказское направление, по левому берегу Дона заняли позиции от Верхне-Курмоярской до устья реки. Общая ширина полосы обороны фронта составляла триста двадцать километров. На правом крыле фронта от Верхне-Курмоярской до Константиновской в полосе шириной сто семьдесят один километр оборонялась пятьдесят первая армия. Эта армия вела бои с группами противника, захватившими небольшие плацдармы на левом берегу Дона в районе Цимлянской и Николаевской. Армия имела четыре стрелковые и одну кавалерийскую дивизии, всего сорок тысяч человек. Отошедшая за Дон тридцать седьмая армия держала оборону по южному берегу Дона от Константиновской до Богаевской, в полосе шириной до шестидесяти пяти километров. В армии насчитывалось около семнадцати тысяч человек. Такой же численности двенадцатая армия, оборонялась на фронте шириной сорок километров, от Белянина до Кизитеринки. Восемнадцатая армия, около двадцати тысяч человек, вела оборонительные бои на фронте шириной около пятидесяти километров, от Кизитеринки до устья Дона. Пятьдесят шестая армия, общей численностью около восемнадцати тысяч человек, после напряженных оборонительных боев в Ростове, выводилась во второй эшелон. Двадцать четвертая и девятая армии, имевшие в своем составе остатки одиннадцати стрелковых дивизий, принять участие в боях не могли и отводились за реку Средний Егорлык для укомплектования. Получалось так, что на фронте протяженностью триста двадцать километров оборонялись лишь пять малочисленных армий, в которых имелось всего около ста двенадцати тысяч человек. Можно добавить, что на весь Южный фронт, броневой кулак состоял из семнадцати танков, а небо прикрывалось незначительной частью устаревших самолетов различных модификаций.

Вся тупая, бряцающая техникой, плюющаяся огнем и металлом мощь, навалилась на русские малочисленные и плохо вооруженные порядки. Истекая кровью и постоянно бросаясь в контратаки, пятьдесят первая армия держалась. Двадцать пятого июля, в течение дня ценой больших потерь в районе Цимлянской уничтожила до полутора тысяч гитлеровцев. Бойцы умудрились сжечь на разных направлениях до роты танков, при том, что во всей армии своих танков не было вообще.

В районе станицы Аксайская, хваленая моторизованная дивизия «Великая Германия», а с ней еще две пехотных дивизии и до сотни танков, попытались прорвать оборону и форсировать Дон. Казалось еще рывок и русские дрогнут, а там усилить натиск и ворваться в Ольгинскую. Не получилось. Большевики ложились костьми, сами падали под гусеницы танков и вместе с собой подрывали броню. Фанатики, сдались бы в плен, могли выжить. Зачем? Зачем им это нужно, ведь смерть это конец пути? Кому нужны такие жертвы? Форсировать Дон на этом участке не получилось.

Но жизнь, такая штука! Кто ищет, найдет. Нашли слабое звено и немцы. Когда командование фронтом осознало, что может произойти с потрепанной в предыдущих боях, малочисленной, по причине безвозвратных потерь тридцать седьмой армией, было принято решение вывести ее на южный берег реки. При отходе частей, к ним присоединилось и гражданское население, не пожелавшее оставаться под оккупантом. Для перехода Дона отводилось три переправы: Раздорская, Мелиховская, Богаевская, вот только прикрытия с воздуха, не было никакого, никто не озаботился о задымлении этих участков. Как результат, армада Люфтваффе с неба обрушилась на беззащитных людей. Тысячи бомб и море свинцового огня уносили жизни бойцов, женщин и детей, их ранили, калечили, а на плечах тех, кому повезло выжить в этом аду, через реку хлынули полчища врагов.

Отступление похожее на бегство, потянуло за собой и всю линию фронта. Старики и женщины выходили к околицам селений, вглядывались в запыленные лица уходивших на юг бойцов Красной Армии. Вернутся ли они назад? Переломают ли хребет фашистской гидре? Этот немой вопрос читался в глазах остающихся. После прошедших событий, еще пару ночей через широкую реку, бросаясь с крутых берегов, все еще переплывали остатки не добитых подразделений и частей. Кому-то это удавалось, а были и такие, что не смогли доплыть до левого берега.

Дарья привычная к тяжелому труду, неторопливо, но ухватисто откидывала землю по обе стороны ямы. Земля, не сказать что влажная, но рыхлая и жирная, копалась без труда. Ее хутор стоял совсем неподалеку от реки. Большой курень, рассчитанный на доброе число семейства, с широким базом, постройками для живности, а на задах, широкая полоса возделанной земли — огород, по бокам обсаженный вишневыми деревьями. К левой стороне огорода, за вишневой полосой, хутор обрамлял яблоневый сад. Еще батя сажал, теперь вот зеленеет, поднимается в вышину, радует глаз, особенно весной в пору цветения. До прошлого года они на хуторе вдвоем с батькой и жили, как мамка при родах померла, батяня в бобылях задержался, да так боле жениться и не стал. А ей, Дашке, чем плохо? Ишо неизвестно, как бы она при мачехе жила.

Молодуха выглянула из ямы, мысленно решая, достаточно ли копать. Недолго поразмыслив, решила взять в глубину еще на штык.

Проклятая война, принесла ее нелегкая к порогу. Отняла все. Надежды, чаяния, любовь. Ведь, вон с мужем почитай, только неделю под венцом-то и прожили. В июле прошлого года, как забрали воевать, так уже в конце августа, пришла на ее Степана похоронка. Любила ли она его, сама не знает. То, что горевала, это да-а! Муж, все ж таки был. Да и не злой. Батя сказал, выходить замуж, вот и пошла. Тем более у свекрухи не надоть жить, Степан у них средненький был, так после свадьбы в их хозяйство лишние руки и попали. Родичи в Раздорской живут, муж сгинул, а батя, ишо в мае до Ростова подался, и тоже ни слуху, ни духу. И де он посейчас может быть? Так сама на хозяйстве и осталась. Кажись, хватить глубины.

Неловко, приставив лопату к стенке ямы, упершись на черенок ногой, через угол вылезла на поверхность, втянула за собой лопату. Постояла, отдыхая, глядя на яркие звезды, вдыхая воздух, напоенный степным разнотравьем и запахами реки. Прислушалась к звенящей после шума дня тишине. Канонады неслыхать, видно немец ко сну отошел, да и откатился он уже далеко от Дона. Слава Богу, мимо прошел, по сторонам, будто кто «пошептал», в хутор не удосужились заглянуть. А, страху-то сколь было! Сама в курень только ночью шла, днем в садочку ховалась. Германские самолеты часто летали, она столько почитай и не видала-то никогда. Как пролетят, так со стороны станиц и слышны взрывы, видать много народу побил германец. Потом каждую ночь наши в сторону реки шли и тоже мимо двора к кручам двигались. Вон, через сад целые тропы протоптали, а яблоки, так те прямо с ветвями драли, торопились. Думала уже и не заглянет никто, ан нет. Сегодня поутру с десяток бедолаг явились к порогу.

— Хозяйка!

Вышла, а чего, все равно ведь добились бы своего. Ох, и жалко смотреть на них было, оборванные, в грязных бинтах на ранах, едва на ногах стоят. Командир ихний, носатый, чернявый мужчина, со стекляшками на глазах. Не-е! Не кавказец, если приглядеться, легко опознать семя израилево, в Богаевской колысь был такой начальник.

— А, что, молодица, немцы на хуторе были?

— Та, не, — кажу. — Не было.

— Добро. Мы через Дон поплывем. Только раненый у нас на руках. Ты комсомолка?

— Нет.

— Ну, все равно, обязана помочь своей армии. На хуторе одна живешь?

— С батей. Только он в Ростов ушел.

— Короче, не переплыть нам реку со старшиной на руках. Спрячь его у себя, выходи, а мы вернемся, заберем его. Благодарность тебе будет от Советской власти.

— Та вы Дон тутычки и так не переплывете, и без поранитого. Под косогором омута крутять.

— Переплывем!

— А де ж сам ранитый?

— Сержант Сальников, несите сюда старшину.

На носилках, сделанных из подручных материалов, под ноги Дарье положили бледного как мел молодого парня, обросшего на лице щетиной, грязного, с заострившимся носом. Живот раненого прямо по гимнастерке перевязан бинтом с плямой запекшегося сгустка крови наверху. Дашка, увидев такое, взмолилась: