Открывая новые страницы...
(Международные вопросы: события и люди) - Попов Н. С. - Страница 7

Красноармейцы шли по польской территории не как завоеватели. Многочисленные документы убедительно свидетельствуют, что идея порабощения польского народа была им глубоко чужда. 14 августа, накануне решающей битвы всей кампании, когда Красная Армия стояла на пороге Варшавы, Ленин поручил сообщить председателю русско-украинской делегации на мирных переговорах с Польшей К. X. Данишевскому, чтобы он «начал с торжественного заявления

(а) независимости и суверенности

(б) границ больше {линии} Керзона

(в) никаких контрибуций»[14].

Победа Красной Армии над белогвардейскими полчищами — защитниками российской монархии — была одним из факторов, обеспечивших независимость возрождавшейся Польши. Бойцы Красной Армии руководствовались идеей помощи братьям по классу и в этом видели объяснение своего пребывания и на польской земле.

И для многих советских идеологов и стратегов явилось неожиданностью, что по мере продвижения фронта к Варшаве симпатии населения к Красной Армии сменялись враждебностью. Это вызывало горечь и недоумение. Возникло стремление объяснить происходящее несознательностью масс, антисоветской пропагандой правящих классов, «крестьянским национализмом». Появилось клише «панская Польша», а термин «белополяки» оказался распространенным на весь польский народ.

Между тем такой поворот событий предвидели польские коммунисты, которые хорошо чувствовали настроение в стране. Причина крылась вовсе не в мифическом «крестьянском национализме», а в национальном патриотизме поляков.

Ведь по мере приближения Красной Армии к Варшаве у польского населения усиливалось опасение, что с Востока польскому народу вновь угрожает национальное порабощение. Ленин понял тревогу поляков. «Мы знаем, — говорил он, — что величайшим преступлением было то, что Польша была разделена между немецким, австрийским и русским капиталом, что этот раздел осудил польский народ на долгие годы угнетения, когда пользование родным языком считалось преступлением, когда весь польский народ воспитывался на одной мысли — освободиться от этого тройного гнета» [15].

Тот факт, что Красную Армию не стали поддерживать ни польские крестьяне, ни польские рабочие, подтвердили на IX Всероссийской конференции РКП(б) очевидцы. Так, член реввоенсовета 15-й армии Западного фронта Д. Полуян заявил: «В польской армии национальная идея спаивает и буржуа, и крестьянина, и рабочего, и это приходится наблюдать везде».

Неожиданное для многих советских руководителей и военачальников того времени объединение всех сил польского общества, и в том числе трудящихся, против Красной Армии, пришедшей к стенам Варшавы вследствие спровоцированных нападением на Киев военных действий, в сущности, можно было ожидать. Свою роль сыграло, в частности, их неумение верно оценить ситуацию, предвидеть последствия более чем векового угнетения польского народа, недостаточное уважение к его национальным чувствам. Сказалась и чрезмерная вера в то, что польские трудящиеся, которые вместе с народами России боролись с царизмом, уже готовы подняться на социальную революцию. И связанная с этим убежденность в реальности развертывания мировой революции. Ослепленность этой перспективой.

Да, в первый трудный период становления Советского государства надежды на мировую революцию были в значительной степени надеждами на международную помощь и поддержку наших усилий. И 200 тысяч поляков вместе с другими интернационалистами приняли участие в Октябрьской революции, помогли утвердиться первой в мире Республике Советов. Однако надежды на быстрое развитие революционного процесса в Польше оказались преждевременными. Ни польская, ни мировая революции не состоялись. Больше того, в результате просчета польское рабочее движение оказалось резко ослабленным, а доверие к коммунистам — значительно подорванным.

В последующие десятилетия память о войне тяготела над советско-польскими отношениями. Они складывались трудно. Старый антирусский стереотип времен самодержавия в Польше не только не исчез, но закрепился, перенесенный на отношения к соседнему социалистическому государству. Антисоветизм лег в основу всей польской политики. В Советской стране тоже, в свою очередь, сложился стереотип «польской угрозы». Укоренилось вопреки реальной ситуации представление, будто мирная передышка носит временный характер и надо постоянно быть готовым к новым ударам. Недобрые плоды взаимных предубеждений и враждебности известны. Летом 1988 года М. С. Горбачев говорил в Варшаве на встрече в сейме: «Не будь, скажем, драматической для обеих сторон войны 1920 года, не сложись польско-советские отношения в межвоенные десятилетия так, как это случилось на практике, кто знает, как повернулись бы судьбы дальнейшего развития событий в Европе»[16].

З. С. Шейнис[17]

Вашингтонская миссия

(Об установлении советско-американских дипломатических отношений)

7 ноября 1933 года, примерно в те часы, когда на Красную площадь в Москве вступали колонны демонстрантов, на внешнем рейде нью-йоркской гавани бросил якорь океанский лайнер «Беренгария». К лайнеру подошел катер военно-морских сил, и на него спустился полный, среднего роста человек в темном осеннем пальто, модной по тем временам широкополой шляпе и белом кашне, в руках — палка и большой портфель. Это был Максим Максимович Литвинов.

Катер направился в гавань, и через несколько минут Литвинов сошел на набережную Нью-Йорка. Его сопровождали генеральный секретарь Наркоминдела Иван Анатольевич Дивильковский и заведующий отделом печати Наркоминдела Константин Александрович Уманский. Так началась вашингтонская миссия Литвинова, завершившаяся признанием СССР. Но прежде чем это оказалось возможным, должно было пройти немало времени…

… Реакция правительства Соединенных Штатов Америки на социалистическую революцию в России была откровенно враждебной. Оно приняло самое непосредственное участие в сговоре стран Антанты против молодой Республики Советов и в последовавшей за этим открытой интервенции. Весной 1918 года США вместе с Антантой высаживают десант в Мурманске, а несколько месяцев спустя, в августе того же года, на Дальний Восток направляется американский экспедиционный корпус генерала Грэвса.

Именно в те дни Владимир Ильич Ленин, внимательно следивший за политическим курсом США, обращается с письмом к американским рабочим. Вместе с этим письмом в США были доставлены Конституция РСФСР и текст ноты Советского правительства президенту Вильсону с требованием прекратить интервенцию. При активном содействии американского журналиста-социалиста эти документы были напечатаны в газетах и вызвали большой общественный резонанс не только в самой Америке, но и в других странах. Владимир Ильич, проводя четкую грань между действиями правительства и настроениями рабочих масс, писал: «В американском народе есть революционная традиция, которую восприняли лучшие представители американского пролетариата, неоднократно выражавшие свое полное сочувствие нам, большевикам»[18].

Свое стремление к миру наша страна подтверждает конкретными шагами. В конце 1918 года в Швецию, с политическими, экономическими кругами которой к тому времени удалось наладить сносные отношения, выезжает со специальным поручением член коллегии Наркоминдела М. М. Литвинов. 23 декабря Литвинов обращается из Стокгольма с мирным предложением Советского правительства к посланникам Великобритании, Франции, Италии, Японии и Соединенных Штатов Америки, а на следующий день направляет специальное письмо на имя президента США Вильсона, который прибыл в Лондон с официальным визитом.