Открывая новые страницы...
(Международные вопросы: события и люди) - Попов Н. С. - Страница 11

Из ответа М. М. Литвинова:

«Мой дорогой господин Президент, я весьма рад известить Вас, что правительство СССР охотно готово установить нормальные дипломатические отношения с правительством США и обменяться послами.

Я также разделяю надежды, что отношения, ныне установленные между нашими народами, смогут навсегда оставаться нормальными и дружественными и что наши народы впредь смогут сотрудничать ради своей взаимной пользы и ради сохранения мира во всем мире».

Теперь они обсуждали уже детали будущих взаимоотношений — деятельность американского посольства в Москве и советского — в Вашингтоне, говорили о возможностях будущей торговли, о том, как это скажется на положении обеих стран. И конечно, о положении в мире, о событиях в Германии.

Несмотря на старания противников переговоров и злобствования желтой прессы, тысячи людей стремились выразить свои симпатии Советскому Союзу. В адрес Литвинова шли письма, телеграммы. Люди дежурили у Белого дома и на улице, где жил Литвинов. Приходили на квартиру к Сквирскому, чтобы пожать руку советскому дипломату, передать привет русским рабочим. Многие охотились за автографами.

23 ноября советский дипломат завершил свои дела в Вашингтоне. Рузвельт сердечно попрощался с ним, подарил Литвинову портативный радиоприемник — тогда это было редкостью. Высказал надежду, что они еще когда-нибудь увидятся.

Ни Рузвельт, ни Литвинов тогда, разумеется, не могли знать, что через восемь лет весь мир будет охвачен войной…

…И снова был Атлантический океан, свинцовый в ту зимнюю пору, поездка по Европе. В Берлине сотрудники полпредства принесли к поезду газеты, и Литвинов прочитал, какой отклик во всем мире получила вашингтонская миссия.

Еще в ходе переговоров, а особенно после их завершения американская пресса посвящала этому событию целые полосы. Отклики были противоречивыми. Пресса изоляционистов, пытаясь принизить успех советской дипломатии, обрушивалась на Рузвельта, упрекая его в том, что Литвинов обвел его вокруг пальца. Но больше было трезвых оценок. Уолтер Дюранти, хотя и писал в «Нью-Йорк таймс», что достигнутые соглашения носят характер купеческой сделки, напоминающей «торговлю лошадьми на ярмарках янки», однако признал, что Литвинов был «очень сильным противником».

«Нельзя забывать, — писал Дюранти, — что в жилах Франклина Рузвельта течет кровь голландских купцов и коммерсантов Новой Англии, и Максим Литвинов принадлежит к национальности, стяжавшей себе славу на коммерческой арене… Подводя итоги… я сказал бы, что Максим Литвинов возвращается домой с очень жирной рождественской индюшкой».

Об успехе советской дипломатии писали газеты Парижа, Лондона, Стокгольма, Токио, Варшавы, Мадрида… Даже пресса гитлеровской Германии вынуждена была дать оценку предстоящему событию. Газета деловых кругов «Франкфуртер цайтунг» констатировала: «Советский Союз действительно пробился через последнюю окружающую его блокаду».

9 декабря Литвинов возвратился в Москву. На перроне Белорусского вокзала собрались сотрудники Наркоминдела, иностранные дипломаты, журналисты. «Правда» в тот день вышла с рисунком Дени на первой полосе. Художник нарисовал улыбающегося Литвинова с папкой под мышкой. На папке надпись: «Мирная политика СССР», а рядом сникший милитарист у пушки.

Из доклада М. М. Литвинова на IV сессии Центрального Исполнительного Комитета СССР:

«В течение пятнадцати лет эта республика (США. — З. Ш.), единственная из крупных держав, упорно отказывалась не только признать формальные отношения с Советским Союзом, но и признать его существование. Она, таким образом, формально не хотела признать факт Октябрьской революции и вызванные ею на протяжении существования нашего Союза изменения, и для нее продолжало еще существовать где-то вне пространства Временное правительство Керенского, с агентами которого она продолжала сноситься официально до самого последнего времени. Упорствовала она не потому, что у нее были большие государственные споры с нами, чем у других стран, или что она больше других пострадала от революционного законодательства. Нет, она, по существу, продолжала борьбу, провозглашенную всем капиталистическим миром после революции против новой советской системы государства, поставившей себе целью создание социалистического общества. То была борьба против мирного сосуществования двух систем. Наблюдая, как ее соратники по этой борьбе — другие капиталистические государства — один за другим покидали фронт, Америка как будто говорила им: я вас понимаю, вы слабы, вы расшатаны, вы несете большие жертвы и должны поэтому борьбу покинуть, но я достаточно сильна, чтобы одна продолжать борьбу за вас всех. Пятнадцать лет она стойко держалась на своей позиции, но в конце концов теперь борьбу прекратила. Вот почему, товарищи, в моем обмене с президентом Рузвельтом письмами от 16 ноября должно видеть не просто еще одно признание нас великой державой, но падение последней позиции, последнего фронта в том наступлении на нас капиталистического мира, который принял после Октября форму непризнания и бойкота».

Так пал последний форт непризнания Советского Союза. Жизнь доказала, что без нашей страны не может быть решен ни один вопрос мировой политики.

А. А. Рощин[20]

В Наркоминделе в предвоенные годы

Вернувшись из длительной зарубежной командировки в 1937 году, я стал работать помощником Владимира Петровича Потемкина, который незадолго до этого занял пост первого заместителя наркома. Вскоре я был назначен помощником заведующего 3-м западным отделом, а затем возглавил отдел. В сферу компетенции отдела входили отношения СССР с Францией, Англией, Италией, Испанией, Бельгией, странами Американского континента. Это было наиболее важное территориально-политическое подразделение НКИД.

Отдел курировал В. П. Потемкин.

В отсутствие В. П. Потемкина — а такое случалось довольно часто — дела 3-го западного отдела докладывались непосредственно наркому Максиму Максимовичу Литвинову. Порядок докладов наркому был установлен строгий, дни и часы приема у М. М. Литвинова были четко фиксированы. Меня нарком принимал три раза в неделю — по понедельникам, средам и пятницам в 11 часов утра, вне зависимости от того, были или не были особые дела для доклада. Но такие дела всегда были. Секретарь наркома П. С. Назаров за несколько минут до приема сообщал по телефону: «Нарком Вас ждет».

В наркомат М. М. Литвинов обычно приезжал в начале одиннадцатого утра и уезжал в начале пятого вечера с полным портфелем служебных бумаг. Он много работал дома, в представительском особняке Наркоминдела на Спиридоновке (ныне улица Алексея Толстого). Для консультаций вызывал заместителей наркома, а также знатока международных дел — историка Ф. Ротштейна или своего помощника — генерального секретаря НКИД Э. Гершельмана. Часто сверхурочные работы выпадали на долю стенографистки Н. Ривлиной, которой М. М. Литвинов диктовал тексты писем, нот, телеграмм и других документов. Работал он напряженно, быстро и эффективно.

Мои встречи и работа с М. М. Литвиновым дают мне право высказать некоторые соображения о личности этого незаурядного государственного деятеля. Немногословный, организованный, умеющий ценить свое и чужое время, М. М. Литвинов обладал завидным трудолюбием и твердым характером. Он не имел систематического образования, не кончал высшей школы. Познавал тонкости дипломатической работы в процессе своей неутомимой практической деятельности. От работников НКИД он требовал знания иностранных языков. Как-то один из моих знакомых пришел к Литвинову по направлению Московского комитета ВКП(б) на собеседование на предмет поступления на работу в НКИД. Нарком приветствовал его поочередно на английском, французском и немецком языках. Посетитель трижды ответил: «Не понимаю». Тогда Литвинов по-русски сказал ему: «До свидания», объяснив, что без знания западных языков он для работы не подходит.