Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович - Страница 88

Как позже писал в одном из писем мичман Николай Фесун, «при десанте ничего не забыто; все до мелочей взято было на шлюпки: гвозди для заклепки орудий, различные инструменты для разрушения батарей, завтрак на весь десантный отряд и, сверх того, отдельный запас провизии, предназначенный, вероятно, для временно остающихся гарнизонов в городе; потом кроме патронов в суме у каждого матроса и солдата ящик с патронами запасными, несколько тюфяков, одеял; были взяты превосходно снабженные походные аптеки и, наконец, кандалы для заковывания некоторых пленных».

Встретив остатки команд Максутова и Кораллова, Завойко отправил раненых в город, где в наскоро оборудованном госпитале не покладая рук трудились городские и корабельные врачи под началом статского советника Ленчевского, остальных объединил в отряд и поручил командовать им мичману Фесуну. Николай Алексеевич, кстати, доложил генералу о новой порции десанта на перешеек, отправленной «Эвридикой» и «Облигадо».

— Так что, ваше превосходительство, десантников больше девяти сот, — заключил он.

— Четверо на одного? Многовато. Гардемарин Колокольцев! — вызвал Завойко одного из своих порученцев. Бегом на «Аврору»! Пусть капитан-лейтенант поставит под ружье всех, кто может и не может, и направит сюда. Здесь и сейчас решается судьба города.

Гардемарин козырнул и умчался.

Как раз в это время на дороге, ведущей от рыбного сарая в город, показались английские десантники.

— Юнкер Литке! Бегом к поручику Гезехусу! Неприятеля подпустить ближе и ударить картечью! — приказал генерал.

— А мы уже и зарядили. Небось и сами с усами, — проворчал поручик, получив приказание. Выпуская облачка дыма из-под пшеничных усов: он спокойно курил короткую немецкую трубочку и поглядывал сквозь листву на дорогу, заполнявшуюся солдатами в красно-синих мундирах.

Его батарея из десятка легких, 18- и 6-фунтовых пушек, заряженных картечью, хорошо замаскировалась в густом кустарнике; со стороны дороги пушки были прикрыты срезанными ветками, чтобы при необходимости легко освободить сектор стрельбы. Тридцать человек замерли в ожидании команды. Конная пушка Зарудного, тоже подготовленная к выстрелу, стояла в тылу; солдат Карандашев, коренастый сивоусый мужичок, придерживал лошадь под уздцы, чтобы та, испугавшись, не понесла.

— Восемнадцатифунтовые, товсь! — негромко скомандовал Гезехус. Маскировка мгновенно была убрана, открыв черные жерла стволов. — Прямой наводкой по десанту… пали!

Пять сгустков визжащей картечи врезались в массу морских пехотинцев, в одно мгновение выкосив десятки людей. Началась паника, только что уверенно шагавшие со штуцерами наперевес солдаты стали вдруг беспорядочной толпой, с криками и толкотней убегавшей под прикрытие склона сопки. Кого-то из раненых они сумели подхватить и унести с собой, но многие остались лежать на дороге, испуская отчаянные крики, призывая на помощь. А многие — неподвижны и молчаливы; как говорится, мертвые сраму не имут.

До начала второй атаки пушки перезарядили. Вторично десантники пошли уже по всем правилам военной науки, то есть рассредоточившись, перебежками, стреляя на ходу в сторону батареи. И опять Гезехус, дождавшись, пока на пространстве между сопкой и озером накопится достаточно живой силы, отдал приказ:

— Батарея… товсь! Восемнадцатифунтовые прямой наводкой, шестифунтовые навесным огнем… пали!

Грохнули десять стволов, изрыгнув начиненные смертью снаряды: пять, что называется, «в лоб», пять — «подарками с неба».

И тут шальная пуля зацепила лошадь в упряжке полевого орудия. Дико заржав, она взвилась на дыбы и рванулась вперед, прямо на десантников. Карандашев едва успел вскочить на передок. Изо всех сил натягивая вожжи, он пытался развернуть взбесившееся животное, но у него ничего не получалось до тех пор, пока по ним не начали стрелять отступавшие солдаты. Наверное, лошадь снова обожгло пулей, потому что она круто повернула к озеру, потом снова встала на дыбы и рухнула на землю. Ноги ее беспорядочно задергались и замерли.

— Убита! — сокрушенно воскликнул Карандашев и огляделся. — Господи, что ж делать-то?!

Между кустами мелькали, приближаясь, фигуры вражеских солдат. Пушку хотят захватить, догадался Карандашев. А что? Орудие целехонько, даже заряжено, а по бокам ее, в ящиках — и картузы с порохом, и снаряды картечные. Захватят, развернут и шандарахнут по нашим — по батарее, по отрядам, что скопились у подножья сопки, по командной квартире генерала…

«Черрт, ведь и верно: пушка заряжена! Сейчас узнаете, сучьи дети, почем шесть фунтов лиха…»

Карандашев схватился за колесо и начал разворачивать пушку на приближающихся солдат. В левую руку словно шилом ткнули выше локтя, он глянул — кровь: подстрелили, сволочи! А вот хрен вам в зубы — не сдамся!

И тут время для него резко изменилось — потекло медленно-медленно. Он и пушку развернул, и навел куда надо, а десантники сделали всего по одному-два шага. До них еще было сажен пятнадцать-двадцать. Он видел, как они с трудом разевают рты, что-то крича, как тяжело передвигают ноги, как, надрываясь, поднимают ружья, чтобы выстрелить в него, но ему было не до того.

В голове металась мысль: чем запалить? Он сам еще ни разу не стрелял из пушки, но знал, что надо поджигать порох на какой-то там полке. Ага, вспомнил: Зарудный в железной коробке держал тлеющий фитиль. Нашел коробку под казенником пушки — точно, тлеет фитиль, исходит дымком. Ну, давай, Карандашев, или пан, или пропал!

Он вытащил фитиль, дунул на него — язычок огня заиграл на кончике, — а глаза уже нашли запальное отверстие, а руки сами сунули туда фитиль.

Пушка подпрыгнула, полыхнув огнем из дула, и смертельный цветок картечи расцвел в самой гуще десантников, разбрасывая их в разные стороны.

Громогласным эхом отозвалась вся батарея, и вторая атака, истекая кровью, захлебнулась. Морские пехотинцы откатились назад и полезли на сопку, скрываясь в лесных зарослях, в явном расчете захватить господствующую высоту и оттуда прицельно расстреливать русских — на кораблях, на батареях и в городе…

Их встретил из-за деревьев ружейный огонь, правда, не настолько сильный, чтобы остановить остервенелых от неудачи десантников. Это был отряд Губарева. Сметенная волной штурмующих сопку, горстка храбрецов скатилась вниз, к пороховому погребу.

Соединившись с партией, высадившейся у перешейка и поднявшейся через третью батарею, противник захватил весь гребень Никольской сопки. Перед ним открылась панорама города, порта, Малой губы с кораблями, песчаной косы с батареей № 2 у ее основания.

— Вот он, ключ от города, господа, в наших руках! — высокопарно заявил капитан Буридж своим коллегам — капитану де-ла-Грандьеру и лейтенанту Паркеру. — Дело за малым — перестрелять артиллеристов и офицеров, в штыковой атаке опрокинуть толпу русских мужиков и на их плечах ворваться в город. Предлагаю разойтись по своим местам, и — до встречи в Петропавловске.

Приближался переломный момент сражения. Артиллерия замолчала, поскольку стрелять практически было уже нечем — погреба почти опустели. И теперь все решала пехота.

Артиллеристы Гезехуса оставались на своем месте на случай повторения атаки из-за сопки. Они засели во рву перед батареей и обстреливали из ружей гребень Никольской.

А отряды лейтенанта Анкудинова и мичмана Михайлова ринулись на сопку с севера, сразу вслед за англо-французскими морскими пехотинцами.

С юга и востока к ним присоединились посланные Изыльметьевым 77 человек под командованием лейтенанта Пилкина, прапорщика Жилкина и гардемарина Давыдова. Со своей стороны Завойко бросил на сопку снова Губарева, группу Фесуна и 17 человек из команды Кошелева во главе с фельдфебелем Спылихиным. Больше под рукой никого не было, кроме стратегического резерва — отряда Арбузова и остальных стрелков Кошелева.

Цепляясь за кусты и молодые деревца, солдаты и матросы взбирались по крутому склону, зло и молча, осыпаемые сверху пулями, а когда добрались до противника, с криком «ура» почти одновременно с трех сторон пошли в штыковую атаку.