Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович - Страница 66

— Мичман Разградский, ваше превосходительство! — крикнул он в ответ. — До Мариинского поста около пятисот верст. Я привез вам письмо от Геннадия Ивановича Невельского.

— Давайте сюда письмо! — крикнул Муравьев Разградскому, а Казакевичу недовольно сказал: — Вот видите, около пятисот, а вы говорите: двести.

— Я сказал: двести миль. Имел в виду, разумеется, морские мили. Это триста семьдесят километров. Немного ошибся.

— Ага, немного, на сто пятьдесят верст, — сварливо сказал Муравьев, но тут же улыбнулся, как бы говоря: не принимайте мое недовольство всерьез. — Но все равно, пора поднять флаги расцвечивания. Петр Васильевич, потрудитесь отдать распоряжение.

Разградский взбежал на мостик, снова козырнул и вручил генерал-губернатору запечатанный пакет.

— Ну-ка, ну-ка, что там пишет Геннадий Иванович? — бормотал Николай Николаевич, разрывая обертку пакета и пробегая глазами содержание письма. — Та-ак… Настоятельно предлагает оставить сотню казаков на устье Хунгари, правого притока Амура, чтобы они через Хунгари и Хуту, которая впадает в реку Тумнин, вошли в сношение с Императорской Гаванью — туда должна прийти из Японии эскадра Путятина. Как считаете, Петр Васильевич?

— Геннадий Иванович если что предлагает, то можно быть уверенным, что он продумал вопрос основательнейшим образом.

— Да не такой уж это сложный вопрос!

— И тем не менее. У Невельского нет малых вопросов. Сейчас, когда разворачивается война и есть угроза нападения на наши восточные владения, любая мелочь может оказаться существенной. Вот придет Путятин в Императорскую Гавань, а вслед за ним нагрянут англичане и французы — что тогда?

— Я над этим думал всю дорогу и давно решил укреплять все наши посты.

— Вот видите. Значит, Геннадий Иванович прав.

— Это значит, что голова есть не только у начальника Амурской экспедиции, но и у генерал-губернатора, — неожиданно рассердился Муравьев.

— Простите, Николай Николаевич, — сконфузился Казакевич, — я не это имел в виду.

Муравьев махнул рукой. Сейчас он был неприятен самому себе: и чего так взревновал к Невельскому, да к тому же показал подчиненным эту ревность? Отвернувшись от мичмана, он совсем забыл, что тот остался стоять на мостике. А вспомнив, ощутил, что краснеет. Этого еще не хватало!

— Мичман, вы спускайтесь в кубрик, отдохните с дороги. Выпейте чаю…

— Слушаюсь, — вытянулся Разградский.

— …А через час я отправлю «Аргунь» вперед, вместе с вами и вашей командой. Надо предупредить Невельского о нашем приходе. Он ведь в Мариинском?

— Может быть, и в Де-Кастри. Но там — рядом. Его сразу известят.

— Хорошо. Надо найти место для причала и высадки людей и лошадей, выгрузки продовольствия и военного снаряжения. Задача непростая.

— Мы давно готовимся, ваше превосходительство, — бодро заявил Разградский. — Начали еще до получения известия о разрешении сплава. Геннадий Иванович был уверен, что сплав нынче состоится обязательно.

Мичман сказал это с такой веселой убежденностью в ясновидении своего начальника, что Муравьев невольно глянул на Казакевича, а тот развел руками: мол, что я говорил?

— Идите, мичман, — мрачнее, чем следовало бы, сказал генерал. Ревность продолжала грызть его сердце. Ревность и мысль о том, как неодобрительно отнеслась бы к ней его Катрин.

Разградский на пороге обернулся и совсем не по форме сообщил:

— А у Геннадия Ивановича второго апреля дочь родилась! Оленька!

— Вторая?! — в голос ахнули Муравьев и Казакевич.

— Первая, Катенька, умерла. Чуть больше года пожила и умерла, — вздохнул мичман.

— Вот как! — изменился в лице Муравьев. — А ведь Геннадий Иванович ни словом не обмолвился!

Разградский пожал плечами и вышел.

В каюте повисло тягостное молчание.

«Аргунь», украшенная от носа до кормы через обе мачты флагами расцвечивания, прибыла в Мариинский пост 12 июня, и оттуда в Де-Кастри немедленно был послан гонец за Невельским. Геннадий Иванович всего несколько часов тому назад добрался до Александровского поста, чтобы встретить прибывающие в залив корабли. До того он лично обследовал на байдарке весь Нижний Амур от Николаевского до Мариинского и далее вплоть до селения Оуля-Куру, что в 500 верстах выше по течению.

Муравьев писал ему, что сплав прибудет после 20 мая, однако, судя по всему, караван задерживался. Но это было понятно — путь неведомый, река капризная, люди неопытные, так что задержка вполне оправданна. Он не знал, что вскоре после прохода мимо устья Уссури караван попал в кратковременный, но весьма опасный шторм, который расшвырял и потопил несколько плашкоутов и баркасов, так что два дня ушло на их подъем, спасение и просушку грузов. К счастью, обошлось без человеческих жертв.

Невельской прождал до 5 июня, а вечером этого дня из Мариинского прибыл нарочный с известием, что в Де-Кастри пришли два транспорта из Петропавловска и винтовая шхуна «Восток» под командованием капитан-лейтенанта Римского-Корсакова из Императорской Гавани, посланная вице-адмиралом Путятиным, находившимся с дипломатической миссией в Японии. Римский-Корсаков сообщил о начале войны с Англией и Францией и у него имелись важные бумаги для передачи лично Невельскому. Поэтому утром 6 июня Геннадий Иванович поспешил в Де-Кастри, оставив в Ояля-Куру мичмана Разградского с письмом для Муравьева. В письме он убедительно просил Муравьева оставить посты в устьях рек Уссури и Хунгари. «При наступивших военных обстоятельствах, — писал Невельской, — такие посты делаются уже крайне необходимыми, как для обеспечения сообщения с Забайкальем, так и с Маньчжурией — местностями, откуда мы при военных обстоятельствах только и можем продовольствовать наших людей, могущих собраться в низовьях Амура».

Еще в марте Геннадий Иванович отправил Муравьеву обстоятельный доклад о новейших исследованиях Сахалина и Нижнего Амура, в котором не преминул дать свои выводы и прогнозы. «Пионерный характер наших действий в Приамурском и Приуссурийском краях, вследствие обширного и пустынного их положения и разнообразия природных условий, должен продолжаться еще долго, — говорилось в докладе. — Топор, заступ и плуг должны иметь здесь первенствующее место. Команды, сюда присылаемые, должны составлять здесь главных работников. Военная и гражданская организация в том виде, в каком они находятся в России или на Кавказе, здесь решительно неуместны. Реки Амур и Уссури составляют надежные базисы наших действий. Банки лимана и пустынные, бездорожные, лесистые и гористые прибрежья Приуссурийского и Нижнеамурского краев будут надолго составлять самую надежную защиту против всяких неприязненных покушений на этот край с моря и вследствие этого обеспечат наши действия в нем. Поэтому ныне все средства здесь должны быть употреблены отнюдь не на создание совершенно бесполезной в этом крае организации с армией военных и гражданских чиновников, или на сооружение каких-либо долговременных укреплений и зданий, а на то, чтобы были в этом крае надлежащие суда для внутренних сообщений, чтобы были военнорабочие и земледельческие силы и лица, могущие разъяснить богатства природы этого края. Устье реки Уссури здесь представляет центр, из которого должны исходить пути, обеспеченные земледельческими поселениями, к главным местностям, как то: к Забайкальской области, устью реки Амура и к гаваням, лежащим на прибрежьях края.

Вот в чем единственно здесь и состоит правительственная задача, непосредственно вытекающая из всех фактов, добытых Амурской экспедицией, как пионером, указавшим уже на важное значение его для России в политическом и экономическом отношении».

Доклад этот генерал-губернатор получить не успел.

Узнав о приближении каравана, Невельской оставил все дела и срочно перебрался в Мариинский пост. Собственно, причины для особых волнений у него не было: Разградский нисколько не преувеличил, сказан генерал-губернатору, что все предусмотрено и подготовлено к приему сплава. Сам начальник Амурской экспедиции, проверив причалы и места складирования — для грузов на случай дождей заготовили навесы, а для людей площадки под палатки; из постоянных построек в посту были две избы казарменная и гостевая, — отправился на байдарке навстречу каравану.