Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович - Страница 54

Гусайда помедлил, давая прочувствовать значимость китайского офицера, затем тоже поднялся.

— Переведите этому… — генерал запнулся; хотелось крепко, по-армейски, обругать гусайду, но он сдержался: в конце концов, тот ничем не хуже наших бюрократов, — этому ревнителю порядка, что я восхищен его дисциплинированностью, но заявляю: если до середины мая ответа из Пекина не будет, я отдам приказ об отплытии.

Сычевский перевел. Ли Чучун всполошился:

— Нельзя плыть без разрешения. Император будет очень недоволен. Он пошлет армию, чтобы остановить сплав, и может быть война.

— У России уже идет война с Турцией, Англией и Францией. Именно из-за нее мы должны переправить по Амуру свои войска, чтобы защитить наши владения. А в Китае идет война с тайпинами, и все армии императора на этой войне. Так что между нами войны не будет. И мы не спрашиваем разрешения на сплав, а уведомляем, что наши действия не направлены против Китая. Так что срочно связывайтесь с ургинским амбанем и решайте вопрос с пропуском моего представителя. Я жду два дня.

Когда Муравьев с Заборинским, Свербеевым и Сычевским возвращались в Кяхту, генерал, сморщившись и потирая левую сторону груди — что-то сердце начало сдавливать, — сказал с досадою:

— Больше я напрямую ни с одним китайским чиновником говорить не буду. Еще взорвусь и что-нибудь скажу не то или сделаю.

— А что «не то», Николай Николаевич? — полюбопытствовал Заборинский.

— Морду набью, — коротко ответил генерал.

Но и через два дня ничего не изменилось. Муравьев подозревал, что гусайда в Ургу никого не посылал, но это уже было неважно: требовалось действовать, как он и обещал, то есть запускать махину сплава.

— Может быть, еще подождать дня два-три? — предложил Заборинский.

— Я не могу отступать от своих слов, — мрачно сказал Муравьев, меряя шагами взад-вперед кабинет кяхтинского градоначальника, в котором они находились вшестером, включая самого Ребиндера. — Китайцы решат, что русский генерал-губернатор бросает слова на ветер. А это — унижение России. Мы сплавимся без их согласия. Думаю, что тайпины для императора Поднебесной важнее, чем движение русских по Амуру.

— Это как сказать, — заметил Ребиндер. — Китайцы не дураки. Тайпинов император рано или поздно задавит. Если понадобится, нас на помощь позовет. Нам подавлять революции не впервой. А вот земли по Амуру будут потеряны для них навсегда.

— Земли по Амуру — русские земли! — Муравьев так резко остановился перед Ребиндером, сидевшим на диванчике у стены, что тот непроизвольно вскочил, почти на голову возвысившись над генералом. — Зарубите это себе на носу, любезный Николай Романович, и не пытайтесь ставить под сомнение. Особенно перед иностранцами. А то небось и со своим маймачинским агентом в том же духе беседовали? Где, кстати, вы его умудрились откопать?

Ребиндер густо покраснел:

— Извольте, сударь, разговаривать со мной достойным образом. Я не штабс-капитан какой-нибудь, которого вы в армии били по физиономии, я имею чин четвертого класса!

Муравьев откровенно опешил. Он не ожидал такого контрудара и, естественно, не был к нему готов.

— Да полно, полно, Николай Романович, — забормотал он сконфуженно, косясь на напряженные лица Заборинского и чиновников. — Ну, погорячился я, виноват, простите великодушно. Расстроил меня этот гусайда. Примите мои извинения.

Ребиндер был человеком отходчивым и ссориться ни с кем не любил.

— Извинение принимается, — сказал он. — Что касается агента…

— Да бог с ним, — поспешно сказал Муравьев. — Это так, к слову. Для меня куда важнее ваши заслуги в сношениях с китайцами. Да вы садитесь, садитесь… Ахиллес Иванович, Епифаний Иванович, да и вы, молодые люди, должно быть, и не знаете, что Николай Романович в прошлом августе совершил поистине историческое деяние?

— Ну что вы, Николай Николаевич, какое там историческое, — смущенно махнул рукой Ребиндер, опускаясь на свой диванчик.

— Да как же не историческое?! Вы встретились с амбанем — первый случай такого уровня переговоров за двести лет отношений с Китаем, Мне вот выше гусайды пока не довелось.

— Все еще впереди, Николай Николаевич. Теперь вы будете вести все переговоры как полномочный представитель Российской империи. А я… я просто выполнял ваши указания, предлагал совместно защищать устье Амура от англичан или американцев.

— От англичан — да, а от американцев я подвоха не жду. У них дел полно на своем берегу океана. Они, конечно, зубастые ребята и в будущем, возможно, у нас будут проблемы, но пока главный наш враг — Англия! — убежденно сказал Муравьев. — А еще, Николай Романович, я очень ценю ваш доклад в Сибирском комитете по торговле с Китаем.

— Он тоже был подготовлен по вашему указанию.

— Ну, указывать — это просто, а подготовить и доложить так, что после доклада комитет дал кяхтинской торговле заметную свободу — это как раз то, ради чего и создавалось здесь градоначальство. Вы в полной мере выполнили возложенные мною на вас задачи. Благодарю!

— Да вы уже меня официально благодарили…

— Что вы, Николай Романович! — подал голос Заборинский. — Услышать дважды благодарность генерал-губернатора — все равно что орден получить.

— Надеюсь, орден будет: я представление сделал.

— Благодарю вас, ваше превосходительство, — привстал Ребиндер, но Муравьев за плечо усадил его обратно и сел рядом.

— Ну что же, господа, — сказал он, хлопая себя по коленям, — подвожу итог. Завтра утром мы покидаем гостеприимную Кяхту… — сделал паузу и спросил с легкой улыбкой в усах: — Обед, надеюсь, всем понравился?

Кяхтинские торговые люди, прослышав про обед в Иркутске, решили не ударить в грязь лицом перед стольным градом Сибири. И — не ударили!

— Да уж, — вздохнул Заборинский. — Купцы постарались. До сих пор в себя прийти не могу.

Сычевский скромно промолчал. Он вообще старался вести себя незаметно, как подобало, по его мнению, чиновнику IX класса, титулярному советнику. И это ему удавалось.

А Свербееву и Бибикову полагалось помалкивать, пока не спросят.

— Так вот, — продолжал генерал в том же духе, — Кяхту мы покидаем, вполне удовлетворенные как приемом, так и участием местных миллионщиков в великом амурском деле, и едем далее следующим образом. Вы, Ахиллес Иванович и вы, Епифаний Иванович, едете прямиком в Шилкинский Завод. Там сосредоточивается вся подготовка к сплаву. А я с молодыми людьми заеду в Петропавловское за стариком Ведищевым, далее — в Бянкино, к Кивдинским, за обещанным полумиллионом, и на лодке прибуду в Шилку. Наверное, шестого или седьмого мая. К тому времени, говорят, лед уже пройдет. — Муравьев посидел еще несколько секунд, как бы вспоминая, не забыл ли чего, потом снова хлопнул себя по коленям и резво вскочил. — Нас ждет поистине великое дело, господа, и никто нас не остановит!

Седьмого мая, как и предполагалось, Муравьев прибыл в Шилкинский Завод, или, попросту говоря, в Шилку, из села Бянкина, на лодке, в сопровождении охраны, молодых чиновников и Корнея Ведищева. Вид у него был весьма довольный: он помирился с вернувшимся в родной дом Христофором Петровичем Кивдинским и получил от него обещанное. Частично деньгами, частично товарами, нагрузившими еще две лодки.

К тому времени в Шилку съехались на проводы сплава военный губернатор и наказный атаман Забайкальского казачьего войска генерал-майор Запольский из Читы, командир 3-й бригады 24-й пехотной дивизии Отдельного Сибирского корпуса генерал-майор Михайловский из Верхнеудинска, исправляющий должность горного начальника Нерчинских заводов инженер-подполковник Разгильдеев из Нерчинска. Все со своими старшими офицерами и заводскими чиновниками.

Вообще, в эти дни небольшой городок переполнился приезжим народом. Всюду мелькали мундиры разных родов войск — армейские, флотские, артиллерийские, инженерные, казачьи, — словно большой военный лагерь готовился к сражению. Наверное, так оно и было, только сражение обещало быть бескровным. Из штатских выделялись чиновники — их тоже можно было узнать по мундирам, а купцы, мещане, работный люд различался лишь по чистоте и богатству одежды.