Зима, которой не было (СИ) - Рихтер Кристина - Страница 44

— Ева! — произнес папа, пытаясь вглядеться в мое лицо. — Что случилось?

Он всегда так переживает за меня. Мне даже приходится делать вид, что я не замечаю, как скудна и безопасна наша домашняя аптечка.

Отец щелкнул включателем и желтоватый свет лампы ослепил меня. Обессилена, я сползла на пол прихожей и закрыла лицо волосами. При отце я не плакала уже долгое время, и стыднее всего было вновь показаться ему слабой. Я не хотела, чтобы он думал, будто я с чем-то не справляюсь. В первую очередь, это было для его же блага.

— Ева… — вновь повторил он, с хрустом в коленях опустившись рядом. Пальцами он деликатно поправил мои волосы, а его широкие теплые ладони припали к щекам, не позволяя слезам разъедать кожу. — Скажи мне, что с тобой произошло…

Не знаю, что нашло на меня в тот момент. Наверное, осознание того, что я больше не могу терпеть боль, которая выворачивает меня наизнанку. Мне нужно было это сказать, и уж кому, если не отцу. Наверное, он знал меня больше, чем я всегда считала, поэтому мудро делал шаг назад, когда я не нуждалась в нем. Но сейчас он видел, слышал и чувствовал, что мы одни друг у друга. И всегда ими были.

— Я… — сквозь всхлипы мой голос стал странным и непохожим на себя, — …дура.

— Ну же, — отец приобнял меня, прижав к груди, словно ребенка, — что ты такого сделала, чтобы внезапно ею стать?

Я уткнулось носом в его плечо, вдыхая аромат, привычный с детства. Именно в тот момент, когда объятия скрепились на моих плечах, я впервые за долгое время почувствовала себя защищенной и очень слабой. Наверное, такое ощущение действительно может подарить только родитель.

— Я влюбилась, папа, — вновь захныкала я. — Очень сильно. Не знаю, как так вышло…

— Не оправдывайся в своих чувствах, — произнес он, поглаживая меня по голове. — Влюбиться не стыдно. Не стыдно быть отвергнутой или любить без ответа. Все доброе, что связано с любовью — не стыдно, Ева.

— А что тогда стыдно? — с детской наивностью поинтересовалась я, чуть отстранившись. Слезы вновь закончились, сменив себя частой икотой.

Папа бережно запустил ладонь в мои волосы, а затем, приблизившись, поцеловал в висок.

— Стыдно отрекаться от своей любви, стыдно не сражаться за свою любовь.

После этих слов он с трудом поднялся на ноги и протянул мне руку. Как загнанное животное, я подняла взгляд и ухватила отца за ладонь. Он помог мне встать, а затем ненавязчиво потянул на кухню.

— Чай, — с печальной улыбкой произнесла я. — Ты хочешь чай?

— Вообще-то кофе, — усмехнулся тот, доставая из шкафа узорчатую турку. — Я спал всего три часа этой ночью.

Я заняла место за столом и вытерла бумажной салфеткой слезы. Тут же она почернела от растекшейся туши. Страшно представить, как я выглядела в тот момент, но меня это не сильно заботило.

— Ты не спросишь, в кого я влюбилась? — поинтересовалась я, наблюдая за тем, как папа отмеривает кофе столовой ложкой.

— Скажи сама, — пожал плечами он, зажигая конфорку. — А лучше опиши.

В моей голове сотнями ярких картинок начали проноситься моменты последних месяцев. Все, начиная с того самого перового оклика и заканчивая сценой в кафе.

— Он… самый обычный. Но вместе с тем в нем есть что-то мое. То, как он улыбается, громко разговаривает, жестикулирует, быстро увлекается чем-то. Все во мне будто переворачивается с ног на голову.

Я подняла руки над головой и изобразила всплеск, отчего папа едва слышно рассмеялся. Но он не стал перебивать меня, продолжив внимательно слушать.

— Он не обидчивый, внимательный, добрый. Иногда глупый… но мне это нравится! Бывает наглым и даже самодовольным, но это я в нем тоже люблю.

Отец, все это время кивавший в ответ, наполнил две небольшие чашки кофе и в обе добавил немного сливок. Запах напоминал о случившемся, но я старалась держаться.

— А что ты думаешь о себе? — внезапно поинтересовался он, усаживаясь напротив.

— О себе? — вспыхнула я.

Ну… Я Ева.

— Понятия не имею. Проще спросить про первичность бытия или сознания.

— Вообще-то, — кивнул мой собеседник, — в том, что ты знаешь философию лучше, чем себя, я не удивлюсь.

— То есть ты просто издеваешься? — с обидой изрекла я, делая попытку отпить из чашки.

— Спрашиваю, — отозвался тот.

— Ладно.

Папа сосредоточенно взглянул на меня, а на его лбу проступила пара морщинок. Без колебаний он сделал глоток, а затем произнес:

— К делу.

Ко всему он явно относился серьезнее, чем я, хотя на шутки настроения у меня тоже не было.

— Хорошо, — я сложила ладони, театрально делая вид, что вхожу в транс. Мне нужно было найти себя. Для этого придется нырять глубже, чем хотелось бы.

Около минуты я молчала, слыша лишь, как отец отхлебывает кофе. Словно выбрасывая вещи из ящиков комода, я пыталась найти ту, кем я была на самом деле. Годы, проведенные в вечных разъездах, взрастили во мне постоянный страх одиночества, а замкнутость — возможность с кем-то искренне подружиться. Постепенно я вбила себе в голову, что это — моя правда: настоящая Ева Лаврентьева всегда уставшая, скептически настроенная и слишком гордая.

«Эй, рыжая!» — что есть силы мысленно крикнула я самой себе. Сердце содрогнулось, а затем меня словно ударили по голове. И я нашла то, что искала — ту самую точку, когда все начало становится другим. Артем изменил мое отношение к своему внешнему виду, телу, смягчил характер. Зажег каким-то чудом вымокшую спичку, которой я была. Теперь я четко могла провести линию между весной и зимой, оставшейся позади.

Я разлепила веки. Вновь свет давил на глаза, а запах кофе стал еще тошнотворнее.

— Я не такая, как обо мне многие думают. Точнее, я сама узнала об этом недавно…

Признание давалось сложно. Вновь по щекам потянулись крупные слезы, но мне не было неловко. Передо мной сидел отец. Единственный, кто всегда был моим болельщиком. И ему явно важно, что я тут мямлю.

— Я думала, мне все равно. Точнее, вроде бы, так правда было. Когда мы переезжали, я не помышляла о друзьях — казалось, мне они и не нужны. Я глупая. Только так о себе могу сказать, если ты просишь. Я считала себя умнее всех, но вышло наоборот. Что толку от всего, что я знаю, если каждый шаг в нормальную жизнь для меня заканчивается идиотской драмой…

Лицо отца расслабилось. Он и не думал меня жалеть. Лишь внимательно слушал, медленно растягивая удовольствие от напитка. И это лучшее, что он мог сделать в тот момент: меня будто бы прорвало.

— Как мантру я твердила себе одни вещи, но на деле все сложнее, чем кажется. Думаю, я не справляюсь…

— Почему? — спокойно задал единственный вопрос отец.

— Потому что я не понимаю саму себя, — отозвалась я.

Наверное, книжка о том, как совладать с трудным подростком папе все-таки пригодилась. Я действительно чувствовала себя лошадью, пойманной в аркан. Но все те слова, которые я говорила, приносили облегчение. Я даже забыла про чертова Артема вместе с его сучкой.

Мне нравилось осознание, которое кольнуло в сердце. Я винила во всем мир, который мчался мимо — будто сама опоздала на поезд, но проклинала машиниста. Проблема всегда была только в моей голове, куда из страха я так не спешила заглядывать.

— И что ты будешь делать, чтобы это исправить, Ева?

Наш разговор приобрел странный безэмоциональный тон. Будто оба мы боялись сбиться с пойманной волны.

— Я научусь понимать других, — ответила я, вновь ощутив, как по щеке потянулась слеза. Крупная и теплая, она остановилась у краешка рта, после чего я почувствовала ее вкус. — Прости, что так долго отталкивала тебя.

На последнем слове мой голос дрогнул. Я сорвалась с места и кинулась к отцу, заключив его в крепкие осознанные объятия. Я любила его. Всегда любила, но не понимала, для чего он так старается.

— Ты самый лучший, — произнесла я.

— Ты тоже, — ответил он, обняв в ответ.

Я не видела его лица, но чувствовала улыбку.

— Забудь о зиме, — добавил папа. — Как будто ее никогда не было. Ты должна цвести.