Реализация - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 19

– Я… – растерянно начал было Штукин, но Виталий Петрович перебил его:

– Ты, ты! И не надо думать, что я тебя поймал! Я тебя не отчитываю. Я очень устало размышляю вслух. Ты прозрачен, Валера. Как ты думаешь, какой ты для Юнгерова?

Валерка закусил губу почти до крови, потом криво улыбнулся:

– Если я – клоун, тогда давайте заканчивать этот театр!

Ильюхин хмуро допил свой кофе, потом долго гасил окурок в пепельнице. Он специально тянул паузу, чтобы Валера понял: повышать голос на полковников не стоит даже внедренным в банды. Наконец Виталий Петрович сказал:

– Не надо подчеркивать свою молодость повышенной нервозностью. Знаешь, друг мой, когда ты женишься и у тебя появится ребенок, то вы с женой будете ждать, когда же он заговорит. М-да… ждать будете и будете учить его говорить, чтобы потом просить его замолчать. Доходит?

– Не очень…

– Жаль. На обиженных… А знаешь, как бы тебя угомонил Крылов?

– Нет.

– Лагерную поговорку насчет обиженных знаешь? Обиженных чего?

– Ебут.

– Вот! А теперь скажи: ты хочешь узнать имена стрелков?

– Хочу.

– Чтобы передать братве? – Ильюхин, казалось, просто излучает из себя иронию.

– Нет.

– Ну, и тогда зачем тебе то, с чем ничего нельзя сделать? Ты смотрел «Приключения принца Флоризеля?» Там один ухарь все никак не мог никому алмаз показать… И что из этого вышло?

– Ну, ничего хорошего, – согласился Штукин. Виталий Петрович посмотрел на него, словно учитель на любимого ученика, только что давшего правильный ответ:

– Именно! Теперь – давай с другой стороны глянем на эту тему. Вот сидят два жулика. Один другому рассказывает за свой квартирный разбой. Второй спрашивает: «И зачем ты меня подставил?» Первый руки к груди прижимает: «Да Господь с тобой! В чем же?» А второй ему объясняет: «Я теперь знаю за тебя. Вот завтра – хапнут тебя, и на кого ты думать начнешь? Чьи имена в КПЗ перебирать будешь? Вот на хера ты мне за этот разбой рассказал?» Смекаешь, к чему я?

Валерка неожиданно очень светло улыбнулся – безо всякого сарказма, иронии и прочих разных сложных «наполнителей»:

– Так точно, товарищ полковник! Смекаю, к чему вы клоните!

Ильюхин почувствовал перемену в его настроении и насторожился:

– И тебе по-прежнему хочется знать данные стрелков?

– Да.

Полковник откинулся на стуле и поднял руки вверх, словно сдаваясь в плен:

– Так. То ли я дурак, то ли не в этом дело. Хорошо. Если это не каприз детский – вот хочу и все, папа, купи мне этот мячик – тогда должна быть какая-то понятная мотивация. Если она есть…

– Есть такая мотивация! – этот возглас Штукина прозвучал почти по-ленински: «Есть такая партия!»

Виталий Петрович скрестил руки на груди и всем своим видом изобразил готовность внимательно слушать:

– Излагай.

Штукин выдержал для порядка небольшую паузу, закурил и, глядя Ильюхину прямо в глаза, сказал на одном дыхании:

– Первая заповедь оперативника – посмотреть своими глазами на то, на что можно посмотреть. Вот и я – хочу на них посмотреть. Просто чтоб иметь в виду их хари. Я, между прочим, внедрен в преступную среду, и дело иметь мне приходится с людьми многими и очень-очень разными. В разных компаниях бывать. С разными типами кофе пить и не только кофе. Если я не знаю стрелков – то завтра теоретически я могу начать с ними что-то тереть или водку пить, или еще не пойми какая тема возникнет… А я не буду знать, что это – убийцы! А может, завтра Гамерник заставит их к Юнгерову внедриться, на предмет планирования теракта! Вот устроятся к нему какими-нибудь водителями, плотниками или дворниками! Вот и вся моя мотивация – таких людей надо знать в лицо. На всякий случай. Доклад закончил!

Полковник некоторое время сидел молча и неподвижно, а потом, цыкнув зубом, вяло зааплодировал – точнее, он лишь изобразил аплодисменты:

– Ну, что тебе сказать, постреленыш… Я не скажу тебе, что крыть нечем, потому что это так, и ты сам об этом знаешь. Я, вообще, не буду ничего комментировать. Мы все друг другу сказали. Мы друг друга услышали. Я тебя предупредил. Ты свою сермягу предъявил. Торговаться не будем.

Ильюхин взял в руки свою идиотскую облезлую папку, которую носил вместо портфеля (она лежала на стуле рядом), открыл ее и достал два тоненьких мятых листка факсовой бумаги, на которых были изображены несгибайки[11] из паспортной службы. Листки мгновенно свернулись в рулончики, которые полковник катнул по столу к Штукину:

– Дывысь!

Валерка развернул факсы, стараясь не думать, почему Ильюхин все же согласился показать их ему. Штукин рассматривал несгибайки неторопливо, а они, присланные из дальних регионов, молчаливо свидетельствовали об отсутствии в МВД хорошей техники. К тому же эти несгибайки были чуть ли не десятилетней давности. Валера вздохнул:

– Похожи на фотороботы. Глаза, уши, хвост.

Ильюхин шевельнул бровью, и Штукин пояснил насчет хвоста:

– Ко мне раз в 16-й отдел приходит африканец. Ограбили его, видите ли! Говорит, что преступник был большой и страшный! Я спрашиваю: «Какой у него нос?» Он говорит: «Большой!» Я: «А уши?» Он: «Большие». Я: «А зубы?» Он: «Большие» Я: «А хвост был?!» Он: «Был. Большой», я так и хотел фоторобот составить, но мне начальство не позволило.

– Смешно, – согласился Виталий Петрович, даже не обозначив намека на улыбку. Он помолчал и кивнул на рулончики: – Смотри, теперь, если кто-нибудь заговорит или начнет свой сыск для мести… Это будет значить, что ты, мил человек, – фантик, да еще с душком, – это в лучшем случае. А в худшем – сволочь. Ты пойми: когда вагоновожатый ищет новые пути – трамвай обязательно сходит с рельсов.

Валерка открыл было рот, но тут же закрыл его и снова открыл, чтобы сказать не совсем то, что хотел сначала:

– Если вы сомневаетесь – то для чего тогда рискуете?

Ильюхин улыбнулся, будто именно этого вопроса и ждал:

– Для тебя, сынок. Я-то, ежели что, отплююсь! Отплююсь, отпишусь, отбрешусь – не в первый раз, не сомневайся… Но мне будет очень скучно. Даже не тоскливо, а скучно. Потому что я хочу, чтобы хоть единицы, но вырастали в специалистов. Знаешь, что такое специалист?