Ганнибал-Победитель - Алин Гуннель - Страница 15

(Внимание! Если Судьба предоставит мне такую возможность, я основательно переработаю сии торопливые записи. Естественно, я не собираюсь при обработке устранять следы импровизации и прочие стилистические особенности, которые обожают читатели. Читатели, и наилучшие и наихудшие, предпочитают во время индивидуального или совместного чтения и по ходу воспоминаний испытывать ощущение непосредственного присутствия рядом с автором. Кто я такой, чтобы лишать их этого удовольствия? Нет, я не собираюсь обманывать их надежды и потребность в иллюзии. Я хотел бы по мере сил соблюдать то, что греки называют стилистическим каноном, то есть определённые нормы. А это значит, что слова мои должны дышать сладострастием и телесным жаром, фразы — нести дыхание Жизни, а сам текст — наряду с изображением решающих событий — раскрывать картины природы, на фоне которых они происходят. Слова мои не должны ни обгонять важные происшествия, ни отставать от них. Движение сюжета должно раскрывать перед читателем первоначальные, то есть наиболее истинные, побуждения героев, передавать ритм и пульс их поступков.

Данное предупреждение не случайно, а сознательно помещено именно здесь, так же как ранее я отнюдь не случайно подчеркнул преднамеренность упоминания о своём раскаянии и обо всех неприятностях).

В Новом Карфагене мои политические воззрения подверглись серьёзной корректировке, если не сказать коренной перемене. Ганнибал заставил меня совершенно иначе взглянуть на происходящее в мире, он также нарисовал мне новую картину будущего. Ганнибал не просто смотрит и видит. Он не станет таращиться на разные бессодержательные «нечто» и «некто». Так же, как и я, он всегда и во всём видит что-то конкретное, поэтому ему есть что сказать. Я обязательно вернусь к этой нашей в высшей степени интересной беседе. Сегодня я слишком устал.

Пока я сижу, не решаясь поставить точку, мне вдруг вспоминается, как Ганнибал иногда говорит мне:

«Сиди, сиди! Именем твоего отца заклинаю: не вставай, когда я вхожу к тебе в палатку».

VI

Именем моего отца! Я вижу его перед собой и не знаю, какими словами было бы правильно воздать ему должное и выразить своё сыновнее почтение. Перед моим взором предстаёт интриган с длинным мягким носом и быстрыми, близко посаженными глазками. Он трусоват и склонен к брюзжанию. Я бы попал в Испанию гораздо раньше, если бы отец раз за разом не взвешивал приглашение Ганнибала на своих замысловатых весах, имя которым — крайняя подозрительность и хитроумнейшее закулисное политиканство. Почему нужно использовать меня в политических целях?

Мой отец — член совета старейшин. Всю свою жизнь он стремился занять всё более и более высокое положение. Некоторое время он входил в Совет тридцати[53], опору карфагенской олигархии, в лидерах которой нередко бывал сухопутный пират Ганнон Великий[54]. Проводимая советом политика почти всегда противоречит финансовым интересам отца. На самом деле ему следовало бы поддерживать активную экспансию, которую отстаивают Баркиды. Основные занятия старика — торговля с заморскими странами и судостроение — только выиграли бы, поддержи он это семейство. Однако сие идёт вразрез с его убеждениями. Ему по сердцу чистой воды консерватизм, так что вся слава и популярность Баркидов в политическом отношении зиждется по большей части на демократических слоях народного собрания. Вот такая история.

Некоторое время тому назад властолюбивое тщеславие отца нацелило его на судилище под названием Совет ста четырёх, который осуществляет надзор за политическим правопорядком и ещё совсем недавно обладал полномочиями приговаривать к распятию неугодных генералов (теперь их снимают с должности и более не допускают к власти). Пробиться в этот совет отцу так и не удалось. Тогда он направил свои усилия на другие органы. Различные административные управления возглавляются у нас комиссиями из пяти человек. Время от времени он не мытьём, так катаньем проникает в одну из них.

Впрочем, теперь, на склоне лет, вожделенной мечтой отца стало попасть в суффеты, которые вообще-то избирались народным собранием, но которых выдвигали и утверждали высшие должностные лица. Суффетами назначали двух «мудрецов» сроком на один год. Для отца это означало: многие годы подряд сплошное расстройство и разочарование. Он с удовольствием берёт на себя власть де-юре и завидущими глазами посматривает на Баркидов, обладающих властью де-факто.

Итак, он не принадлежит к партии Баркидов, а впрочем, нельзя сказать, чтобы он безусловно принадлежал и к какой-либо иной партии. В этом он схож со многими другими представителями нашей знати. Ведущие политические деятели никогда не могут быть уверены в твёрдости своей, дорогой ценой доставшейся должности. Им приходится постоянно помнить о своей зависимости и прилагать большие усилия для того, чтобы отстоять что-то своё.

Как видите, отец всю жизнь мучится стремлением к недосягаемому. Его называют Претендентом на Высокую Должность, хотя в Карфагене есть сотни людей, достойных такого прозвища. Его частые перебежки из одного лагеря в другой и от одной властной группировки к другой объясняются тем, что боги очень рано стали наносить ему раны. Его склонность поддаваться на подкуп ни о чём не говорит, коль скоро все влиятельные личности многократно поддаются на подкуп, не испытывая при этом, в отличие от отца, сколько-нибудь серьёзных внутренних осложнений. Когда я вспоминаю про свежие раны отца и замечаю рубцы, оставшиеся от старых, меня конечно же охватывает сострадание. Но я ни разу не сумел показать его отцу. Можно подумать, старик принял бы утешение от единственного сына! Он отвергает сопереживание как в горе, так и в радости.

Кому боги наносят раны, явствует из жизненных перипетий, а также из лихорадочных попыток обижаемого задобрить богов. Я не раз наблюдал, как отец перетасовывает свой пантеон — фигурки божеств, стоящие у нас на домашнем алтаре. В этих случаях он, будучи истым торговцем и политиком, пораскинув умом, переоценивает ранг и могущество пенатов. По этим перемещениям божков можно вычислить, от кого он ждёт выгоды в ближайшее время. Случается также, что отец, стеная, повергает себя в прах перед богами, однако он редко проявляет при этом подлинное смирение, скорее просто плачется и ропщет, что преходяще, или выказывает более стойкие горечь и злость. Его дух всегда поднимает жажда реванша, желание вновь помериться силами, способность изобретать новые уловки и обходные пути. Больше всего отцу нравится, попав в некий лабиринт и совершенно заплутавшись в нём, вдруг отыскать выход. Такое положение подзадоривает его, и он хочет остаться наедине со своим азартом.

Как преданный сын, я должен признать, что отец всегда обладал и, возможно, до сих пор обладает смелостью торговаться. Конечно, о карфагенянах по всему миру идёт и хорошая и дурная слава за их способность заключать сделки, выгодные только для себя. Между тем следует подчеркнуть, что, скажем, обмен товара на товар всегда сопряжён с некоторой долей риска. Так же и обмен товара на деньги. Подумайте, во что обходится перевозка, как многое зависит от капризов моря и судна, от свирепствующих вокруг пиратов — часть этого огромного ущерба мы и пытаемся возместить, в открытую выгадывая себе барыш. (Из песни слова не выкинешь).

Однако заключать сделки можно и при полной неопределённости. Случается, так поступает мой отец, и это свидетельствует о его мужественности (по-гречески такое качество называют андриа, что на наш, карфагенский, слух звучит слишком высокопарно — во всяком случае, непривычно для тех, чьё полиглотство ограничено формулами вежливости, да купеческим жаргоном, да несколькими словесными безделушками). Повторяю, мой отец — человек мужественный, ибо неудачи никогда не лишают его решимости, разве что на короткое время. Когда он переставляет фигурки пенатов, это значит, что он готов заложить новый фундамент для себя и своей семьи — пока не подойдёт пора очередной перемены!