Щорс - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 22

— Ну, что же не стреляете?

Никто не решился выстрелить. Один замахнулся было гранатой, но, встретив открытый, спокойный взгляд Щорса, опустил руку.

— Считаю до трех, — сказал тогда Щорс и приказал курсантам приготовить пулеметы.

Щорс считал быстро: «Раз, два, три». Со счетом «три» нежинцы начали складывать оружие.

Через несколько дней Щорс докладывал по прямому проводу командующему армией Семенову:

«Я разоружил Нежинский полк: первое — взял все как есть оружие, до последнего патрона, второе — отобрал все документы, третье — выделил всех нестроевых и командный состав, выделил всех бандитов и подозрительных, четвертое — всех остальных построил в две шеренги на плацу, подал команду „смирно“ и начал рассчитывать по взводам, отделениям, полностью по сто двадцать человек в роте и по триста шестьдесят в батальоне».

Глава девятнадцатая

ЧУЖИЕ ЛЮДИ

Дивизия Щорса выходила с боями к старой галицийской границе. В июле богунцы, тесня петлюровцев по линии Старо-Константинов — Проскуров, достигли пограничного местечка Волочиск; таращанцы, наступавшие со стороны Новоград-Волынска на Дубно, захватив его, вышли к границе у местечка Радзивилов. Под властью не вылезавшего из вагонов петлюровского правительства, которое носило громкое название «Директория», оставался только небольшой клочок украинской земли в районе Каменец-Подольска. Богунцы и таращанцы смеялись: «В вагоне Директория, а под вагоном территория».

Расстроенное петлюровское войско откатывалось в Галицию. Дивизия Щорса блестяще выполнила свои боевые задачи. Однако, в штабе армии некоторые военные специалисты начали распространять слухи, что Щорс не считается с оперативными планами высшего командования, действует по-партизански и т. п. Щорса редко можно было видеть взволнованным, но такие разговоры выводили его из себя. Однажды он вызвал по прямому проводу командарма Семенова и заявил ему:

«Товарищ Семенов, не знаю, как вы, но в штабе армии, как мне неоднократно приходилось слышать, почему-то считают, что я не подчиняюсь командованию армии. Я вам заявляю, что ничего подобного. Никакой партизанщины я не допущу. Люди, замеченные в ней, будут мною арестовываться и рассматриваться, как провокаторы. Безусловно, если бы я получил приказ, противодействующий общему делу революции, я бы его не исполнил, кто бы мне ни приказывал, что бы мне ни угрожало за неисполнение подобного приказа. Но я бы донес в ту инстанцию, от которой получил приказ. Закулисных интриг я не веду».

Командарм, успокаивая Щорса, передал:

«Тут глубокое недоразумение. Реввоенсовет армии считает вас главным и самым надежным оплотом на западе. Пока вы бодрствуете, мы спокойны. Ни о каких подкопах не может быть речи».

Однако, подкопы кто-то вел.

Одно обвинение не удалось — посыпались другие. Начались разговоры о том, что в дивизии Щорса очень трудно работать военным специалистам, что Щорс выживает их, никому не доверяет. Как ни старался Щорс не обращать на эти разговоры внимания, но они возмущали, нервировали его. Правда, бывали случаи, когда он отсылал обратно бывших царских офицеров, прибывших с предписанием о назначении их на должность «не ниже командира батальона». Бывали случаи, когда он, посылая в свои части на командные должности недостаточно проверенных им бывших царских офицеров, предупреждал командира полка и комиссара: «Смотрите за ним в оба». Однако, к тем военным специалистам, которые работали честно, преданность которых не вызывала у него сомнений, Щорс относился по-товарищески, чутко. Обвинение его в спецеедстве было клеветой. И Щорс чувствовал, откуда она идет.

Как раз в это время зачастили к нему из центра инспекторы с мандатами от Троцкого. По их поведению видно было, что им важно только одно: дискредитировать Щорса и его ближайших помощников. Но Щорс быстро отваживал этих людей. Он принимал инспекторов вежливо, но сухо, терпеливо отвечал на вопросы, однако, далеко не на все. Когда речь заходила о том, что Щорс считал военной тайной, он переводил разговор на другую тему. Словно предчувствуя предательство иудушки Троцкого, он с большой настороженностью и недоверием относился к его представителям, разъезжавшим в отдельных вагонах по тылам фронта. Настороженность Щорса заставляла их быстро прощаться с ним, рассыпаясь в комплиментах, заявляя, что тут им делать нечего и что они поедут прямо бригады.

— Прекрасно, — говорил Щорс, — но предупреждаю: в дивизии начальник — я. Все указания давать только через меня.

Однажды инспекция нагрянула в бригаду Боженко. Батько сидел в своем штабном вагоне и беседовал с только что приехавшим из штаба дивизии начснабом Тысленко. Комендант доложил, что прибыла инспекция и просит принять ее.

— А что, Мыкола принимает их? — спросил батько у Тысленко.

— Ну, конечно, — ответил Тысленко.

— Добре. Так и я приму. Пусть идут. Побалакаем, — сказал батько.

Он положил на стол нагайку, закрутил свои пышные усы и, видимо, для пущей важности, закурил сигару.

Вошли несколько военных, судя по внешности — бывшие царские офицеры.

— Сидайте, — сказал Боженко, — дуже радый вас бачыты.

Вошедшие покрутили головами, отыскивая, на что бы можно было сесть, но ничего подходящего для этого не обнаружили.

— Сидайте, сидайте! — настойчиво предлагал батько, окутанный клубами сигарного дыма.

Представившись, старший из инспекторов сообщил, что он должен прежде всего ознакомиться с личным составом бригады.

— Придется начать с вас, товарищ комбриг.

— Пытайте[6], — согласился батько.

Разговор происходил в таком духе:

— Ваше образование?

— Брехать не буду, что шибко важное. Ниже среднего.

— Но все-таки? Где учились?

— У дьячка. Ще як подпаском був. Пидписуваться у нього навчився.

— А ваше военное образование?

— Тоже пониже среднего. Просто сказать — царский каземат.

— Простите, но я не понимаю: при чем здесь каземат?

— А так нас же, арестантив, в каземати на прогулку строем гонялы, пид команду: тут я и навчывся командувать.

Старший инспектор пожал плечами.

— Ну, а как, товарищ Боженко, вам не трудно командовать бригадой, не имея более серьезной подготовки?

— Спытайте у Мыколы, вин вам скаже, — сказал батько и, наклонившись к Тысленко, спросил шепотом:

— Не вже ж[7] у Мыколы така ж история?

Тысленко кивнул головой.

Боженко взял нагайку и, ударив ею два раза по столу, вызвал коменданта.

— Причепить вагон инспекторив до мого состава. Через пять хвылын[8] дайте отправление.

Инспекторы растерянно переглянулись.

— Куда, товарищ Боженко?

— На передовые позиции, — сказал батько, играя нагайкой.

Старший инспектор пытался что-то возразить.

— Як я сказав, так и буде. Побачыте сами, як я командую… Я вас прикреплю до батальонив. А як жыви останетесь, побалакаем ще.

Когда перепуганные инспекторы вышли, Тысленко сказал:

— Смотри, батько, Мыкола осерчает.

Боженко серьезно взволновался:

— Да ну? Не брешешь?

— Факт. Осерчает.

— Що ж мени робыты?

— Отмени приказ.

— Ой, як не хочеться!.. Але прийдеться.

Боженко опять вызвал коменданта.

— Приказ одминяю. Хай идуть куды вгодно, а паровоза не давать. — Батько хитро улыбнулся. — Тут вже Мыкола до мене не причепыться. Вин сам паровоза цым господам не дае.

Тысленко понял, на что намекает батько. В Житомире был такой случай.

Щорс, занятый подготовкой боевой операции, получил телеграмму из Бердичева от инспекции с требованием прислать ей паровоз.

— Выясните состав инспекции и доложите мне, — приказал Щорс своему начальнику штаба.

Оказалось, что инспекция следует в трех классных вагонах, состоит из восемнадцати бывших офицеров и возглавляет ее известный Щорсу бывший царский генерал.