Щорс - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 12

— Фаничка, тебе еще многому придется удивляться. Тебе ведь только двадцать лет…

Донцова засмеялась.

— А тебе?

— О! Я уже старый. Двадцать четвертый скоро пойдет.

Уже несколько ночей Щорс не смыкал глаз. Строевые занятия он проводил сам. Он стал еще более требователен. Его голос звучал необычайно для того времени властно: «Тверже шаг!» «Выше головы!» «Взять равнение!» «Не заваливать штыки!»

Симуляция в полку прекратилась, на занятия выходили почти все. Воркотня как будто затихла. Но когда Щорс собирал коммунистов-командиров и спрашивал, какое настроение в ротах, люди отвечали: все как будто в порядке, но иногда среди красноармейцев чувствуется затаенное недовольство, какое-то подозрительное перешептывание. Зубов, нервничая, предлагал сократить строевые занятия.

— Мне кажется, мы перегибаем палку, — говорил он.

— Успокойся, ты вот только сам не перегибай, — отвечал Щорс.

— Я чувствую, что люди не доверяют мне, — с отчаянием говорил Зубов, а Щорс отвечал:

— Это, конечно, плохо, но ты преувеличиваешь. Преувеличивать не надо и нервничать тоже.

— В полку что-то готовится.

— Смотри в оба.

— Хорошо, товарищ Щорс.

Взрыв произошел неожиданно. Как-то вечером Щорс созвал командиров на совещание в клуб. Совещание затянулось. Ждали приезда начальника дивизии. Вдруг на улице началась беспорядочная стрельба. Посыпались стекла. Кто-то крикнул:

— Зубов убит!

Щорс моментально выскочил из клуба и бросился в штаб. Схватил телефонную трубку. Станция не отвечала, телефон не работал. Щорс кинулся назад, но в это время в штаб ворвалось несколько человек с винтовками наперевес. Впереди — чубатый.

— В чем дело? — тихо спросил Щорс.

— Ладно! Откомандовался, хватит!

— Взять его под арест! — крикнул Щорс.

Красноармейцы замялись.

У двери стоял с наганом в руке пожилой красноармеец из роты Тысленко, тот самый, который называл себя при поступлении в полк фабричным рабочим. Наливайко смотрел на Щорса, нагло улыбаясь.

— А! И ты здесь, — сказал Щорс. — Прекрасно! Прекрасно! Всех вместе и ликвидируем.

— Брось разоряться! — заорал чубатый. — Штаб окружен казаками. Сдавай оружие и идем с нами. Будем судить тебя.

Чубатый говорил уже другим языком, не ломаясь.

— Хорошо. Я только надену второй сапог, — сказал Щорс и вышел в соседнюю комнату.

Когда старая рана на ноге давала себя чувствовать, Щорс всегда надевал на больную ногу вместо сапога галошу.

Через несколько секунд Щорс вернулся. Глаза его горели. Одна рука была поднята — она сжимала гранату. В другой руке был маузер. Комната сразу опустела.

— Эх, гады! Ну и трусы же! А еще казаками называете себя! — крикнул Щорс вдогонку убегавшим.

С улицы доносились крики. Слышны были одиночные выстрелы. Щорс выпрыгнул через окно во двор. Около дома, где помещалась ЧК, гудела толпа. Щорс подошел поближе и прислушался. По отдельным выкрикам он понял, что Донцова успела скрыться. Через полчаса Щорс был уже у бараков 2-го батальона. На дворе строилась рота Тысленко. Щорс подошел к красноармейцам.

— Смирно! — скомандовал Тысленко и отрапортовал: — Рота выстроена, ждет ваших приказаний, товарищ командир полка!

— Сколько отсутствует?

— Больных нет. В наряде два бойца и отделенный командир.

— Вольно!

— Во-о-ольно! — передал команду Тысленко.

Перед выстроенной ротой Щорс заговорил с Тысленко громко, спокойно, как будто ничего особенного не случилось.

— Мятеж подняла конная сотня?

— Да, говорят. К ней присоединились пулеметная команда и, кажется, батарея. Решили арестовать всех командиров и судить за то, что гоняют людей на строевые занятия вместо того, чтобы идти освобождать Украину. Командиром полка выбрали Наливайко. Такой незаметный человек был, а сейчас кричит: «Братья казаки, я завтра поведу вас на немцев!»

— То есть к немцам.

— Ну, конечно.

— А как в ротах?

— Большинство держит нейтралитет.

— Что такое? А? Какой нейтралитет? — резко спросил Щорс.

— Надо, говорят, сначала разобраться, из-за чего заваруха вышла. Митингуют.

— Хорошо. Я сейчас им помогу разобраться.

Отдав Тысленко приказания, Щорс один пошел по казармам.

Первая рота шумно митинговала. У входа на голом топчане сидел дневальный. Это был Живоног. Увидев Щорса, он вскочил, вытянулся. Выглядел он очень растерянным. Опомнившись, Живоног крикнул не своим голосом:

— Смирно!

Галдеж прекратился. Все повернулись лицом к Щорсу. Оратор, стоявший на столе, от неожиданности присел на корточки и застыл в таком положении.

— Где командир роты?

Никто не ответил.

— Выходи на двор строиться!

Никто не шевельнулся.

— Оглохли? — спросил Щорс.

Кто-то робко сказал:

— Тут, товарищ командир, хлопцы резолюцию голосовали.

— Голосовали? — переспросил Щорс и вдруг крикнул: — А ну-ка, подними руки, кто с Украины!

Один за другим все медленно подняли руки и стояли с поднятыми руками растерянно, не понимая, в чем дело.

Щорс улыбнулся.

— Значит, единогласно. Чего же еще голосовать? Все с Украины.

Щорс вскочил на скамейку. Он еще сдерживал себя, но чувствовал, что внутри у него все клокочет. Лицо было бледно, глаза горели, губы искривились, вытянутые по швам руки чуть вздрагивали. Рота замерла, как будто кто-то бросил в помещение бомбу. Вот-вот она взорвется.

— У кого на Украине сожжена хата, — сказал Щорс, и вдруг сдавленный его голос вырвался на свободу, — у кого отняты посевы, скот, у кого расстреляны гайдамаками, немцами отец или брат, у кого спина исполосована немецкими шомполами — в ружье! Именем революции приказываю — в ружье! Смерть провокаторам! Нет пощады изменникам!

Вся рота, как горох, рассыпалась по бараку. Защелкали затворы.

Щорс спрыгнул со скамейки и уже обычным, спокойным голосом приказал:

— Выходи на двор! Стройся!

К утру, когда в Унечу прибыл вызванный Донцовой отряд, мятежники уже выдали зачинщиков. Они злобно выталкивали их из рядов. Вытолкнули и чубатого. Наливайко успел скрыться. Он оказался бывшим царским офицером, подосланным немецким командованием в полк для организации мятежа.

В тот же день приступила к работе выделенная Щорсом комиссия по проверке состава полка. В помощь ей были выбраны ротные комиссии из красноармейцев и командиров. Проверка продолжалась около недели. Через комиссию прошли все, не исключая и Щорса. Несколько человек было предано суду трибунала.

Всем желающим остаться в полку Щорс предложил дать революционную клятву. Текст клятвы он выработал сам, а потом передал для обсуждения в роты. Командиры подписывали клятву на полковом собрании. Первым подписал Щорс.

«Я, гражданин Щорс, совершенно добровольно вступаю в ряды 1-го Украинского повстанческого полка и обязуюсь, не щадя своей жизни, бороться против капиталистов, за освобождение Украины от оккупантов и контрреволюционеров, беспрекословно выполняя все приказания моего начальства. За трусость, дезертирство, мародерство и пьянство я подлежу суду революционного военного трибунала, с применением ко мне высшего наказания — расстрела. Эту клятву я прочел полностью, с ней согласен, в подтверждение чего собственноручно расписываюсь».

Красноармейцы давали клятву на ротных собраниях. В торжественной обстановке они по одному подходили к столу. Щорс спрашивал каждого:

— Твердо решил остаться в полку?

— Да.

— Жизни не пожалеешь за революцию?

— Нет.

На столе лежал текст клятвы. Красноармеец читал ее вслух и подписывал. Щорс пожимал руку, поздравляя его с оставлением в полку. Многие, подходя к столу, просили разрешения подумать еще часок.

— Подумай как следует. Дело серьезное, — говорил Щорс.

Несколько человек так и не решились дать клятву. Им предложили немедленно сдать оружие и вернуться домой.

Опять начались строевые занятия. Жизнь в полку вошла в нормальную колею. По вечерам Щорс проводил собрания, беседы. Как-то на собрании он рассказал красноармейцам о подвигах отважного и хитрого в бою казака Богуна — одного из героев борьбы украинского казачества с польскими панами в XVII веке. Кто-то, увлеченный рассказом, предложил назвать полк именем Богуна.