Венок Альянса (СИ) - "Allmark" - Страница 14

Дэвид, к тому времени давно закончивший приём пищи, аккуратно перехватил инициативу в разговоре. Как-никак, в собравшейся за столом компании даже тени официоза не было уже давно.

– Тётя Сьюзен, вы приведёте Софью и Талечку на мой день рождения?

– Дэвид, они ведь совсем малышки, разве тебе будет с ними интересно? Мальчишки обычно не очень любят возиться с малышнёй, особенно с девчонками. Помню, я очень обижалась, когда брат и другие мальчишки отказывались принимать меня в свою команду… То есть, не то чтоб их игры были всегда для меня принципиально интересны, но как-то обидно, когда тебя не принимают просто потому, что ты девчонка, слабый пол…

– Потом они приняли вас?

– Конечно! Однажды я так разозлилась, что здорово поколотила соседского забияку. Соседи потом даже выговаривали моим родителям за моё недопустимое поведение… Но мой отец ответил: «Если вашего сына смогла одолеть девчонка, то это проблема вашего сына, а не моей дочери». Правда, дружба наша продлилась недолго, потом моя семья переехала… На новом месте у меня появились друзья среди девчонок, там было много моих сверстниц и с ними при том оказалось достаточно интересно. Но я всегда гордилась этим эпизодом моей жизни. Ганя, кстати, гордился тоже.

Винтари любовался лицом женщины, возможно, из-за озорной улыбки казавшимся нереально молодым. А ведь она немолода… В прежние их встречи он часто думал, есть ли на Центавре женщины, с которыми он мог бы её сравнить. Как будто, таких было немало - привлекательных, обладающих умом, волей, властью, умеющих влиять и производить впечатление. Однако большая часть из них при более детальном сопоставлении начинала меркнуть, ведь при всей своей силе, при всех своих талантах они оставались лишь тенью своих мужей. И не их в том, конечно, была вина… Пожалуй, чего не хватало в полной мере даже лучшим з них - это той потрясающей свободы зрелости, которой землянка, казалось, была полна вся. Быть может, это было впечатление юного перед взрослым, но ему Иванова казалась по-настоящему всесильной, могущей позволить себе всё, что сочтёт нужным, ограниченная лишь тем, что сама возложила на себя подобно легендарному древнему богу, привязывавшему себе к ногам два огромных камня просто для того, чтоб ходить по земле, а не парить в воздухе. И он странно понимал её, в этом жарком желании успеть всё, охватить всё. Понимал, почему, имея двух дочерей-погодок, старшей из которых было всего пять лет, она не побоялась завести третьего ребёнка, и понимал, почему при этом не оставляет работу. Понимал, почему нормальным считает отрываться от чтения донесений, чтобы поцеловать дочек, играющих на полу с трофейными кусками обшивки кораблей, и надиктовывает письма, помешивая кашу на плите. Потому что радуется всему, что успевает… Потому что так могут только молодые. Пожениться, ещё не зная точно, где будут жить и где будут работать, веря, что неопределённость побеждается одной только любовью, и ещё энтузиазмом. Взрослые, степенные люди не могут что-то начать, не распланировав, не будучи уверены… А Сьюзен устала от взрослости, степенности и стабильности, в которой у неё не было ни капли личного счастья. И при том это мало напоминало чудачества некоторых немолодых центавриан - запоздалый бунт против условностей, лишавших их свободы и жизни все годы до того. Если против чего Иванова и бунтовала, то против себя прежней, неподобающе мало верившей в себя.

– А с братом ты дралась? - рассмеялся Шеридан.

– Случалось. Ганя, когда мы были маленькими, проявлял нездоровый интерес к моим куклам… Реально нездоровый. Он любил раскрашивать им лица и делать причёски на манер, знаете ли, панков… Однажды отец вышел из себя и купил ему тоже кукол. Думал, что это его заденет – мальчишке подарить кукол… Куда там! Он вырядил их всех панками и металлистами, и потом эти чучела, значит, вроде как гонялись за моими приличными девушками с неприличными предложениями… Бывало, впрочем, очень весело. А Маркус с братом, как рассказывает, дрались прямо в кровь и синяки, родители были просто в ужасе. Ну а что они хотели – погодки, сферы интересов одни и те же… Мирились они только под праздники, показательно, чтобы родители за примерное поведение подарили то, что было заранее выпрошено. Как-то на Рождество…

– Не напоминай про Рождество. Как-то наши родители укатили в сочельник за покупками, оставив меня присматривать за Лиз. Присматривать, ты понимаешь? Восемь лет дылде, могла и сама за собой присмотреть. Мы передрались за пульт от телевизора… До чего она больно пиналась!

Винтари на миг прикрыл глаза, настолько ярко и живо, без каких-то дополнительных усилий с его стороны, ему явилась эта фантазия – что так было всегда. Что это один из рядовых, обычных обедов в его жизни, обычный день в семейном кругу. А вся другая жизнь ему просто… приснилась. Что в его жизни тоже было это… Рождество. Он так до конца и не разобрался в сущности этого праздника, имеющего совершенно разные, светские и религиозные традиции, как они связаны между собой, он так и не понял. Он только знал, что праздник этот очень важен для землян, потому что служит сближению, укреплению семейных уз. Ему представилось, что и в его жизни были подарки под ёлкой, медленно кружащийся пушистый снег за окном и детская вера в чудо. Как-то, было ему, быть может, лет пять или семь, он пробрался в крыло для слуг, увидел, кажется, кухню… Ведь наверное, та женщина была кухаркой, раз уж на ней поверх груботканого невзрачного платья был большой изжелта-белый фартук. Вокруг этой немолодой, полноватой женщины столпились трое детей – старший был, вероятно, года на два старше его, младшая девочка была совсем малюсенькая и ещё невразумительно лепетала. Женщина раздавала детям подарки – мальчику сапоги, средней вышитый платок, младшей бусы из крупных, фальшиво гремящих разноцветных бусин. Он смотрел, как дети прыгают от радости, и хмурился. «Чему они радуются? Это же… такая ерунда! Одежда… совершенно обычные вещи… А бусы и вообще бессмысленны и безвкусны!» Женщина вынула из кармана фартука горсть конфет. Девочка порывисто обняла её, уткнув лицо в этот огромный белый фартук. Винтари не выдержал и убежал. Заперся в своей комнате и ревел от досады, не в силах даже самому себе, не то что ещё кому-то, объяснить, что же его так расстроило. Он просто почувствовал, что у этой девочки, которая может вот так уткнуться в фартук матери, есть что-то, чего нет у него. И это что-то – вовсе не платок или бусы… В коридоре раздавался резкий, требовательный голос леди Ваканы, пытающейся добиться ответа, почему наследник плачет и мешает её послеобеденному отдыху. Уткнуться в благоухающее дорогими духами, сверкающее мелкими драгоценными камушками платье леди Ваканы могло придти в голову только идиоту. Он забыл этот эпизод – как малозначительный, а может быть – слишком болезненный. Вспомнил только сейчас, думая о праздниках, которых в его жизни не было…

Дети тоже дарят родителям подарки. Особенно ценятся сделанные своими руками. И потом эти первые корявые рисунки, аппликации и поделки родители ставят на полки и хвастаются всем знакомым. Так, по крайней мере, поступали отец и мать тёти Сьюзен. Леди Вакана, застав однажды сына за рисованием, была рассержена. «Кажется, сейчас ты должен учить историю войны с зонами! Через час тебя ждут в зале для бальных танцев! И что это за бред ты малюешь?» Винтари скомкал и выкинул листок. Что за бред он тогда малевал, он сейчас не мог вспомнить.

Он всегда был один. Своего брата он даже не видел, само его недолгое существование осталось в памяти смутным фактом. Какое-то время он очень завидовал своим двоюродным и троюродным братьям, ему казалось, что там, у них в семьях, как-то лучше… Возможно, отчасти, это так и было. Тётя Дилия, например, особенно любила своего среднего сына Элаво, хотя вроде бы, ничем особенным он не превосходил старшего и младшего братьев, разве что был несколько простодушнее и добрее. Он помнил, как тётя Дилия, прижимая Элаво к своей пышной груди, повторяла, что он её главная радость и надежда, Элаво придушенно шептал, что, разумеется, помнит и понимает это, только не могла бы мамочка его уже отпустить? А отец больше любил старшего – самого «удавшегося в породу», заводилу во всех затеях, чемпиона в верховой езде и стрельбе и, честно говоря, самого драчливого… Как потом донеслось из слухов – их семьи тогда уже мало общались – Дармо погиб случайно во время какой-то спортивной игры. Досадная оплошность, помноженная на его неукротимый норов, не обратил внимания на требования безопасности и переоценил свои силы. Элаво, почему-то винящий в смерти брата себя, повредился рассудком. И надеждой семьи вдруг стал младший, Акино, трус и плакса, никогда до этого никем не ценимый и не замечаемый… Пожалуй, из всех троих сейчас Винтари жалел лишь об Элаво, всё же случившееся с ним – хуже, чем смерть…