Венок Альянса (СИ) - "Allmark" - Страница 11

– Вы позволите… Взглянуть на портрет?

Молодой нарн кивнул и вынул из-за пазухи портрет, обрамлённый в рамку нарнской ковки.

– Он действительно необыкновенно похож на президента Шеридана… Невероятно.

– Возможно, по-настоящему великие люди могут быть похожи между собой.

– Я действительно никогда ничего не слышал о нём… Не слышал о роде Линкольни, что странно – он должен был иметь высокое происхождение, раз имел такую власть… Возможно, вокруг него сложился заговор молчания. Но я попытаюсь узнать… Что смогу.

– Благодарю вас…

– Винтари. Моя фамилия Винтари, я третий претендент на трон Центавра и в настоящий момент гость президента Шеридана.

Однако это представление не произвело на нарна, кажется, должного впечатления. Вероятно, он совсем недавно покинул свой затерянный мир, и уж точно не знает, с чьим именем неразрывно связано имя его собеседника…

В комнату заглянул человек, быстро проговорил что-то – Винтари не разобрал – и Ше’Лан, извинившись, выбежал, за ним ещё несколько, прихватив собранный агрегат. Тжи’Тен посмотрел вслед.

– Он верит… Жаль будет, если он узнает, что Линкольни убит собственными соплеменниками. А ведь скорее всего, так и произошло… Он много великого сделал во время войны. Великого не с точки зрения Центавра.

– Вы тоже были спасены им?

– Я – нет, но знаю многих, кто был. Я не попал в его поле зрения, потому что так и не был схвачен центаврианами. Я старше Ше’Лана, я сражался… насколько мог это ребёнок, только получивший имя. Мы с моей сестрой Тжи’Ла единственные остались в живых из всей семьи. Мы прятались в глубоких подвалах, подземных ходах, а ночью выбирались и нападали на патрули центавриан… они не ходили по одному, но мы поджидали, когда кто-нибудь отстанет, или отвлекали их, заставляли, погнавшись за нами, побежать в разные стороны… Один раз ситуация сложилась не в нашу пользу, я был ранен, Тжи’Ла не хотела бросать меня… Центаврианин уже занёс над нами меч… И тут упал, сражённый насмерть. Меня спас человек, назвавшийся Артуром. Он действовал в организованном нарнском подполье, и меня забрал туда. Меня вылечили, нас с Тжи’Ла посадили за аппараты связи, а в перерывы между сменами Артур учил нас… всему. Грамоте, языкам, наукам, фехтованию. Это был прекрасный, кристальный человек. Я узнал о рейнджерах от него. Он дожил до объявления о свободе Нарна… Но увы, умер вскоре после этой радостной вести – он был тяжело ранен, а нам недоступна была серьёзная медицинская помощь. Он до последнего своего мгновения жил ради нас, ради мира на Нарне… Мы похоронили его по обычаям наших предков. Мы с Тжи’Ла продолжали работать связистами – налаживали порушенные коммуникации… А когда стали старше, прибыли сюда. Сделать всё возможное, чтоб больше ни в один мир не пришла война.

Тжи’Тена отвлекли, и Винтари принялся слоняться по помещению, стараясь не мешаться под ногами и в то же время жадно впитывая информацию. Сколько разных, ярких судеб, сколько… счастливых. Несмотря на пережитые ужасы войны. Прошли годы, но война, конечно, бросает тень всё ещё на тысячи жизней, носится эхом во множестве миров. Она долго не сойдёт с уст, возможно, много дольше, чем он будет жит на свете, и никто не знает, сколько поколений должно родиться и умереть, чтобы однажды затянулись раны и заросли пепелища, чтобы горечь, которую оставляют эти речи на губах, стала сравнима хотя бы с горечью самых ядовитых сорных трав… Чтобы стала меньше пропасть между мирами, которой только для рейнджера - существа иного духа, может не быть. Не рейнджеру - как можно с этим справиться, это вместить? Выжившие несут бремя памяти, увечья памяти. Нельзя выйти невредимым из огня, и всё же в них, озарённых непостижимой, абсурдной идеей анлашок, нет ненависти, нет отчаянья. Они счастливы, потому что выжили. Счастливы, потому что нашли цель. Нашли дело, нашли дружбу. И наверняка, счастлив был Абрахамо Линкольни, понимая, что дал им – больше, чем просто сохранность жизни. Шанс дожить до этого дня…

Несколько раз Винтари сталкивался с высокой темноволосой девушкой с тёплыми карими глазами, которую принял за землянку – она сновала туда-сюда с коробками, мотками проводов, передавала поручения для остальных – то на земном, то на минбарском, то на нарнском, на всех трёх языках она говорила одинаково хорошо. Но когда она споткнулась – то выругалась на родном языке… Винтари моментально подскочил, как ошпаренный.

– Ты – центаврианка?

Девушка вздёрнула подбородок.

– Да. Сдадите меня, принц?

– Вообще-то, я мог бы то же спросить у вас.

Центавриане одна из немногих рас, не присылающих добровольцев в рейнджеры… Откуда здесь эта девушка? Не странно ли, что Шеридан ни словом ни полусловом не обмолвился о её существовании, хотя сообщил о приезде Арвини? Осознав степень съедающего его любопытства, девушка отвела его подальше в коридор.

– Меня зовут Амина Джани. Да, я сбежала из дома.

Испуг в этих глазах - ничтожно мал, его может угадать только опытный глаз, как у астронома, видящего в небе самую далёкую, малую звезду. Рейнджер не должен знать страха. Но всё же в груди, украшенной тёмной мерцающей брошью - центаврианское сердце.

– Сбежала и сбежала, я тоже в некотором роде сбежал… Правда, несколько более официально… Я не собираюсь вас выдавать. Мне это, чёрт возьми, совершенно незачем. Но расскажите мне – как, почему?

К ней окончательно вернулось самообладание. Могла ли она не знать, что он на Минбаре? Это едва ли. Скорее, полагала, что едва ли их угораздит встретиться…

– Скорее я удивлена, что только я. Думаю, вы в курсе, принц… Наша родина – не рай земной. Сильно не рай, для каждого, для дворянина и слуги… Но увы, я ничего не могу сделать для того, чтоб она таковой не была. Что может на Центавре женщина, если даже большинство мужчин не могут ничего, иногда даже надеяться дожить до спокойной старости? У меня не было возможностей для действия, для развития. А здесь я, по крайней мере, могу что-то делать.

– Поверьте, в этом я понимаю вас. Я тоже только здесь получил возможность что-то делать.

В комнату заглянул Ше’Лан:

– Давайте! Скоро начнётся!

Когда на трибуну взошёл Шеридан, Винтари почувствовал прилив чувства, которое уже не ожидал испытать – во всей первозданной чистоте и полноте.

Для центаврианина нормально и необходимо испытывать его. Гордость. Её впервые познают ещё в самом раннем детстве, перед портретом именитого предка – основателя рода, к нему подносят на руках – чтоб оказался на одном уровне, мог вглядеться в это волевое, исполненное сознания власти лицо, чтоб запомнил, на кого нужно равняться. Эта гордость взращивается, вскармливается, трепещет крепнущим ростком с каждым упоминанием: «Отличившийся при…», «Награждённый за…», «Советник…» - «Мой предок, член моего рода». Перед учителями в колледже, перед сверстниками, перед обольстительно улыбающимися красавицами – знать: есть, чем гордиться.

Странно было почувствовать это теперь – после того, как узнал, что «отличившийся при» присвоил себе славу менее именитого товарища, который вёл первый взвод в атаку – и полёг на поле боя, что «награждённый за» выменял эту награду за устранение неугодного двору, что «советник» за свою недолгую службу не насоветовал ровно ничего полезного сам, лишь ловко лавировал между фракциями, искусно симулируя мудрость и незаменимость… Всё это было, впрочем, даже не большим жизненным разочарованием, к тому времени стал понятен порядок вещей. Просто гордость стала другой. Взрослой, отчужденной и в немалой степени фальшивой. Гордость слов, не сердца. Он и не думал, что ещё испытает ту, позабытую, детскую… Гордость, которой он не мог выразить и определить, была так велика, что заполняла весь этот огромный зал. Он знал, ничьи головы не повернутся в его сторону, видя в нём луну, отражающую свет великого солнца. Шеридан не его отец. Он просто крепко сжимал руку Дэвида и был счастлив – без всякого признания всех вокруг. Пожалуй, это было даже многовато.