Одинокий волк - Гэфни Патриция - Страница 12

Применимы ли подобные рассуждения к человеческому существу, отлученному от общества ? Чем такое существо готово пожертвовать ради блага «семьи» ? Впрочем, Ч. О. уже вряд ли можно рассматривать как существо, полностью отлученное от общества. Возможно, несмотря на все меры предосторожности, наша «доброта» – мы дали ему пищу, одежду, кров – уже разрушила его первобытную суть, его дикость, которую мы хотели исследовать. Вскоре мы это узнаем наверняка. В любом случае, как ни прискорбно, пути назад уже нет. Увы, увы! Какая злая насмешка! Но еще не все потеряно. Работы непочатый край. Мы еще сможем написать о нем монографию».

Профессор Винтер заставил всех сесть вокруг небольшого садового стола. Их было семеро: Сидни, Филип, Сэм, Чарльз, 0'Фэллон, горничная Ингер, которую уговорили принять участие в эксперименте после того, как тетя Эстелла категорически отказалась, и Найденыш.

По заранее оговоренному плану Чарльз развязал мешочек с яблоками, взял одно и передал мешок сидевшей слева от него Сидни. Сидни тоже взяла яблоко и передала мешок Сэму. И далее по кругу, пока Ингер не взяла последнее яблоко и не передала пустой мешок Найденышу. Он сразу понял, что мешок пуст, это можно было определить по весу. С недоверчивым выражением он все-таки сунул руку внутрь и ощупал подкладку. Потом медленно вытащил руку из мешка. Тем временем все остальные, как им и было ведено, уже с довольным видом поедали свои яблоки и обменивались вежливыми замечаниями, как будто ничего не произошло. Никому не полагалось на него смотреть, эта была прерогатива профессора Винтера, но Сидни ничего не могла с собой поделать. Используя низко опущенные поля шляпы в качестве щита, она искоса бросила взгляд на него через плечо Чарльза. Уж лучше бы она удержалась и не стала смотреть. В чем состояла суть этого недоброго эксперимента? Испытать его «врожденное чувство справедливости и честной игры», – как утверждал ее отец. Но Сидни решила, что это просто подло. Ей хотелось, чтобы он разозлился и выхватил у кого-нибудь проклятое яблоко прямо изо рта. Но он сидел неподвижно – сбитый с толку, обиженный, подавленный – и пытался скрыть свои чувства, глядя в землю и вычерчивая носком ботинка какие-то линии на песке.

После полудня эксперимент повторили с апельсинами. Каждому досталось по апельсину, обделенной осталась одна лишь Ингер. Однако на этот раз, в нарушение правил, никто не смог удержаться от любопытных взглядов, бросаемых исподтишка на Найденыша. Всем хотелось знать, как он поступит. Пока остальные чистили фрукты и говорили друг другу, как они хороши на вкус, он неуверенно переводил взгляд со своего апельсина на пустые руки и огорченное лицо Ингер, потом принялся, как и все, счищать кожуру и делить апельсин на дольки. «Может, ему вообще не нравятся апельсины», – внезапно предположила Сидни. Ей хотелось любыми средствами прекратить эти неприятные опыты. Но увы: он положил дольку апельсина в рот и начал жевать. Без отвращения, хотя и без особого удовольствия.

Это послужило сигналом для Ингер. Полногрудая семнадцатилетняя девица с волосами цвета льна, она была неудержимой болтушкой и – если ее вовремя не остановить – могла любого «заговорить» до смерти на бойкой смеси английского с ее родным шведским языком. Для начала она испустила громкий театральный вздох, на который никто не обратил внимания. Затем последовало жалобное хныканье. Сидевший рядом с ней Найденыш перестал жевать и покосился на нее.

– Как пы я котела получить апельзин! – сказала Ингер, ни к кому в особенности не обращаясь, но все ее проигнорировали. – Я такая голотная! – провозгласила она, прижимая руку к животу.

Филип, сидевший слева от Сидни, с трудом удерживался от смеха. Ей хотелось ткнуть его кулаком в бок: неужели он находит ситуацию забавной? Она еще раз скосила глаза на Найденыша, и ей самой пришлось подавить улыбку. Пожалуй, Филип отчасти прав: тут было над чем посмеяться. Лицо юноши отличалось удивительной прозрачностью, и все сомнения, одолевавшие его в эту минуту, читались так ясно, словно были написаны мелом на грифельной доске.

В конце концов он сделал именно то, чего Сидни в глубине души от него ожидала: отдал свой апельсин Ингер. Правда, не весь, пару долек оставил себе. Горничная не стала его благодарить, она растерялась, как будто выданные ей инструкции не предусматривали такого поворота событий. Все вокруг тоже сконфузились, всем стало немного неловко. «И поделом», – мстительно подумала Сидни.

Последовала целая серия новых опытов. С каждым днем использование Найденыша в качестве подопытного кролика представлялось Сидни все более отвратительным, но она держала свое мнение при себе.

До тех пор, пока отец не велел Сэму притвориться, будто он тонет.

Тут уж она не смогла сдержаться. Как он мог быть таким бесчувственным? Правда, она не могла заставить себя сказать отцу все, что думала, напрямую: «Папа, я этого не вынесу. Не делайте этого. Это чудовищно. Это причиняет мне боль». Неужели он мог забыть, что ее муж Спенсер утонул? Сидни попыталась отговорить отца, прибегнув к намекам, но все ее протесты звучали невнятно. А главное, они не возымели действия. Сценарий, разработанный ее отцом, начал воплощаться в жизнь строго по плану. Пока не возникло совершенно непредвиденное затруднение.

В середине июня тетя Эстелла наконец решила, что уже достаточно тепло и Сэму можно позволить купаться. Ему разрешалось плескаться возле берега, но никогда, ни в коем случае – хотя он был отличным пловцом для своего возраста – не прыгать в воду с лодочного причала в двадцать пять футов длиной, к которому была привязана семейная парусная лодка «Скиталец». Никаких особых причин для такого запрета не было, но запреты, наложенные тетей Эстеллой, зачастую вообще не поддавались логическому объяснению: ее авторитет держался в основном на властности и многолетней традиции. Как бы то ни было, Сэм знал, что ему нельзя прыгать с причала, и никогда не нарушал запрета. Однако теперь ему было открыто предписано сделать это во имя интересов науки. Нечего и говорить, что отец не счел нужным сообщить о своем решении тете Эстелле.

Хуже всего было то, что Сидни позволила, хотя и под давлением, втянуть себя в эту авантюру. Не то чтобы ее принудили силой, профессор Винтер просто уклонился ото всех ее возражений, сделав вид, что ничего не слышит: старый трюк, который почти никогда его не подводил. В намеченной к исполнению драме ей отводилась следующая роль: сидеть на берегу, а потом, заслышав призыв Сэма о помощи, вскочить и закричать, что он тонет, а она не умеет плавать. «Спасите его, спасите его!» – должна была она умолять Найденыша, которому по заранее разработанному плану предстояло оказаться единственным человеком на пляже, кроме нее и Сэма.

Неодобрение, которое вызывал у нее этот план, ставило под угрозу его выполнение. Но Сидни в конце концов согласилась, потому что отец просил ее об этом. Она ни за что не стала бы это делать ради Чарльза или кого-либо еще, но когда речь заходила об отце, она была бессильна. Она не могла отказаться от попыток любым путем завоевать его расположение.

Стоял ослепительно солнечный и жаркий летний день, напоминавший ей о детстве. Сидни сидела на мягком шерстяном пледе, заслоняясь от солнца кружевным зонтиком. 0'Фэллон топтался за ее спиной, но через несколько минут ему полагалось исчезнуть. А неподалеку от нее Сэм, облаченный в купальный костюм в белую и красную полоску, сидел на песке рядом с Найденышем и показывал ему свою коллекцию миниатюрных флагов.

– Это флаг Аргентины, – объяснял он, – а это – Румынии. А вот мой самый любимый – флаг Греции. Но это флаг торгового флота, не государственный…

Найденыш сидел напротив него, скрестив ноги «по-турецки», закатав рукава выше локтя, и слушал болтовню Сэма с терпеливым, ласковым, немного озадаченным выражением, словно отец на сына.

Сидни невольно залюбовалась юношей. Его лицо загорело на солнце до золотисто-коричневого оттенка, глаза по контрасту казались особенно светлыми. Тело у него было гибкое и стройное, он двигался с плавной, неторопливой грацией. Находясь в состоянии покоя, он имел привычку расслабляться, но при этом не скрючивался и не сутулился, а как будто сворачивался грациозным движением, как цветок, закрывающийся на ночь. Покрытые шрамами и мозолями руки были очень красивы.