Пробуждение (СИ) - Охэйо Аннит - Страница 1

Аннит Охэйо

Пробуждение

День 0

Опираясь на локти, Йаати смотрел в окно. В сером утреннем небе гулял ветер, подгоняя низкие, растрепанные тучи, кружа опавшие листья, раскачивая лопасти старых ветряков на берегу озера. Он мощно и грозно шумел в кронах старых, могучих деревьев, гнал быструю рябь в лужах, оставшихся от ночного дождя. Его порывы врывались в форточку, стекали по голой спине, и Йаати ёжился, невольно улыбаясь. Сегодня начиналась его самостоятельная жизнь, — он ехал в Тай-Линну, поступать в Художественную Академию.

Йаати впервые покидал родной город, и потому поездка казалась вдвойне волнующей. Он мечтал о ней лет с семи, но лишь сегодня, когда ему исполнилось пятнадцать, он получил право ехать, куда хочет, — а также и учиться, где хочет. Восемь классов школы остались позади. Йаати с удовольствием вспоминал их, — но ему хотелось большего. Нет, здесь, в Лахоле, тоже есть училище художников, и он почти наверняка поступил бы туда, но… увидеть столицу ему очень хотелось. Он много слышал и читал о ней, — особенно о девушках необычайной прелести, что будоражило и влекло его. Конечно, жениться ему ещё рано, но, может быть, — только может быть!.. — там он встретит…

Йаати вздохнул и помотал головой. Правду говоря, он уже стал самостоятельным — его родители уехали в экспедицию в Тайлану, друзья тоже разъехались, и он провел несколько дней дома, совершенно один, на границе между старой и новой жизнью. Казалось, что сам мир вокруг менялся и плыл, — в нём происходили вещи, о которых неделю назад он не мог и помыслить. Вот и сейчас…

— …продолжается операция по подавлению мятежа в Тарнской области, — глухо бубнило радио. — За прошедшие сутки уничтожено тридцать восемь мятежников. Потери сил правопорядка составили три человека. Правительственный комитет с прискорбием сообщает, что число жертв мятежа возросло до 687 человек. Наблюдатель Аютия Хеннат уверила нас, что порядок будет восстановлен в течение трех суток. Тем не менее, мы должны приложить все усилия, чтобы не допустить проявлений паники и разложения…

Йаати вздохнул и снова посмотрел в окно. Печальное это время — начало сентября, листья уже желтеют и облетают с деревьев, небо всё время хмурое, часто идет дождь. Тай-Линна намного южнее и там ещё лето… но поезд в неё отходил лишь поздно вечером, и его ждал бесконечно длинный пустой день. Никаких дел дома не осталось, и Йаати решил погулять. Он очень любил бродить в одиночестве по улицам родного города, забираясь, порой, на удивление далеко…

Дождь этим утром не шел, и асфальт уже начинал просыхать, воздух сырой и холодный, — Йаати убедился в этом, открыв окно. Пахнущий палыми листьями ветер ворвался в комнату, вызвав странное, необъяснимое томление, иногда возникавшее у него в предчувствии одиноких прогулок. Он растрепал ему волосы, окатил тело, словно вода. Поёжившись, Йаати захлопнул окно, и бодро отправился в ванную.

В прихожей висело большое прямоугольное зеркало, и Йаати замер, с сомнением глядя на себя, — он был рослый для своих лет, широкогрудый, с узкой талией, стройный, весь покрытый светло-золотистым загаром. Крепкие руки и плечи, литые пластины мышц — выпуклые на груди и туго стянутые на впалом животе. Лицо широкое и круглое, хитроватое, отчасти даже лисье, с далеко посаженными светло-голубыми глазами и красиво очерченным ртом, волосы густые, светлые и длинные. Йаати вздохнул. В общем, он очень нравился себе, но на вид он был обычный лахольский мальчишка, разве что крепче большинства сверстников, и девчонки, заразы, относились к нему без особого внимания. Ну что ж, может быть в Тай-Линне он покажется им таинственным и необычным…

Поплюхавшись под душем и растершись большим грубым полотенцем, Йаати начал быстро одеваться. Он любил свою квартиру, тесную, низкую и темную, на пятом этаже, в самом торце длинного серого дома, хотя её окна смотрели на восток и на север, — точнее, на близкий торец такого же дома напротив, и на берег озера, заставленный заброшенными ветряками. Но сейчас она казалась ему сразу и слишком привычной, и слишком маленькой…

Из своих любимых штанов из темно-синего вельвета Йаати уже почти вырос, и они с трудом на него налезали. Большую бронзовую пуговицу — ровно на четыре пальца ниже пупка — застегивать приходилось уже с большим усилием, и Йаати вновь вздохнул. Расти, конечно, очень хорошо, — но вырастать из любимых вещей как-то не очень…

Кроссовки у него были тоже поношенные, но очень удобные и упругие, — ступалось в них мягко, как по воздуху. Он надел их прямо на босу ногу, а легкую серую куртку — на голое тело. Ему нравилось чувствовать себя этаким Диким Юношей, — даже если ради этого приходилось мерзнуть.

Причесав свои лохмы, Йаати вышел из дома, тщательно заперев дверь, — ничего, кроме ключей в кармане и браслета электронных часов на левой руке у него не было. Ветер плотно толкнул его в лицо, вновь растрепал волосы, — и он тихо засмеялся. Сегодня он прощался с родным городом, — но это будет длинное прощание…

Когда-то возле озера было обширное болото. Со временем его засыпали, но для постройки домов земля тут всё равно не годилась, так что обширный пустырь заасфальтировали и приспособили для всяческих мероприятий, — ярмарок с горками и снежными крепостями зимой, бродячими зоопарками и цирками летом. В этом году в Лахолу приехал луна-парк, и Йаати прокатал все карманные деньги на офигенной карусели с «летающими лебедями», — высота полета каждого управлялась прямо из кабины, с помощью небольшого рычажка, и он, разумеется, выкручивал её на максимум, чтобы крутиться над толпой на высоте трехэтажного дома. От многолюдства и необычных ощущений у него даже слегка кружилась голова, и он возвращался, как привязанный, чтобы вновь и вновь испытать это чувство…

Но сегодня на городском поле развернулось нечто, бесконечно более интересное, — выставка военной техники. Ошалевший Йаати увидел темно-зеленые танки, бронетранспортеры, пушки, — и даже многоствольные ракетные установки. Вокруг бродили немногочисленные поутру посетители, — в основном, разумеется, мальчишки. Разинув рты, они нарезали круги у настоящих боевых машин, смотрели на настоящих солдат в серых шинелях и серых стальных касках, с настоящими автоматами. Йаати, с невольной осторожностью, подошел к танку. Он не знал, что тот окажется таким… таким большим, — тяжеленные обрезиненные катки были ему по грудь, а верх корпуса, — где-то на уровне глаз. Сидевший на башне танкист смотрел на него со снисходительным превосходством, и Йаати вздохнул. До армии ему расти ещё три года — и то, ещё неясно, возьмут ли, добровольцев всегда много… К тому же, как и большинство мальчишек, он ещё не решил, кем хочет быть. Хотелось стать и танкистом, и летчиком, и рисовальщиком мультфильмов, — на эту специальность он и хотел поступать. Рисовал он хорошо и быстро, его хвалили, — и это Йаати очень нравилось. Но больше всего он мечтал попасть в столичный Центр Мультипликации, — туда, где создавались почти все мультфильмы страны. И не зрителем, а творцом. Чтобы все-все-все смотрели на его творения. Ну, пусть не все, а только дети, всё равно…

Йаати помотал головой и вздохнул. Сейчас он чувствовал себя, словно во сне, — наверное, ещё и потому, что впервые видел боевые машины наяву. В серой мути телевизора или даже на хронике в кино они не создавали и сотой доли реального впечатления. Запах солярки, огромные черные колеса с белыми ободьями, толщина брони, заметная на стыках лобовых плит и дырках для башенных прицелов — всё это будоражило воображение. А в Тай-Линне он сможет наяву увидеть Парящую Твердыню… пусть издали, но всё равно… и парад Вершины Лета… и даже самого Сверхправителя. От одной этой мысли кружилась голова.

Но в Тарне этот изумительный мир дал трещину, треснула сама его Реальность, — и Йаати не знал, чего ему хочется больше: чтобы всё стало, как прежде, знакомо и привычно, — или чтобы всё рухнуло, провалившись в какой-то, совсем уже страшный, но всё же новый мир. Это желание пугало его, — словно только от него и зависела судьба его мира, — и он поспешил убраться с выставки, пока в голове у него не начался уже полный бардак.