В одном лице (ЛП) - Ирвинг Джон - Страница 46

Хотя на каждой следующей стадии отъезда внешний вид Элейн становился все более мужественным, она заявила, что отношений с женщинами у нее никогда не будет; однако она сказала, что «экспериментировала» с лесбийским сексом. Ставила ли она эти «эксперименты» с миссис Киттредж? Если Элейн и привлекали женщины, легко могу представить, что миссис Киттредж положила этому конец, но Элейн не вдавалась в подробности. Мне казалось, что моя милая подруга обречена испытывать влечение к неподходящим мужчинам, но Элейн и на этот счет не распространялась. «Просто это не те мужчины, которые задерживаются надолго», — так она мне заявила.

Теперь о фотографиях: я сохранил те, что были сделаны по время трехлетнего пребывания Элейн в Нортфилде. Конечно, это обычные цветные и черно-белые снимки, абсолютно любительские, но они не настолько лишены творческой искры, как кажется на первый взгляд.

Начну с фото Элейн, стоящей на крыльце трехэтажного деревянного дома; не похоже, что она живет там — возможно, просто зашла кого-то повидать. На обороте фотографии, вместе с названием здания и датой постройки — «Коттедж Мур, 1899» — аккуратным почерком Элейн выведено: «Хотелось бы мне, чтобы это было мое общежитие». (Очевидно, этот дом им не был и не собирался стать.)

Первый этаж Коттеджа Мур был обшит досками, выкрашенными в белый цвет, но второй и третий этажи покрывала белая дранка — как будто отражая не только ход времени, но и некоторую неопределенность. Возможно, эта неопределенность была как-то связана с назначением Коттеджа Мур. Многие годы он служил общежитием — а потом сделался гостевым домом для приезжающих родителей. Здание выглядело просторным, и я предположил, что в нем порядка дюжины комнат — а ванных наверняка намного меньше — и, должно быть, имеется большая кухня, соединяющаяся с общей гостиной.

Пожалуй, большее количество ванных порадовало бы приезжающих родителей, но школьницы (пока жили там) давно уже привыкли обходиться имеющимися. Крыльцо, на котором стояла Элейн — она казалась непривычно смущенной, — тоже заинтересовало меня. Зачем ученицам могло понадобиться крыльцо? В хорошей школе, а Нортфилд и был хорошей школой, ученики слишком заняты, чтобы сидеть на крылечке, в отличие, к примеру, от гостей, у которых остается больше времени для безделья.

Может быть, на этом снимке на крыльце Коттеджа Мур — это была одна из первых фотографий, которые она прислала мне из Нортфилда, — Элейн и чувствовала себя гостьей. Любопытно, что в одном из окон первого этажа, выходящих на крыльцо, видна женская фигура: возраст женщины неясен, поскольку судить остается только по ее одежде и прическе — ее лицо то ли скрыто в тени, то ли смазано неясным отражением в окне.

Также среди ранних фотографий, которые отправила мне Элейн из своей новой школы, которая вообще-то была очень старой школой, имелся снимок дома, где родился Дуайт Л. Муди. «Дом, где родился наш основатель, якобы там живут призраки» — написала Элейн на обороте этого снимка, хотя лицо в маленьком окошке на верхнем этаже принадлежит явно не призраку Дуайта Л. Муди. Это женское лицо в профиль — ни молодое, ни старое, но явно хорошенькое, — но выражение его разобрать невозможно. Улыбающаяся Элейн стоит на переднем плане; вроде бы она указывает в направлении окошка. (Может, та девушка — ее подруга — так я поначалу подумал.)

Потом идет снимок под названием «Аудиториум, 1894 — на небольшом холме». Думаю, Элейн имела в виду «небольшом по меркам Вермонта». (Это первое фото, где таинственная женщина, похоже, позирует сознательно; после того, как я увидел ее на этом снимке, я начал искать ее на остальных.) Аудиториум — здание красного кирпича с арочными окнами и дверями и двумя башнями, как у средневекового замка. Тень одной из башен падает на лужайку, где возле ствола огромного дерева стоит Элейн. Из-за дерева — на солнце, не в тени башни — высовывается стройная женская ножка. Ее ступня, направленная в сторону Элейн, обута в темную неброскую туфлю; гольф поддернут, как и положено, под самое голое колено, но длинная серая юбка задрана до середины бедра.

— Что это за девушка или женщина? — спросил я Элейн.

— Не знаю, о чем ты, — ответила Элейн. — Какая еще девушка или женщина?

— На фотографиях. На всех твоих снимках всегда есть кто-то еще, — сказал я. — Ну же, мне-то ты можешь рассказать. Кто это — твоя подруга или, может, учительница?

На фото Ист-холла женское лицо, очень маленькое и частично закрытое шарфом, виднеется в окне верхнего этажа. Очевидно, Ист-холл был общежитием, хотя Элейн этого не написала; его выдавал пожарный выход.

На фотографии Стоун-холла видна башня с часами цвета позеленевшей меди и высоченными окнами; должно быть, в немногие солнечные дни, выпадающие в западном Массачусетсе, внутри башни ложится теплый свет. Элейн в немного неуклюжей позе стоит на заднем плане, лицом к камере, но спиной к спине с кем-то еще, почти полностью закрывая собой вторую фигуру. На левой руке Элейн можно насчитать два-три лишних пальца; чья-то рука ухватилась за ее правое бедро.

Есть еще фото школьной часовни — наверное, так можно ее назвать, — массивной церквушки с большой деревянной дверью, окованной железом. Голая женская рука придерживает эту тяжелую на вид дверь для Элейн, которая, видимо, не замечает эту руку — с браслетом на запястье и кольцами на мизинце и указательном пальце — или, может быть, Элейн все равно, есть там эта женщина или нет. На стене часовни выгравировано на латыни: ANNO DOMINI MDCCCCVIII. Элейн перевела на обороте фотографии: «1908 год от Рождества Христова». (И прибавила: «Тут я хочу выйти замуж, если когда-нибудь отчаюсь настолько, чтобы собраться замуж — в этом случае, пожалуйста, пристрели меня».)

Пожалуй, больше всего мне понравилась фотография Маргарет-Оливия-холла, музыкального корпуса Нортфилда, ведь я знал, как Элейн любила петь — ее голос был рожден для пения. («Я люблю петь, пока не разрыдаюсь, а потом попеть еще немножко», — однажды написала она мне.)

Между окнами верхнего этажа музыкального корпуса выгравированы имена композиторов; я выучил их наизусть. Палестрина, Бах, Гендель, Бетховен, Вагнер, Глюк, Моцарт, Россини. В окне над Глюком виднеется женская фигура — только торс без головы — в одном лифчике. В отличие от Элейн, прислонившейся к стене здания, у безголовой женщины в окне грудь очень даже немаленькая.

— Кто она? — снова и снова спрашивал я Элейн.

На случай, если вы еще этого не поняли, музыкальный корпус с именами композиторов служит отличным примером того, какой высококлассной школой был Нортфилд; академия Фейворит-Ривер с ним и рядом не стояла. Это был квантовый скачок вверх по сравнению с тем, к чему привыкла Элейн в государственной школе в Эзра-Фоллс.

В то время в большей части старших школ в Новой Англии господствовала раздельная система обучения. Многие интернаты для мальчиков обеспечивали дочерям преподавателей стипендию; девочки могли отправиться в женский интернат, а не довольствоваться тем, что предлагала государственная школа. (Хотя будем честны: не все государственные школы в Вермонте были так плохи, как школа в Эзра-Фоллс.)

Когда супруги Хедли отправили Элейн в Нортфилд — сначала за свой счет, — академия Фейворит-Ривер приняла правильное решение: выделила финансовую помощь для дочерей своих преподавателей. Моя неотесанная кузина Джерри не переставала ворчать на эту тему — ведь эти перемены произошли слишком поздно, чтобы спасти ее из государственной школы в Эзра-Фоллс. Как я уже говорил, Джерри уже училась в колледже той весной, когда Элейн отправилась в Европу вместе с миссис Киттредж. «Похоже, было бы мудрым решением залететь пару лет назад — только чтобы у этого счастливчика еще была мать-француженка», — высказалась по этому поводу Джерри. (Легко могу представить, как эти слова могла бы произнести Мюриэл, будучи подростком, — хотя после постоянного созерцания груди Мюриэл на репетициях «Двенадцатой ночи» я не мог без содрогания представить свою тетю подростком.)