В одном лице (ЛП) - Ирвинг Джон - Страница 29

— А Элейн спит голой? — спросил Киттредж.

Конечно, нужно было заявить ему, что нежелание причинять боль Элейн не позволяет мне рассказывать ему подобным, спит Элейн голой или нет, но я и правда не знал, в каком виде она спит. Я решил, что следующий ответ прозвучит достаточно таинственно:

— Когда Элейн со мной, она не спит.

На что Киттредж просто сказал:

— А ты у нас загадка, а, Нимфа? Я тебя пока не раскусил, но когда-нибудь я все выясню — будь уверен.

— Опоздаешь на поверку, — сказал я.

— Я в медпункт — пусть посмотрят этот ожог, — сказал он, указывая на свою щеку.

По-моему, ничего серьезного там не было, но Киттредж объяснил:

— Мне нравится медсестричка, которая дежурит по выходным — это просто повод ее повидать. Почему бы не провести субботнюю ночь в лазарете, — сказал он мне.

С этой информацией он меня и оставил — в этом был весь Киттредж. Пусть он еще не раскусил меня — но и я пока не смог раскусить его. Действительно ли по выходным в медпункте Фейворит-Ривер дежурила медсестра? Правда ли у Киттреджа что-то было со взрослой женщиной? Может, он играл, как и мы с Элейн? Может, он просто притворялся?

Буквально через пару минут после того, как я вошел к себе в комнату, из кино вернулись мама и Ричард. Я едва успел вытащить из трусов лифчик Элейн. (И только-только сунул его под подушку, как раздался телефонный звонок.)

— Мой лифчик у тебя, да? — спросила Элейн.

— А что будет с уткой? — спросил я, но она не была настроена шутить.

— Билли, мой лифчик у тебя?

— Да, — сказал я. — Как-то само собой получилось.

— Ничего страшного, — сказала она. — Оставь его себе.

Я не стал говорить ей, что Киттредж интересовался, спит ли она голой.

Потом Ричард с мамой вернулись домой, и я спросил их, как им понравился фильм.

— Отвратительно, — сказала мама.

— Не знал, что ты такая ханжа, — сказал я ей.

— Полегче, Билл, — сказал Ричард.

— Я не ханжа! — ответила мама. Похоже, мои слова неожиданно расстроили ее. А я просто пошутил. Всего лишь повторил то, что Элейн сказала Киттреджу.

— Золотко, я не знал, о чем будет фильм, — сказал ей Ричард. — Извини.

— Посмотри на себя! — сказала мне мама. — Весь измятый, как будто спал в одежде. По-моему, тебе пора поговорить с Билли, Ричард.

Мама ушла в спальню и закрыла дверь.

— Поговорить о чем? — спросил я Ричарда.

— О том, чтобы ты был поосторожнее с Элейн, — сказал Ричард. — Она младше тебя, мы хотели убедиться, что ты бережешь ее.

— Ты о резинках, что ли? — спросил я. — Если что, их можно купить только в Эзра-Фоллс, и этот мудак аптекарь не продает презервативы подросткам.

— Не надо говорить «мудак», Билл, — сказал Ричард. — По крайней мере, при матери. Тебе нужны резинки? Я тебе куплю.

— Элейн ничто не угрожает, — сообщил я ему.

— Это Киттреджа я видел на выходе из Бэнкрофта, когда мы возвращались? — спросил Ричард.

— Не знаю, — ответил я. — А ты его видел?

— Билл, ты сейчас в… переломном возрасте, — сказал мне Ричард. — Мы просто просим, чтобы ты был поосторожнее с Элейн.

— Я и так с ней осторожен, — ответил я.

— Лучше следи, чтобы Киттредж держался подальше от нее, — сказал Ричард.

— И каким же образом? — спросил я.

— Ну, Билл… — начал Ричард, и тут из спальни вышла мама. Помнится, я подумал, что Киттредж был бы разочарован — на ней была фланелевая пижама без всякого намека на эротику.

— Вы все еще о сексе, да? — спросила мама нас с Ричардом. Она явно злилась. — Я знаю, что вы об этом говорите. Так вот, ничего смешного тут нет.

— Мы не смеялись, Золотко, — попытался ответить Ричард, но она не дала ему договорить.

— Держи свой конец в штанах, Билли! — велела мне мама. — Поосторожнее с Элейн, и передай ей, чтобы опасалась Жака Киттреджа — пусть держит ухо востро! Таким, как Киттредж, мало просто соблазнить женщину — они хотят, чтобы женщины им подчинялись! — сказала моя мать.

— Золотко, Золотко, успокойся, — уговаривал ее Ричард.

— Ты не знаешь всего, Ричард, — сказала ему мама.

— Не знаю, — согласился Ричард.

— А я знаю таких парней, как Киттредж, — сказала мама; она обращалась ко мне, а не к Ричарду — и все же покраснела.

Я сообразил, что мама сердится на меня из-за того, что видит во мне что-то от моего отца-женолюбца — возможно, я становился все больше похожим на него. (Как будто я мог с этим что-то поделать!)

Я подумал о лифчике Элейн, ждущем меня под подушкой. «Скорее вопрос облачения, чем физических признаков», — ответил Ричард на вопрос о поле Ариэля. (Если уж этот маленький лифчик с поролоном не подходил на роль облачения, то не знаю, что подходило.)

— О чем был фильм? — спросил я Ричарда.

— Тебе об этом знать не надо, — сказала мне мать. — Не смей ему рассказывать, Ричард.

— Извини, Билл, — покорно сказал Ричард.

— Готов поспорить, ничего такого, чего Шекспир бы не одобрил, — сказал я Ричарду, продолжая при этом смотреть на маму. Но мама не встретилась со мной глазами; она вернулась в спальню и закрыла дверь.

Я не был честен с Элейн Хедли, моим единственным настоящим другом, но в этом я определенно пошел в свою мать; я не мог рассказать Ричарду о своей влюбленности в Киттреджа или признаться в любви мисс Фрост, но я точно знал, откуда взялся этот недостаток откровенности. (Разумеется, я унаследовал его от матери, но, быть может, не обошлось и без моего отца-женолюбца. Возможно — меня только что осенило — тут были замешаны гены обоих моих родителей.)

— Спокойной ночи, Ричард. Я тебя люблю, — сказал я своему отчиму. Он быстро поцеловал меня в лоб.

— Спокойной ночи, Билл. И я тебя люблю, — ответил Ричард. Он виновато улыбнулся мне. Я действительно любил его, но одновременно мне приходилось бороться со своим разочарованием в нем.

Вдобавок я смертельно устал: очень утомительно быть семнадцатилетним и не знать, кто ты есть на самом деле; и лифчик Элейн звал меня в постель.

Глава 5. Прощание с Эсмеральдой

Вероятно, нужно, чтобы весь твой мир переменился, для того чтобы понять, зачем вообще писать эпилоги — а тем более для чего нужен пятый акт «Бури» и почему эпилог (который произносит Просперо) там тоже уместен. В тот день, когда я наивно раскритиковал финл «Бури», мой мир еще не успел перемениться.

«Теперь власть чар моих пропала», — начинает эпилог Просперо, вроде бы невзначай и без задней мысли, совершенно в манере Киттреджа.

Той зимой 1960 года мы с Элейн продолжали свой маскарад; мы стали держаться за руки даже на матчах Киттреджа, а Марта Хедли тем временем предприняла первые официальные попытки разобраться с возможной причиной (или причинами) моих проблем с произношением. Официальные — потому что теперь я записывался на занятия к миссис Хедли и приходил к ней в кабинет, находившийся в музыкальном корпусе академии.

В свои семнадцать лет я еще ни разу не был у психиатра; если бы у меня и возникло вдруг желание пообщаться с герром доктором Грау, уверен, что мой нежно любимый отчим Ричард Эбботт отговорил бы меня. Кроме того, старик Грау умер в ту же зиму, когда я начал свои занятия с миссис Хедли. Только следующей осенью академия нашла ему замену в лице более молодого (но не менее замшелого) психиатра.

Однако пока я занимался с Мартой Хедли, в психиатре не было нужды; миссис Хедли, которая терпеливо помогала мне выискивать многочисленные трудные для произношения слова и делала проницательные замечания о причине (или причинах) моего речевого расстройства, стала моим первым психиатром.

Поближе пообщавшись с миссис Хедли, я осознал причину своего влечения к ней. Марта Хедли была некрасива потому, что внешне напоминала мужчину; у нее были тонкие губы, но широкий рот и крупные зубы. Ее челюсть выдавалась вперед, как у Киттреджа, но шея была длинной и неожиданно женственной; как и у мисс Фрост, у нее были широкие плечи и большие руки. Волосы миссис Хедли были длиннее, чем у мисс Фрост, и она целомудренно собирала их в конский хвост. Ее плоская грудь неизменно напоминала мне о больших сосках Элейн и тех темных кружках — ареолах, которые, как я представлял себе, были одинаковыми у матери и дочери. Но, в отличие от Элейн, миссис Хедли выглядела очень сильной. И я начал понимать, насколько мне это нравится.