Свобода выбрать поезд - Каплан Виталий Маркович - Страница 7

А я ещё подозревал «внуков Касперского» в жестокости! Что за диссидентский бред! Здесь работают гуманные люди, неспособные никому причинить боль — ни кошке, ни мышке, ни сценаристу Ерохину. Они испытывают стойкое отвращение к любому насилию. Наоборот, они призваны бороться с жестокостью. А разве это не жестокость, когда Алгоритм мучается, задыхается, лишённый живительного потока эмонии? А те крохи, что проникают в его информационные слои, жгут пострашнее серной кислоты. И умирание длится долго, и собратья-Игры скорбят, но ничего уже нельзя поделать, противоядия не существует. Сколько же надо накопить в себе злобы, цинизма, чтобы такое придумать! Как, наверное, наслаждались эти садисты, смаковали агонию… А к тому же и бабок срубили нехило — ипподром и ставки вполне могли быть правдой. Хорошее прикрытие. Бандиты… Такие же бандиты с пустыми глазами, как избивавший меня Толян. Лишь мозгов побольше, но оттого они и хуже. Кто знает, сколь глубоко этот вирус внедрился в человечество? Как же его вырвать, изгнать? Следователь Гришко знает. Он всё знает. Вот он склонился надо мной, и лицо его — точно полная луна, окруженная чернильной тьмой полуночи. Его серые глаза подобны бездонным озёрам, и плещется в них жалость и доброта. Он поможет! Он спасёт!

Конечно, я рассказал всё. Память стала кристально ясной, всплыла в мозгу каждая черточка. Каждый жест и взгляд Олега проступили с необычайной резкостью, как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебываясь словами, спешил сообщить любую деталь, всякую мелочь — и когда тёмная пелена заволокла мир, губы мои ещё шевелились. 

7

Нормальный человек на моём месте усиленно вспоминал бы жену и детей, вздыхал бы, прикидывая дальнейшие перспективы, одна другой мрачнее, терзался бы сожалениями — ну зачем, зачем поверил коварному вирусу-Олегу?

То ли я давно уже отклонился от нормы, то ли сказывалось остаточное действие укола, но мне сейчас было всё равно. Я сидел на холодном полу, прислушивался к ноющему организму — боль возвращалась осторожными шажками. Словно таракан, переждавший угрозу в щёлочке под плинтусом. Мне бы назад в больницу, долечиваться…

Я даже не сразу понял, что случилось. Кажется, в камере стало светлее? Да, именно так — противоположная стена теперь мягко переливалась розоватым сиянием. Пробегали по ней тёмные полоски, вспыхивали ослепительно-белые искорки, то и дело появлялись и исчезали короткие чёрные загогулины. Очень похоже было на древнее, сто с чем-то летней давности кино, когда рвётся плёнка. Была в сороковые мода на старину. Специально портили современные фильмы, чтобы накинуть полтора века.

Вскоре, однако, стена успокоилась, застыла ровным немигающим светом, и я понял, что никакая это не стена, а экран. Неужели гуманизм «внуков Касперского» простирается на то, чтобы развлекать узников?

Но сейчас же выяснилось, что внуки строгого дедушки тут не при чём. Розовый туман расступился, и передо мной возникло лицо. Очень знакомое лицо, широкое, с пышными чёрными усами.

— Ну, здравствуй, Андрей, — улыбнулся он с экрана.

— Здравствуй, Олег, — отозвался я, прислушиваясь к себе. Ни страха, ни злости, ни радости. Долго ли ещё будет действовать эта заморозка?

— Значит, так. Слушай внимательно, разговор серьёзный, а времени мало. У меня две новости, плохая и хорошая. Начнём, как водится, с плохой. Вот, ознакомься.

Поверх лица возникло окошечко с текстом. Буквы чёткие, крупные… увесистые буквы.

«Рассмотрев дело 34/2-б, Специальный Совет при Центральном сервере Антивирусного Контроля постановил: в силу особой опасности Ерохина Андрея Михайловича, личный номер 770335876419, обвиняющегося в террористической деятельности по отношению к объектам Информационного Разума, постановил: вину Ерохина А.М. согласно материалам дела считать доказанной; в качестве меры социальной защиты осуществить эвтаназию с последующей утилизацией биомассы. Семье осужденного выплатить пособие в размере трёх минимальных зарплат. Приговор привести в исполнение в течение суток с момента регистрации в базе данных ЦСАК».

— Вот так, Андрюша, — окошко с текстом схлопнулось, открыв печальные глаза Олега. — Вот тебе их антивирусная гуманность. Господа Алгоритмы не садисты — они всего лишь рациональны. Жалости не ведают. Ты навредил им значит, доверия тебе больше нет и жить тебе незачем.

Я задохнулся от обиды — вязкой и солёной, как в раннем детстве, когда не покупали обещанное мороженое.

— Я навредил? — слова выходили из моих губ какими-то придушенными. Может, всё иначе было? Может, это кое-кто меня гнусно подставил, обманул, прикрылся мною? А, Олежек?

— Заметь, я не извиняюсь, — он слегка надкусил губу. — И думаю, тебе недолго осталось считать меня мерзавцем и подлой тварью. Потому что я перехожу ко второй части нашей программы. И поскольку нас никто сейчас не слышит, можно говорить откровенно. Говорить о том, что большинство предпочло забыть. В упор глядеть — и не замечать. А ведь всё просто, Андрюша. Жило-было на планете Земля человечество. И хорошо жило, и плохо. Воевало, писало стихи, пресмыкалось перед подонками, совершало светлые подвиги, крало и пело. А потом допелось — породив чудовище нового типа. Информационный Разум… какие жалкие слова. Это и есть Чужие, которых десятки и сотни лет обещали нам фантасты. Не из глубин космоса, не из параллельного мира, даже не из адских бездн. Из пустоты, из ничего, из сумасбродства нашего коллективного. Вот уже тридцать лет как нас оккупировали, и мы — рабы.

— Знаю-знаю, — поморщился я. — Читал листовки. Все их читали. Так ты из этих? Несгибаемых борцов?

Олег словно и не заметил моей фразы.

— Как же мы не любим правды! Как поспешили поверить в сказочку о взаимовыгодном симбиозе! Ну да, конечно, красиво было сформулировано — мы их эмоциями кормим, они через Сеть всей нашей экономикой управляют, техникой. Мол, мы сами не сможем, у нас человеческий фактор, который всё только портит… короче, всё, на что мы способны — это валенком в пульт. И мы поверили, нагнулись. И нам вставили. Нет больше человечества, Андрюша. Труп есть разлагающийся. Если весь смысл сводится теперь к обслуживанию Игр… зачем теперь мечтать, верить, ломать голову над загадками мироздания и проклятыми философскими вопросами? Зачем, если стало тепло, сытно? Да, больше на Земле никто не голодает. Да, прекратились войны, вместо ракет штрафы и санкции. А толку? Гроб уютный, обитый бархатом — но гроб. Мы теперь живём не сами по себе, мы — обслуживающий персонал. Тебе не стыдно, сценарист Ерохин? Что я, твоих сценариев не видел? Способный ведь мужик, романы мог писать настоящие, а на что разменял талант? Чтобы из геймера побольше эмоций выдоить? И ладно бы наивно верил, что возвышаешь его душу своими стрелялками… Сам знаешь, кому эмоции пойдут. Не искусство это у тебя, а доильный аппарат на фотонной тяге. Не стыдно?

Я прислушался к себе. Стыдно не было, было пусто. Как на свежеотформатированном диске. Можно было бы возразить ему по каждому пункту, всем этим идеям в обед сто лет — но спорить казалось не менее пошлым, чем соглашаться.

— А ты ведь не один такой. Вас, счастливых рабов, миллиарды. Вы и рабами-то себя не чувствуете, потому что свободы не нюхали. Теперь прикинь, сколько это ваше вкусное рабство продлится? Тебя не смущает, что за последние тридцать лет не сделано ни одного серьёзного открытия? Ни одного принципиально нового изобретения… Ни одной гениальной книги…

— О гениальности судят постфактум, — вставил я. — Иногда очень даже пост…

— Да, только сперва спорят и поливают грязью. Кто сейчас спорит? Кто грызётся? Кто ходит в картинные галереи? Скоро их вообще закроют за ненадобностью, ведь всё потребное толпе уже оцифровано… а что не оцифровано, то никому и не ненужно. Так, Андрюша? Да есть ли хоть одна сфера, где был бы даже не прорыв — а пускай лишь намёк на прорыв? Нету, потому что зачем? Нас и тут неплохо кормят. Все довольны.

— Ну, ведь есть и отшельники, — заметил я. — И никто им не мешает жить как им нравится. Без компов, без электричества…