Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917 - Честертон Гилберт Кий - Страница 7

Есть только одно место, где она не получает ничего или почти ничего, и это север Германии. Франция и Америка, похоже, стремятся к равенству: Америка через сходство, Франция через различия. Но северная Германия совершенно определенно стремится к неравенству. Женщина спорит не чаще дворецкого, мужчина стесняется этого не больше чем гость. Это столь же точное подтверждение неполноценности, как в случае с саблей и торговцем. «Если ты идешь к женщине, не забудь свой кнут», – сказал Ницше. Обратите внимание – он не сказал «кочергу», которая была бы куда более естественна для христианского женоборца. Но кочерга – часть домашнего уклада, и ее может использовать как муж, так и жена. Так обычно и бывает. А вот меч или кнут – орудие привилегированной касты.

Перейдем от ближайшего из всех различий – между мужем и женой – к самому удаленному из них: разнесенным в пространстве и не связанным между собой расам, которые нечасто видели друг друга в лицо и практически никогда не соприкасались кровью. Здесь мы найдем все тот же неизменный прусский принцип. Каждый европеец может чувствовать подлинный ужас перед Жёлтой опасностью; многие англичане, французы и русские чувствовали и передавали его. Многие могут сказать, да и уже сказали, что языческий китаец совсем языческий, что если он поднимется на нас, то будет топтать, пытать и уничтожать так, как только восточные люди могут, а вот западные – нет.

И я не сомневаюсь в искренности германского императора, когда он утверждал, что кошмарная военная кампания будет самой отвратительной и ненормальной из всех. Но весь юмор, вся ирония ситуации впереди – так всегда бывает, когда пруссак пытается быть философом. Кайзер сперва объяснил своим войскам, как важно избегать восточного варварства, а затем приказал им самим стать восточными варварами. Весьма многословно он повелел им быть гуннами и не оставлять за своими плечами ничего живого. По сути он предложил направить на Дальний Восток полчища татар, но тогда, когда в этих татар сумеют превратиться ганноверцы.

Любой, кто имеет болезненную привычку самоанализа, увидит здесь очередное отрицание принципа взаимности. Если выварить логику кайзера до костей, останется следующее: «Я немец, а ты китаец. Но поскольку я немец, у меня есть все права, в том числе право быть китайцем. А вот ты – китаец, и у тебя нет никаких прав, в том числе права быть китайцем, потому что ты всего лишь китаец». Вероятно, это высшая точка, которой достигала германская культура.

Принцип, которым она пренебрегает (он может быть назван «взаимозависимостью» теми, кто не понимает и не любит слово «равенство»), не дает возможности увидеть столь ясно разницу между пруссаками и всеми остальными народами, как дает увидеть это пруссакам их бесконечный и разрушительный оппортунизм, или, другими словами, принципиальная беспринципность.

Эту черту довольно часто можно встретить в других цивилизациях или полуцивилизациях по всему миру. Определенные понятия клятвы и обязательства есть и у самых грубых племен, на самых мрачных континентах. Но можно со всей ответственностью утверждать, что людоед с острова Борнео понимает во взаимности столь же мало, как и профессор в Берлине.

Узкая и односторонняя серьезность – черта варваров всего мира. Ее можно уподобить одному глазу циклопа: варвар не способен видеть предметы в объеме, с двух точек зрения; поэтому он и становится слепым чудовищем и людоедом. Нет лучшего индикатора для выявления дикаря, чем его неспособность к дуэли. Он не может ни любить, ни ненавидеть своего соседа как самого себя.

Но это свойство Пруссии приводит к еще одному следствию, незнакомому низшим цивилизациям. Оно раз и навсегда избавляет Германию от цивилизационных миссий. Можно доказать, что германцы -последние люди в мире, которым позволительно доверить такую миссию. Они близоруки как морально, так и физически. Что значит софизм «необходимость», кроме как неспособность представить завтрашнее утро? Отрицание принципа взаимности – что это, как не неспособность представить себе даже не бога или черта, а просто другого человека? Им ли судить человечество?

Люди из двух африканских племен понимают, что они оба – люди; более того, что они оба – черные люди. Это серьезное достижение по сравнению с уровнем прусского интеллектуала, неспособного увидеть, что все мы – белые люди. Обычный глаз не способен уловить в северо-восточном тевтонце что-либо, что выделяет его из столь же бесцветных групп остального арийского человечества. Он просто белый человек, склонный седеть или сереть.

Тем не менее в серьезных официальных документах он будет объяснять разницу между собой и нами природными свойствами, присущими «расе господ» и «низшей расе». Крах немецкой философии происходит чаще в самом начале спора, нежели в его конце, и заключается он в отсутствии иного способа проверки на принадлежность к «высшей расе», кроме как определения расы собеседника. Если ее трудно установить (как это обычно и бывает), то все в итоге сведется к бессмысленному занятию – написанию истории доисторических времен.

Я серьезно полагаю, что если немцы могут дать свою философию готтентотам, то нет причин, по которым они не могут передать готтентотам и свое чувство превосходства. Если уж они видят тонкие оттенки между готами и галлами, то почему бы тем же оттенкам не приподнимать одних дикарей над другими дикарями. И тогда какой-нибудь представитель племени оджибве[14] обнаружит, что он на один тон краснее представителя племени дакота[15], а любой негр в Камеруне теперь сможет сказать, что он не так черен, как его малюют.

Поэтому ничем не доказанное расовое превосходство есть последнее и худшее следствие отказа от принципа взаимности. Пруссаки призывают всех людей наслаждаться красотой их больших голубых глаз, но при этом считают: если люди так поступят, значит, у них глаза низшей расы, если же нет – значит, у них вообще нет глаз.

Везде, где есть даже самые незначительные следы людей нашей расы, следы, потерянные и высохшие среди пустыни или погребенные навсегда под руинами цивилизации – везде есть зыбкая память о том, что люди – это люди, а сделки – это сделки, что у любого вопроса есть две стороны, даже если это обстоятельство приводит к спорам между людьми. Эти следы дают нам право сопротивляться Новой Культуре хоть ножом, хоть дубиной, хоть сколотым камнем. Для пруссака культура начинается с акта разрушения любой творческой мысли, любого созидательного действия. Он разбивает в своем сознании зеркало, в котором человек может увидеть лицо друга или врага.

III. Аппетит тирании

Германский император упрекнул эту страну[16] в заключении союза с «варварской и полувосточной державой». Мы уже рассматривали, какой смысл мы вкладываем в слово «варварский»: варвар – это тот, кто враждебен цивилизации, а не тот, кто недостаточно развит для нее. Но когда мы переходим от идеи варварства к идее Востока, становится еще любопытнее.

Нет ничего особенно татарского в русских делах, за исключением того факта, что Россия сбросила иго татар. Восточный завоеватель оккупировал и крушил эту страну много лет; но то же самое можно сказать о Греции, или об Испании, или даже об Австрии. Если Россия пострадала от Востока, то она пострадала во время сопротивления Востоку, и мне трудно понять, почему ее чудесное спасение должно было сделать ее происхождение загадкой.

Иона мог быть или не быть в ките на протяжении трех дней, но нахождение в ките не сделало его русалкой. Во всех остальных случаях с европейскими нациями, спасшимися от чудовищного плена, мы признаем чистоту и непрерывность их европейства. Мы считаем, что старая восточная система власти -это рана, а не пятно.

Меднокожие люди, пришедшие из Африки, на столетия подмяли религию и патриотизм испанцев. Однако я никогда не слышал, что Дон Кихот был африканской басней, основанной на «Дядюшке Римусе». Я никогда не слышал, что густой черный цвет на картинах Веласкеса объясняется его негритянским наследием. В случае с испанцами, которые нам близки, мы можем признать воскрешение христианской и культурной нации после веков рабства.