Корона и Венец (СИ) - Касаткин Олег Николаевич - Страница 13

Под конец Георгий заскучав принялся рисовать чертиков на бумаге с императорскими вензелями и водяным знаками недавно произведенной по заказу дворцового ведомства в Гельсингфорсе. Чертенята выходили почему-то немного похожими на Победоносцева.

— И еще ваше величество — я бы хотел попросить… — произнес Гурко когда император одобрил доклад. Касательно ограничения на численность военных врачей и фельдшеров — евреев…

— Но Иосиф Владимирович — с недоумением поднял глаза на министра Георгий. Сколь помню — я такого ограничения не устанавливал и честно говоря и не собирался — вас видимо ввели в заблуждение!

— Простите государь! — несколько засмущавшись добавил Гурко. Но это не при вас — это еще при вашем августейшем деде. Военных медиков в армии так сказать некоторый недостаток и неразумно было бы лишаться…

— Да разумеется! Можете сразу подготовить приказ министерства — и мне на контрассигнацию.

«Доктора, инженеры — да хоть сапожники — только вот финансистов из них нам без надобности!» — повторил он свою старую мысль про себя.

— Скажите Иосиф Владимирович — как вы полагаете относительно армии Великого княжества финляндского… — осведомился Георгий затем, вспомнив доклад Победоносцева. Её предлагают упразднить а взамен ввести военный налог в размере шести миллионов рублей в год — Константин Петрович считает что финнам он будет вполне по силам.

— Со стороны военного министерства возражений не последует, — тут же согласился Гурко. Армия право же малочисленна — да и опасность со стороны Шведского королевства уже почти отсутствует. Не имея флота способного соперничать с нашим шведы войну не начнут. Я знаю что финны очень трепетно относятся к своим войскам — но практическая польза от нее какая? Никакой. А деньги нужны. В том числе и для развертывания новых корпусов на западе. Георгий сделал пометку в бумагах.

— Ну раз речь зашла о Финляндии — что вы скажете о польском вопросе? — вдруг спросил Георгий немного погодя — вспомнив доклады все той же победоносцевской комиссии. Он ведь тоже достаточно острый? Вы все-таки долгое время служили в Варшавском округе и видимо имеете представление и о тамошних делах и о путях исправления положения?

При этих словах Гурко внимательно взглянул на государя.

— Признаться я совсем не знаком с предложениям кои поступали в распоряжение господина Победоносцева… — проницательно покачал он головой. Но полагаю что там было немало таких где предлагалось вернуть польские дела к тому что было при Александре Благословенном: сейм, своя конституция, может быть даже своя армия… — Ну не — до армии кажется дело не дошло! — воскликнул Георгий. Все же помнят как поляки повернули наше же оружие против нас! Но в основном предлагается и в самом деле сделать некоторые послабления. Радикалов давить, но с умеренной частью общества договариваться. Такой точки зрения, к слову, придерживается господин Витте. Его собственные слова — русской политике в Польше не хватает именно взвешенности. Гурко вновь покачал головой. — Я тоже долгое время был сторонником компромиссов и уважения национальных чувств поляков. Ведь согласитесь — это не по совести: человек не имеет права говорить на родном языке! Даже уроки польского в польских школах преподают полякам по-русски! Но…

— Но? — испытующе глянул на него монарх. — Но… — Гурко помолчал несколько мгновений — по большому счету это ничего не даст. Мы можем убрать то или иное установление или меру что поляков раздражает — и они могут даже сказать спасибо русской власти — хотя скорее всего не скажут. Но на месте прежних поводов у них найдутся новые а за ними — еще… Вспомните — и автономия была, и сейм, а кончилось кровью и смутой.

— А все-таки? — Георгий Александрович, — обратился к монарху Гурко. — Уж извините, если я вас огорчу — но я выскажусь до конца — как есть… Как я это вижу — слегка поправился он. Подобные вопросы невозможно решать одной или десятком канцелярских бумажек. Польский вопрос, весьма трудный, будучи спутан историческими и нравственными, а может быть, еще и другими элементами — но пуще всего — предрассудками. А пред-рассудок, как даже видно из самого слова стоит впереди рассудка! Мне не видится возможным чтобы это архисложное дело было разрешено так, чтобы за один год или даже за десятилетие! Да тем более так чтобы ниоткуда не было слышно жалоб. А оно столь важно, что лучше несколько помедлить, но затем разрешить вполне основательно.

— Вы сказали — «предрассудки?» — Георгий заинтересовался. Но поляки ведь кажется народ христианский и европейски цивилизованный? А значит долженствующий прислушаться к доводам разума? — Приведу если позволите пример… Уловив согласие в лице Георгия Гурко продолжил. Во дни моего командования Мариупольским 4-й гусарским полком у нас в 6 кавалерийской дивизии в Гродно был капитан — выкрест из кантонистов — Матвей Гершензон… Звезд с неба не хватал — но был исправный недурной офицер. И знаете как называл его тамошние поляки? «Пане жиде-капитане»! — с возмущением сообщил министр. Не в лицо конечно — мы бы не допустили такого поношения товарища и имени русского офицера… Но за глаза — и так чтобы господин Гершензон знал об этом! Замечу то были не шляхтичи а польская беднота и мещане…

— Да — продолжил Гурко, — возможно Ваше Величество вы возразите мне, что есть множество достойных поляков на военной и статской службе приносящих России пользу и составляющих ее гордость — и сами гордящиеся тем что русские подданные. Я знаю это — в конце концов я бывший варшавский генерал — губернатор. И конечно же осведомлен что в центре города в коем имел резиденцию стоит памятник семи генералам прежнего Войска Польского убитым мятежниками тридцатого года за верность престолу российскому…

Это так. Но тысяча или даже сто тысяч таких людей не переменит главного печального обстоятельства. Того что ежели взять польское общество в целокупности — оно являет собой пример стойкой и неизбывной враждебности к русскому духу и имени, — Гурко сглотнул комок в горле.

— Но в таком случае… — Георгий все больше испытывал неподдельный интерес к теме. В таком случае — что вы скажете относительно мнения что Польшу… надо отпустить? (Вопрос он надо сказать задал не без внутренних сомнений).

Сказав это, он внимательно посмотрел на генерала. Тот молчал но кажется не удивился — или почти не удивился. Увидев в глазах Георгия повелительное наклонение, Гурко вновь начал говорить.

— И это мнение мне известно… Толк вели об сем не только нигилисты но и многие офицеры в Варшавской губернии. Например, бывший варшавский обер-полицмейстер Толстой был почти что из таких… Мотивы были самые разные — начиная от того что Польша — это инородный член в российском государственном теле и от него лишь беды да болезни. А у России полно собственных, внутренних неурядиц. И заканчивая что восстание все равно неизбежно. И еще в свете будущей войны — дабы заручится их дружбой — что есть глупость! — Гурко мимолетно посуровел.

Однако всякий разумный человек понимает что это невозможно и немыслимо… Я даже не буду говорить о «кресах всходних» — хотя хватило бы этого одного чтобы поставить преграду любому положительному исходу дела. — Кресы? — переспросил император. — Простите, Ваше Величество — так в Польше именуют земли когда то бывшие в границах старой Речи Посполитой. Еще говорят по иному — «забраный край»… Поляки считают своими Правобережную Украину, Киев, Курляндию, Ковенщину… Иногда вспоминают Смоленск и чуть ли не Тамбов. — И Тамбов?! Нонсенс какой-то! — пробормотал всерьез озадаченный царь. Георгий конечно читал в мемуарах о притязаниях лидеров «повстання» на те или иные области и видел в учебниках истории старые карты «Речи Посполитой» Но чтобы всерьез? — Я вам больше скажу… — продолжил Гурко. Я как вы наверное знаете Ваше Величество сам по происхождению не великоросс — мой род из литовской православной шляхты. Литвою к слову издревле именовались земли Белой Руси… — с некоторым достоинством уточнил он. Это ныне так все чаще именуют земли Ковенской губернии. И не стыдясь вспомню то что предки мои ходили под знаменами польских королей на Московское царство — как велел им долг верноподданных. И я — да простится мне моя категоричность — уверен что поляков не просто знаю но понимаю — как наверное не понять обычному русскому человеку. Так вот, государь — для них мы — великороссы, малороссы — белорусы — независимо от наличия герба или иных достоинств — всего-навсего есть и будем «народы хлопски». Простите — я переведу, Ваше Величество… — Не надо! — вскинулся Георгий переменившись в лице. Я понимаю… То есть они нас не считают за людей?! Гурко со вздохом склонил голову. — Да — можно сказать и так… — То есть русские для них это… как бы белые негры? — Ну не для всех положим, — решил было заступиться за поляков Гурко… — А я — не обращая внимания, продолжил император, — стало быть — негрский царёк? А их не смущает что те кого они считали варварами и рабскими народами их многажды побеждали и так сказать пребольно секли на конюшне?? — не удержал он злую насмешку. Это обстоятельство не побуждает их усомнится в вышеупомянутых предрассудках? — Отнюдь. Это как раз приводит их в особенную ярость… — в глазах Гурко была печаль старика знающего жизнь и честно старающегося передать это знание юному уму. Ибо по всем их убеждениям и их вере если угодно так быть не должно… И если факты этому всему противоречат — то тем хуже для фактов… Для них это какая то нелепая случайность — и стоит попробовать еще раз — как «азиатская деспотия москалей» неизбежно рухнет к ногам польского рыцаря! — как выражались на допросе в моем присутствии мятежники одна тысяча восемьсот шестьдесят третьего года… Именно поэтому в моей душе не было и нет сочувствия и милосердия к тем моим соплеменникам что стали на сторону пана Калиновского! — было видно что Гурко высказал нечто важное лежавшее на сердце. Георгий предпочел впрочем не заметить оговорки.