Коротков - Гладков Теодор Кириллович - Страница 35

У Александра хватило здравого рассудка никогда и никому не рассказывать о письме, направленном наркому. Это было опасно. По-настоящему опасно.

Коротков уже кое-что понимал в аппаратных играх. Особенно опасных, когда они разыгрываются в аппарате НКВД, а весовые категории участников далеко не равны. В конце концов ему нет дела, какими мотивами руководствовался нарком, изменив свое решение. Важно, что это произошло. Лучшее, что он теперь может делать, — это работать, просто добросовестно работать и делать вид, что ничего особенного не случилось…

ПОСЛЕДНЕЕ МИРНОЕ ЛЕТО

1940 год складывался для Александра Короткова удачно. Он был не только восстановлен на службе в НКВД, но даже повышен в должности. Это означало, что из категории «оперов», то есть основных «рабочих лошадок», он сам перешел в категорию начальства. Существовало негласное положение, по которому должность сотрудника в центральном аппарате ведомства приравнивалась к должности двумя ступеньками выше в областном управлении. Иначе говоря, в случае перевода на периферию Коротков был бы там начальником отдела разведки. И это при том, что специальное звание у него было относительно невысокое — лейтенант государственной безопасности, соответствующее званию капитана в Красной Армии. Обычно должность заместителя начальника отделения занимали старшие лейтенанты и капитаны госбезопасности, так что последующие два звания Коротков мог уже получить как бы само собой. Должность позволяла.

Теперь Александр имел представление о работе агентурной сети НКВД во всей Германии с включенной в нее Австрией, а также в «протекторате Богемии и Моравии» и оккупированной Польше.

Естественно, его политический и оперативный кругозор значительно расширился, поскольку он теперь напрямую общался с новым начальником разведки Павлом Фитиным, его заместителем Павлом Судоплатовым и даже, хотя, разумеется, значительно реже, с первым заместителем наркома и начальником ГУГБ Всеволодом Меркуловым. Кроме того, Коротков получил возможность в пределах своей компетенции знакомиться с материалами и указаниями, поступающими из так называемых директивных органов, или, по тогдашнему жаргону, инстанций, то есть правительства и ЦК партии.

Общение с коллегами из других отделений, присутствие на совещаниях, контакты с сотрудниками немецкого отделения (вскоре преобразованного в отдел) контрразведки способствовали пониманию не только текущих отношений с Германией и ее союзниками, но и общей ситуации на политической карте Европы.

А она, эта ситуация, сводилась к констатации очевидного факта: началась большая война.

Гитлер выжал из Мюнхенской капитуляции все что мог, и даже более того: при попустительстве «великих западных демократий» проглотил Чехословакию, занял Польшу, заодно прихватил у Литвы Мемель (Клайпеду). В ходе «Странной войны» оккупировал большую часть Франции, Бельгию, Норвегию, Данию, Голландию, угрожал вторжением на Британские острова.

Короткая, но кровопролитная война СССР с Финляндией[42] хоть и завершилась вроде бы победой — Советский Союз получил Карельский перешеек с Выборгом, отодвинул границу на десятки километров и тем обезопасил Ленинград, — обнажила вопиющую неготовность Красной Армии к современной войне. Выявилась не только беспомощность высшего командования (сказались репрессии комсостава, начатые расстрелом группы маршала Тухачевского и завершившиеся избиением десятков тысяч командиров всех рангов), пренебрежение к автоматическому стрелковому оружию и минометам, но даже полная непригодность знаменитых островерхих «буденновок» в качестве зимних головных уборов личного состава — тонкое сукно не спасало уши от обморожения.

Нельзя сказать, чтобы руководство страны не сделало из той (по словам Александра Твардовского) «войны незнаменитой» никаких выводов. Бездарного Клима Ворошилова, одного из немногих, кто, по слухам, имел право обращаться к Сталину на «ты», заменили на посту наркома обороны маршалом Семеном Тимошенко. Новый нарком отличался не только абсолютно лысой головой и богатырской физической силой, но и трезвым здравомыслием в военных вопросах. Не выдержавшую суровых испытаний «буденновку» заменили на ушанку из натуральной и искусственной цигейки, навсегда вошедшую в зимнее обмундирование Красной, а затем Российской армии. Сложнее обстояло дело с укоренившимися в сознании населения и вооруженных сил шапкозакидательством («от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней!»), и перевооружения войск. Причем речь шла не только об автоматах и минометах, но и об артиллерии, авиации, бронетанковых силах, а также самой подготовке войск к ведению боевых действий в посткавалерийскую эпоху.

Странное то было время, и странные, порой противоречивые, решения в области укрепления обороноспособности страны принимались высшим руководством. Впрочем, слово «руководство» весьма условно, никакого руководства уже давно не существовало: в стране был один-единственный руководитель, всевластный вождь, наделенный безмерной властью, какой не обладал в России ни один из царей, — Иосиф Сталин. Все остальные «вожди», как принято было до войны называть членов Политбюро, просто отвечали перед главным вождем за тот или иной отведенный им участок партийного и государственного управления, хотя по отношению к нижестоящим звеньям также пользовались почти безграничной властью. По крайней мере, до того момента пока не падало на них недовольство, тем более подозрение Сталина. Тогда они бесследно исчезали, а на их место выплывали новые фигуры, чьи портреты полагалось носить на демонстрациях дважды в год: 1 мая и 7 ноября.

Странностей было много: с одной стороны, границы СССР были отодвинуты на запад на триста-четыреста километров (к слову сказать, ни в каком «разделе» Польши СССР на самом деле не участвовал — лишь вернул себе территории Западной Украины и Западной Белоруссии, отторгнутые поляками по Рижскому договору 1921 года), что, теоретически, усиливало обороноспособность страны, но в то же время — укрепления на старой границе были ликвидированы, а вдоль новой ничего путного не возведено. В стране гением ученых, конструкторов и инженеров были созданы великолепные модели средних и тяжелых танков, истребителей и бомбардировщиков, артиллерийских орудий и систем залпового огня, какими не располагала ни одна армия в мире, причем в количестве, намного превышающем численность тех же танков и самолетов в вермахте. Увы, они не были освоены как следует личным составом из-за острейшей нехватки военных специалистов и низким качеством обучения командного состава по причине все тех же «чисток».

В руководстве продолжала иметь место явная недооценка таких новейших достижений, как радиолокация и реактивное оружие (хотя бы потому, что их, как и другую военную технику, активно продвигал еще в начале тридцатых годов маршал Тухачевский). Этого было достаточно, чтобы изобретателей отправили если не на смерть, то в тюремные конструкторские бюро НКВД, названные, вернее, прозванные «шарашками». Достаточно напомнить имена Туполева, Ощепкова, Бартини, Королева…

Высшие чины по-прежнему активно сопротивлялись массовому внедрению в войска тех же автоматов: при низкой дальности и прицельности огня они, мол, расходуют прорву патронов…

Недостаточно готовой оказалась к грядущим событиям и внешняя разведка. В годы массовых репрессий из-за рубежа были отозваны несколько десятков опытных резидентов, в том числе и нелегалов. Многие из них, якобы завербованные спецслужбами тех стран, в которых они работали, были расстреляны. Остальные либо оказались в тюрьме, либо, в лучшем случае, уволены. Случалось, что такой бывший разведчик устраивался на работу в какое-либо издательство, или на радио (выручало владение иностранными языками), а потом его все-таки арестовывали. Так произошло с уникальным разведчиком, свободно владевшим двумя десятками языков, обладавшим к тому же поразительными артистическими способностями, Дмитрием Быстролетовым, отпрыском одной из ветвей графов Толстых, давших России двух знаменитых и одного великого писателя. Быстролетов с одинаковым успехом мог выдавать себя, к примеру, в одной стране за родовитого венгерского графа, а в другой за международного гангстера. Разнообразие и блестящие способности позволяли ему одинаково уверенно чувствовать себя и работать в любом географическом районе.