Тайны волхвов. В поисках предания веков - Джилберт Эдриан - Страница 2

На протяжении двадцати с лишним лет после посещения Вифлеема, когда мне шел третий десяток, я время от времени занимался поиском истины, скрывающейся за легендой о волхвах. По непонятной мне самому причине история о трех королях отпечаталась в моем мозгу — может, потому, что она, казалось, скрывает более глубокую тайну. Мне вспоминается, как, будучи совсем маленьким мальчиком, я разрезал один из принадлежавших отцу мячиков для гольфа в желании узнать, почему же он такой тяжелый при своей малой величине. Я был поражен, обнаружив под грубым пупырчатым слоем массу скрученной резины, похожей на страшно длинную эластичную ленту. Я ухитрился раскрутить ее и нашел сердечник мяча — небольшой шарик, заполненный свинцом.

С моей точки зрения, такое совершенно неожиданное открытие отражало известное лишь посвященным тайное знание. Мой поиск волхвов и тайного предания, из которого — как я верю — они появились, потребовал долгих усилий по распутыванию «эластичных» символов и идей ради обнаружения того, что скрывается за мифологией. Как и тогда, когда я разрезал мяч для гольфа, секрет я нашел в сердцевине христианской религии, спрятанный под многими слоями символизма, истории, науки и мистики. Этот секрет, эта тайна в тайне, состоит не из свинца, как сердцевина мяча для гольфа, а из космической пыли. И я пришел к убеждению, что Иисус — Мессия, которого многие на свете стали чтить как Сына Божия, действовал не один. Некие таинственные наставники мудрости научили его той исторической роли, которую он призван был сыграть, — его предназначение, и наставили его в определенном тайном знании.

Теперь-то я понимаю, что люди, яро придерживающиеся так называемой «монофизитской» доктрины, то есть верующие в единую природу Христа, согласно которой Иисус и Сын Божий Христос являются одним и тем же существом, тело и душа Христа неразрывно связаны на протяжении всей вечности, а ребенок Иисус был полностью осведомлен и полностью сознавал свою роль с момента его зачатия, — так вот, эти люди будут встревожены тем, что я собираюсь рассказать. Мне остается лишь попросить таких людей, быть может, составляющих большинство современных христиан, о снисходительности и предложить им самим рассмотреть доказательства прежде, чем отвергнуть то, что я намерен сказать. По определению, эзотерическая, или тайная, история мира невидима. Она не очевидна, и ей трудно найти доказательства. Однако с помощью юридической науки мы можем составить «дело». Можно обнаружить затерянные следы, ведущие к волхвам и дальше в глубь веков. Впервые представленные здесь поразительные новые доказательства убеждают меня в том, что не только христианство, но и иудаизм уходят корнями в таинственное предание, скрывающееся во мраке времен. По не могущим быть сразу понятыми причинам это и поныне живущее предание всегда было связано со звездой Сириус и созвездием Орион. Убежден, как только будет понято значение этой космической связи, станет ясным и многое из того, что ныне представляется непонятным в Библии, да и в мировой мифологии в целом. История же начинается в Вифлееме.

ГЛАВА 1

ПАЛОМНИЧЕСТВО В ГОРОД ДАВИДА

Солнечный денек в начале сентября. Легкие кучевые облачка стремительно несутся по небу, а летние птахи, чувствующие, что прекрасная погода продлится недолго, готовятся к длительному перелету на юг, в Африку. Крайне возбужденный предвкушением, я пакую свой походный мешок, ибо тоже собираюсь предпринять долгое путешествие — или следует сказать «паломничество»? — на велосипеде в Святую землю. Уже две недели мы с моим давним другом и товарищем по путешествиям Джоном усиленно готовимся к велосипедному туру — не только из финансовых соображений, но и из желания показать, на что мы способны. В наших головах постоянно вертится мысль о крестоносцах, седлающих коней и отправляющихся в Иерусалим, поэтому в нас и возникло желание не давать себе поблажек, сделать из нашего путешествия что-то вроде тяжелого испытания, дабы паломничество показалось нам еще слаще. При нехватке денег и избытке оптимизма мы решили добраться до Вифлеема к Рождеству. Мы и не подозревали, что это будет последнее Рождество, которое израильтяне отпразднуют в приятных воспоминаниях о своей замечательной победе в «Шестидневной войне» перед тем, как «Война Судного дня» в 1973 году возродит в какой-то степени гордость арабов.

В свои двадцать два года мы уже были закаленными путешественниками — в предыдущие два лета мы проехали на попутках по всей Скандинавии, а предшествующим летом съездили и в Испанию. И тем не менее мы оказались неподготовленными к чисто физическим испытаниям, выпавшим на нашу долю, и к поджидавшей нас жуткой погоде. Милю за милей мы пробивались сквозь настоящий ливень на нашем пути по равнине Пикардии. Мы постоянно сталкивались с призрачными напоминаниями о страшном прошлом, крутя педали мимо оставшихся с первой мировой войны кладбищ и заросших травой остатков траншей, когда-то находившихся в центре самой ужасной мировой потасовки. По ночам мы спали под мостами или в разбитых и брошенных машинах, и наши армейские непромокаемые костюмы не спасали нас от ^прекращающегося дождя. Поскольку мы не могли позволить себе тратить наши скудные средства на наслаждение изысками французской кухни, питались мы в основном слишком сладкими мюсли из собственных запасов. Камбре, Сент-Квентен, Лаон, Реймс… Точки на карте оборачивались маленькими и большими городами, пока не растворялись за нашими спинами в туманной дымке. Проносясь мимо нас в своих водонепроницаемых машинах и обрызгивая нас водой из луж, люди сигналили нам то ли в раздражении оттого, что мы крутились у них на пути, то ли из солидарности с одинокими велосипедистами на дорогах «Тура по Франции». День сменялся днем под непрерывным дождем, и нас уже обуревали сомнения, закончится ли он когда-нибудь. В конце концов прагматизм взял верх, и мы погрузились в поезд, который должен был перенести нас через горы в долину Роны, и молились всю дорогу об улучшении погоды. Добравшись до Дижона — знаменитой своей горчицей столицы когда-то независимой Бургундии, мы позволили себе немного расслабиться и посетили местный кафедральный собор.

Трудно определить, что делает великим какое-то здание, но явно существует тесная связь с царящей в данной местности атмосферой и с характером живущих здесь людей. Среди прочитанных мной за предыдущий год книг оказался и опус русского философа и журналиста П. Д. Успенского с любопытным названием «Новая модель Вселенной». В этом примечательном труде среди всего прочего он выдвинул тезис о том, что Собор Парижской Богоматери хранит некую тайну. Его строительство не было случайным, как не было и просто шедевром высокого искусства. Успенский считает, что построившие его масоны обладали — пусть даже недолго — каким-то высшим знанием и были наследниками традиций, восходящих ко времени строительства пирамид и даже к еще более ранним временам. Как они пришли к этому, ныне утерянному знанию, Успенский не объяснил, но в то время, когда я читал его произведение, его гипотеза показалась мне истинной. Я просто чувствовал его правоту: средневековые соборы Франции и Британии были-таки проявлениями древней традиции, а их строители обладали тайным знанием. Дижонский кафедральный собор принадлежит к той же традиции, что и более известный Собор Парижской Богоматери, и явно населен призраками. Шедевр готики конца тринадцатого века, хоть и небольшой по французским стандартам, обладает собственным характером. Будучи французским эквивалентом шотландцев, бургундцы всегда считали, что их плодородный Дюши чем-то отличается от остальной Франции. В соборе похоронены Филип Отважный и Анна, дочь Иоанна Бесстрашного — дерзки уже сами их имена. В соборе как бы отзывалась эхом эта дерзость, и мне слышались голоса прошлого, говорившие: «Мы не французы и не немцы, бургундцы мы». Больше же всего меня тронул величественный романский склеп. В этом похожем на чрево, поддерживаемом столбами помещении мне показалось, что я утратил ощущение реальности. Внезапно я понял, почему кандидаты в рыцари должны были проводить какое-то время — иногда несколько дней — в полном уединений и молитве, прежде чем монарх посвящал их в рыцари в торжественной обстановке. Стоя в склепе, я мог вообразить, — даже «вспомнить», — каково это было — остаться в уединении и тишине один на один с мраком в собственном черепе.