Прогулка по Дальнему Востоку - Фаррер Клод "Фредерик Шарль Эдуар Баргон" - Страница 33

Сейчас в Японии сколько угодно автомобилей, но лет двадцать пять тому назад их и в помине не было: Ниппон, ценя комфорт и понимая его тоньше, чем мы, пользовался только «курумой». «Курума» — род повозки на двух колесах, годный для одного седока; в ее оглобли запрягается сам «извозчик»; извозчика-лошадь здесь называют «джинн», это крепкий, смышленый и ловкий человек, кучер, проводник, почтальон и лошадь, — все сразу. Удивительный человек, способный оставлять за собою версты, как рубанок еловые стружки, даже не замечая!

Только в крайнем случае, если перегон слишком велик, или если нужно бежать скорей автомобиля, «курума-джинн» захватит с собою еще товарища.

Не подумайте, что этот способ передвижения годен лишь для маленьких прогулок!.. О, нет! «Курума-джинн» не испугается ни пяти, ни десяти, ни даже двадцати лье. Двух бегунов вполне достаточно в последнем случае… В то время, как один в упряжи, другой отдыхает… «Отдыхать» значит бежать во всю прыть позади повозки, не замедляя движения, чтобы смениться через несколько километров.

Подошвы снашиваются быстро при ремесле такого рода, тем более что «бегуны» носят исключительно соломенную обувь, которой едва хватает на два, три километра, а там ее бросают и покупают новую. Самая оживленная торговля в Японии, — торговля соломенной обувью. (Не подумайте, однако, что ваши «бегуны» разорят вас на обуви: пара таких «ботинок» стоит два су…)

Курума-джинн — явление чрезвычайно характерное для Японии, оно пережило эпоху Великих Реформ и переживет еще, возможно, и наше время.

Надо отдать при том справедливость «курума-джинну», что в девяти случаях из десяти он так умен и понятлив, что вам не приходится говорить ему, куда ехать. Нередко он догадывается о цели вашей поездки по вашему внешнему виду, костюму, по времени дня и иным едва уловимым признакам. Не дожидаясь ваших указаний, он мчится во весь опор и везет туда, куда вы, по его мнению, направляетесь… Ему случается, конечно, ошибаться… Но реже, чем можно было бы думать.

Существование этого милого способа передвижения, скорее предназначенного для дорожек и тропинок, нежели для больших дорог, не помешало, однако, японцам покрыть страну сетью прекрасных шоссированных дорог и выполнить в кратчайший срок широкую железнодорожную программу. С того памятного дня, когда суда «коммодора» Пэрри обстреляли Когошиму, Япония, всеми силами старавшаяся уйти в себя, отгородиться от остального мира и особенно Европы, чтобы сохранить свои обычаи и не иметь ничего общего с «людьми Запада», по ее мнению, грубыми варварами, — внезапно переменила мнение, а с мнением и тактику. Американские выстрелы доказали ей, что идти иным путем, нежели Европа и Америка, едва ли благоразумно.

Япония приняла это к сведению, а принявши к сведению — поняла, что ей нужны пароходы, крейсера, пушки, железные дороги и еще многое другое. И все, что ей недоставало, Япония обрела полностью и в короткий срок.

В 1889 году путешествие по Японии было чрезвычайно занятно, — часть пути проезжали по железной дороге, часть в «куруме».

Пьер Лоти путешествовал по Японии несколькими годами раньше меня и описал свое путешествие, разумеется, несравненно лучше, чем я… Ниже я процитирую несколько страниц из его книги.

Между прочим, Лоти посетил Никко, город северного Ниппона. Никко стоит и нужно видеть, — это священный некрополь великих шогунов XVI века.

Мне еще не пришлось говорить о художественной жизни Японии. Не жалейте об этом сверх меры, — о японском искусстве можно сказать значительно меньше, чем о том думают в Европе, ибо японское искусство далеко не самобытно. На Востоке одно лишь искусство, ни с чем не сравнимое и гигантское, — это искусство Китая. Япония вечно подражала ему, но никогда не могла до него подняться. Разумеется, у японцев есть свое искусство, родившееся из китайского, с некоторыми отклонениями и добавлениями, и это искусство оставило блестящие образцы как в архитектуре, так и в скульптуре, керамике и эмали. Лучшее, что дало японское искусство, сосредоточено в Никко.

Никко — метрополия японского искусства. В нем самые пышные храмы и самые величественные могилы. В других городах тоже немало храмов, могил и иных прекрасных памятников, — хотя бы в Киото, в священной столице, или в Токио, в столице могучих «шогунов» и современных микадо, но они не могут сравниться с тем, что мы находим в Никко.

Посмотрим, однако, как говорит об этом Лоти.

Пока еще свежо все это в моей памяти, я расскажу о путешествии моем к Святой Горе.

Я отправился из Иокогамы, — города вполне интернационального, и отправился весьма банально, — по железной дороге, с поездом шесть тридцать утра.

Японские вагоны довольно забавны, — длинные и узкие, они снабжены в полу дырками, которые служат плевательницами и куда дамы выколачивают свои маленькие трубки.

Поезд бежит быстро. К двум часам дня я буду в Утсуноми (большой северный город), где покину вагон, так как железная дорога здесь кончается. Отсюда мне придется продолжать мой путь в повозочке с двумя «бегунами».

Поезд бежит, а по сторонам развертывается картина все тех же полей и голубых гор на горизонте…

Скоро два часа. Вдали большой город… Поезд останавливается…

Утсуноми!

Здесь уже значительно холоднее, чем в Иокогаме, чувствуется перемена широты и отдаленность от моря, которое всегда согревает… Меня окружают «бегуны», — я единственный европеец, и они спорят из-за чести везти меня.

«Никко!» — повторяют они на все лады, — «Никко!» По крайней мере десять лье!.. Вы хотите поспеть туда к ночи?

— О! нужны крепкие ноги, сильные люди, и следует отправляться сейчас же, и платите хорошо…

Наиболее предприимчивые показывают свои желтые икры и шлепают по ним, чтобы доказать их упругость. В конце концов выбор сделан, торг заключен, и можно ехать.

Завтрак наскоро в первом попавшемся чайном домике.

Они все одинаковы, эти домики, — деревянные палочки, рис, соус из рыбы; бесчисленные чашечки и блюдечки тонкого фарфора с нарисованными на них голубыми цаплями; очень мило причесанные молоденькие служанки склоняются в бесконечных реверансах…

Нет еще и двух часов, когда я усаживаюсь в тележку, легкую и маленькую до невероятия. Испуская громкие крики, мои «бегуны» пустились с места в карьер и умчали меня с непостижимой быстротой. Позади в густом облаке пыли исчезли улицы, домики, толпа…

Горбатый мост, спуск, и начинается древний Утсуноми, — узенькие улочки, домики из почерневшего дерева, мастерские, в которых изготовляются всевозможные забавные вещицы, — воздушные змеи, деревянные коньки, веера, фонарики, мандолины и бесчисленные безделушки.

Город велик, улицы длинны, но все это быстро остается позади, и вот мы уже среди полей. Три-четыре километра мчимся мы по самой обыденной дороге, среди возделанных нив и садов и, наконец, выезжаем на единственную в мире дорогу, проложенную за шесть столетий до нашего времени, для траурных процессий императоров. Сжатая между двумя откосами, образующими подобие стен, она узка; ее ни с чем не сравнимая прелесть в тех гигантских деревьях, что тянутся в два ряда по обеим ее сторонам. То криптомерии (японские кедры), весьма похожие по размерам и структуре на исполинские калифорнийские «веллингтонии»!

Их печальная зелень образует подобие свода над нашей головой. Если поднять голову, то видно, как в беспредельную вышину идут гигантские стволы, подобные стройным колоннам; идут так тесно, что образуют как бы двойные или тройные пилястры неведомого храма. В их тени прохладно и сыро, и свет принимает зеленовато-матовый оттенок.

Невольно охватывает чувство подавленности и грандиозности, столь редкое в Японии, и взор с беспокойством устремляется вперед, туда, где в зеленоватом полумраке теряется дорога… Кажется, что ей нет конца и что так она будет развертываться в течение многих, многих часов…

Так оно и будет в действительности, — мы увидим Никко в самом конце этого необычайного туннеля. Туннель закончится красным лакированным мостом на серых гранитных устоях. Этот мост предназначен исключительно для траурных императорских кортежей, через него проходят только, покинув это жалкое земное существование, только для того, чтобы уснуть навсегда в горделивых могилах из чистого золота.