Меч и плуг
(Повесть о Григории Котовском) - Кузьмин Николай Павлович - Страница 8

Начальник штаба был посвящен в семейные дела комбрига и знал, что Григорий Иванович, беспокоясь за жену, уговаривал ее остаться в Умани (она ждала ребенка), но Ольга Петровна, врач в бригадном лазарете, не захотела слушать никаких доводов. С первых своих дней в бригаде она находилась рядом с Котовским. Дорогу Ольга Петровна перенесла тяжело. Машинист вел состав, словно нарочно, рывками, и Ольгу Петровну пришлось прямо с вокзала отправить в Тамбов, в больницу. Ее увезли на машине комбрига, открытом трофейном автомобиле «роллс-ройс», в сопровождении шофера и порученца. Лошади так укачались, что в Моршанске их с трудом свели из вагонов. К машинисту, отчаянно ругаясь и грозя, побежал Девятый.

Вежливо пропуская грузно шагавшего Котовского в комнату, где дожидались командиры, молоденький начальник штаба подумал о том, что, видимо, на днях комбриг получит из Тамбова радостное известие (Котовский ждал, что родится сын, непременно сын!).

Глава третья

— Прошу всех ближе, — отрывисто произнес комбриг, оглядев собравшихся.

На мгновение взгляд его задержался на Девятом, и тот обреченно приготовился, сел прямее. Но нет, комбриг снова опустил голову и сосредоточенно навис над разостланной картой, уперев обе руки в стол.

«Пронесет, — эскадронный, сдерживаясь, кашлянул, — Не до меня сегодня».

Все же вылезать вперед он не стал, уселся за широкой спиной благоухающего одеколоном Чистякова. Тот посмотрел назад и завозился с табуреткой, отъезжая вбок, но Девятый остановил его: «Сиди, сиди, не мешаешь». Оглянулся и Вальдман, командир второго эскадрона, бровастый, черный, с крупным носом; скользнул взглядом и отвернулся. С Девятым у Вальдмана были какие-то давние нелады, жили они немирно. Девятый провел рукой по щеке, тронул пуговицы на воротнике. Ежедневное бритье давалось ему с мукой, волосы росли жесткие, словно гвозди, хоть щипцами рви, но Котовский не признавал никаких отговорок, считая, что наружность командира сама дисциплинирует, подтягивает бойцов. «У тебя вот, скажем, всего карман на груди не застегнут, — отчитывал он как-то Вальдмана. — Я понимаю: ты туда бумаг из своего хозяйства напихал. Но разве ты имеешь право остановить того же Мамаева, что у него грудь нараспашку или чуб до земли? Он тебя, конечно, слушает, тянется, а сам — зырк на твой карман. И все, и — никаких! Весь твой запал впустую. Дескать, меня пушит, а сам?»

Проверив, все ли у него выглядит в полном порядке, Девятый вздохнул и стал слушать.

Говорил командир полка Попов. Никак не ожидая, что комбриг поднимет его на ноги и заставит отчитываться, Попов не мог скрыть удивления. Казалось бы, срочный вызов в штаб связан с чем-то очень важным, неотложным, и командиры ожидали, что Котовский, не теряя времени, станет держать речь сам, однако он, после того как пригласил всех сесть к столу теснее, поднял голову от карты, секунду-другую глядел на Попова, будто что-то припоминая, и вдруг приказал ему доложить о состоянии своего полка.

Приказ есть приказ. Попов встал и, порывшись в сумке, нашел копию акта — результат недавнего обследования полка политотделом дивизии. Все, что он мог сказать, было уже известно, поэтому он скупо, сухо перечислил только цифры. Личный состав — 328 человек. Лошадей — 343. Командировано на курсы 15 человек. 10 бойцов — на курсах телефонистов. Состояние ветеринарной части неважное: совсем нет медикаментов. В эскадронах недостает обмундирования — шинелей, гимнастерок, сапог, нательного белья. Особенная нехватка мыла. Хозяйственная часть имеет 15 километров телефонного провода. Был случай пьянства, виновный отправлен в особый отдел.

— Все как будто, — обронил Попов и, проверив еще раз, не забыл ли чего, стал складывать листок. Он не мог понять: слушал его комбриг, не слушал? Нет, скорее всего, не слушал.

Застегнув командирскую сумку и дожидаясь разрешения сесть, он остался на ногах.

Возникшая пауза наполнялась легким шевелением, скрипом ремней, стуком переставляемых шашек. Ничего не замечая, Котовский продолжал напряженно вглядываться в карандашные пометки на карте. Вот он даже прикрыл глаза, но, когда снова открыл, взгляд его оставался незамутненным, казалось, он зажмурился только затем, чтобы лучше что-то разглядеть.

Внезапно он вынырнул из своих раздумий, увидел стоявшего Попова и поспешно кивнул ему, затем, все еще оттягивая какой-то миг, перевел отсутствующий взгляд на комиссара полка Данилова.

Тот приготовился заранее.

Сначала Данилова стесняло, что комбриг, перебитый на разгоне мысли, вновь с головой ушел в какие-то свои расчеты, но постепенно он увлекся. Пожалуй, впервые за все время существования бригады зима была благоприятной для политической работы. В отличие от прошлых лет, когда случайно попавшая газета зачитывалась бойцами до лохмотьев, сейчас в снабжении литературой нет никаких перебоев. В эскадронах, перечислял Данилов, организовано четыре комячейки, работают школы грамоты (правда, нет еще помвоенкома и инструктора-организатора). Отношение красноармейцев к крестьянам и обратно хорошее. Население повсеместно интересуется, что такое коммуна, собирается ли Советская власть торговать с заграницей, скоро ли отменят продразверстку. Очень активно прошла «Неделя красной казармы», во всех эскадронах состоялись митинги и собрания. Вот темы регулярных политбесед с бойцами (по бумажке): «Текущий момент и трудовой фронт», «Развитие бандитизма и борьба с ним», «Что дала Октябрьская революция рабочим и крестьянам», «Для чего нам нужно пролетарское искусство, и какая польза от него»… Разворачивается клубная работа, которая в походных условиях, если говорить прямо, была совершенно заброшена: не до нее было. Силами бойцов поставлены интересные спектакли: «Шельменко-денщик», «Новым шляхом», «Красное подполье». Правда, признал Данилов и, хмыкнув, с виноватым видом почесал пальцем висок, во время спектакля ранен лекпом, стоявший за кулисой в тот момент, когда со сцены надо было стрелять из револьвера…

Упоминание о случае с лекпомом вызвало оживление. Еще бы! Данилов, сам питавший слабость к клубным постановкам, ревниво следил, чтобы на сцене все выглядело вполне натурально. К тому же зрители (да и артисты тоже) требовали по ходу действия как можно больше пальбы.

— Так, — комбриг вскинул голову и, приходя в себя, слегка ошалелыми глазами посмотрел на Данилова. — У вас что — все? Садитесь. — И, словно кладя конец каким-то колебаниям, крепко сверху вниз провел рукой по лицу.

С некоторым разочарованием Данилов медленно опустился на место.

— Н-ну, так, — произнес комбриг и растопыренной пятерней твердо накрыл на карте будущий район боевых действий.

Властность жестов Котовского была привычной для окружающих его людей, однако сегодня эта командирская манера всего лишь помогала ему скрыть свое душевное состояние.

Со вчерашнего дня, с того момента, когда он узнал, что планы штаба бригады не являются секретом для противника, Григорий Иванович испытывал неловкое ощущение, которое появлялось, едва присущая ему уверенность вдруг оставляла его. Редкий случай, но сегодня было именно так. Сейчас, пока докладывали Попов и Данилов, комбриг думал о том, что собравшиеся командиры ждут от него четких и конкретных указаний, как от человека, который со своей высоты обязан видеть секрет победы, он же, всячески оттягивая момент своего выступления, пытался обрести необходимую уверенность, мрачнел и все настойчивей склонялся над картой.

Взять себя в руки помогла мысль, что, видимо, сам он тоже находился во власти пренебрежения к военному искусству мятежников, иначе досадная находка Маштавы не вывела бы его из равновесия. Он еще на что-то надеялся, ожидая оперативной сводки Криворучко, но вот прискакал с пакетом Зацепа, и тревожная загадочность противника, с которым не удалось сшибиться в открытом бою, усилилась еще больше. Во всяком случае, для самого себя Григорий Иванович сделал твердый вывод, что враг отнюдь не так прост, как ожидалось.