Меч и плуг
(Повесть о Григории Котовском) - Кузьмин Николай Павлович - Страница 5

«Сократить в Москве, Петрограде, Иваново-Вознесенском районе и Кронштадте выдачу хлеба населению но карточкам временно… выдавать прежнюю двухдневную норму на три дня».

Коротенькое сообщение было энергично отчеркнуто чьим-то твердым ногтем, видимо самого комбрига, потому что он первым забирал к себе всю свежую почту. Зловещая заметка!

А по дороге с Украины, когда эшелоны бригады ненадолго останавливались на узловых станциях, кавалеристы своими глазами видели страшные картины повального голода, охватившего города и рабочие поселки, — все-таки в деревне голод чувствовался не так. На вокзалах и в пристанционных садиках валялись сотни людей — больные, обессилевшие, а то и умершие. Дети грызли кору с деревьев, рвали первую весеннюю траву. Кричали мешочники, голосили над покойниками женщины. На дымных кострах жгли завшивленную одежду тифозных…

Казалось, то, чего не смогли добиться Колчак, Деникин и белополяки, совершит жесточайший, невиданный голод.)

Антоновцы умело пользовались местными условиями. Поражала способность даже больших соединений мгновенно заметать свой след. В считанные часы по команде предводителя бандиты поодиночке разбредались и потаенными тропами пробирались к своим домам. Карабин засунут в стог, конь поставлен в сарай, а недавно вооруженный всадник превращался в мирного селянина, который, выставив через плетень бороду, смотрит на измотанную погоней красноармейскую часть. Банды рассасывались, как вода в песке. Но вот поступал условный сигнал — и банда, вооруженная, отдохнувшая, вновь на конях. Гоняться за таким противником — все равно что шашкой зарубить слепня: только руку отмотаешь. К тому же у бандитов была превосходно поставлена разведка и разработана условная сигнализация. Крылья мельницы поставлены косым крестом — в селе чужие, прямым крестом — свои. Между деревнями шныряли неуловимые подростки, передавая распоряжения бандитского центра.

К весне 1921 года в руках Антонова находились две армии по десять полков каждая. Формировались полки по уездам и волостям, носили их названия, снабжались оттуда пополнением, продовольствием и фуражом. На местах работали органы, ведавшие мобилизацией и борьбой с дезертирством. В каждом полку была учреждена должность палача. Антонов ввел в своих войсках политотделы и трибуналы. В оперативном отношении армия подчинялась главному оперштабу, в политическом — губернскому комитету СТК.

После кронштадтского мятежа антоновщина была последней вспышкой контрреволюционных сил. В стране начиналась полоса упорядочения, похожая на большую и основательную приборку в доме после капитального ремонта и въезда настоящих хозяев со всем обширным имуществом.

Была создана Полномочная комиссия ВЦИК под председательством Антонова-Овсеенко (того самого, что арестовал в Зимнем дворце Временное правительство). В Тамбовскую губернию направлялись крупные воинские соединения во главе с испытанными на полях гражданской войны командирами. На ликвидацию восстания отводился месячный срок.

…Наматывая и разматывая с пальца прядь волос, Борисов размышлял о том, что очищение уездов не ограничится одним лишь разгромом вооруженной силы Антонова (о чем как раз и думает сейчас Юцевич, склонившись над развернутой штабной картой), помимо военных усилий понадобится еще немало гибкости, ума, соображения, или, как называл все это комиссар, политики. Бои боями, по соблюдение месячного срока, отпущенного на подавление мятежа, будет во многом зависеть и от того, насколько быстро население деревень и хуторов разберется в обстановке и лишит Антонова своей поддержки. Таким образом, если смотреть на дело по-комиссарски, полное освобождение крестьянству, запуганному бандитской пропагандой, кавалеристы Котовского должны принести не на одних лишь остриях своих заслуженных шашек…

Глава вторая

В угловой комнате, где ночевал комбриг, раздавались мягкие прыжки большого сильного тела. Потом все стихло и на пороге появился Котовский, босиком, слегка задыхаясь. Грудь его, обложенная плитами мускулов, вздымалась: морщась, он потирал запястья с темными, оставшимися навечно следами от кандальных браслетов. Он сам рассказывал, что железо кандалов растирало кожу до крови, особенно в первое время, пока новичок кандальник не освоится со своими оковами… Комиссар с начальником штаба оторвались от дел.

Унимая грудь и по привычке гимнаста встряхивая натруженные руки, комбриг сказал:

— К восьми ноль-ноль всех командиров в штаб. Юцевич поднялся из-за стола. Котовский хотел что-то добавить, по промолчал. Вчера и сегодня он был слишком резок с вежливым и исполнительным начальником штаба. Заглаживая свою вину, он дружески пихнул Юцевича в плечо, тот не устоял и, успев подхватить шинель, плюхнулся на табурет. Расставив локти, Котовский с усмешкой протопал мимо заваленного бумагами стола и вышел.

С начальником штаба его связывала давняя и устоявшаяся дружба. Они воевали вместе еще при знаменитом отходе Южной группы войск, когда вместо бригады существовали одни разрозненные, плохо обученные отряды, соединенные лишь железной волей Котовского да желанием выбраться из смертельного окружения. С тех трудных дней комбриг доверительно называл своего молоденького и застенчивого начальника штаба по отчеству: Фомич… Иногда он посмеивался над ним за привычку заносить все мало- мальски важное и интересное в специальную книжечку (мысли, наблюдения, удачные словечки) или же допекал его тем, что острой шашке он предпочитает остро отточенный карандаш (действительно, карандаши были слабостью Юцевича, и телеграфист, работавший на аппарате Морзе, помимо своих прямых обязанностей следил за тем, чтобы перед начальником штаба всегда стоял стаканчик с ювелирно очиненными карандашами).

От колодца донеслось громкое плотоядное кряканье, и любопытный Юцевич, придерживая на плечах шинель и шурша картой, привстал, чтобы высунуться в окошко. У колодца стоял раздетый Котовский и, нагнувшись, нетерпеливо пошевеливал опущенными до самой земли руками.

— Давай! — скомандовал он, нагибаясь еще ниже. Черныш, ординарец, стал хватать приготовленные цибарки с водой и, отстраняясь, чтобы не забрызгаться самому, опрокидывал их на голую спину комбрига.

— У-у!.. — заурчал Котовский, бросая пригоршни воды себе в лицо и на голову. С толстых плеч вода стекала под ноги. — Лей, лей! Ты что, взаймы берешь? Добавь, добавь, а то сегодня маловато.

Золотистый Орлик, наблюдавший за купанием хозяина, шаловливо всхрапывал и мотал изящной породистой головой. Жеребец был уже накормлен, вычищен, раннее солнце сверкало на его гладких атласных боках.

Поднимая грудь и втягивая живот, Котовский крепко растерся. Тело сразу пошло розовыми пятнами и приятно загорелось. Комбриг бегом припустил к крыльцу. Развевая хвост, Орлик погнался за ним куцым неуклюжим скоком. Все время, пока Котовский одевался у себя в комнате, жеребец мыкался под окнами, пытался всунуть через подоконник голову, но натыкался на горшки с пахучей геранью и возмущенно фыркал.

Начальник штаба бросил карандаш на разостланную карту, заложил за голову руки и сладко потянулся. Это был знак, что с делами пока копчено и можно поговорить. Борисов зашел сбоку и стал разглядывать размеченную карту. Все-таки в чем Юцевич мастер — это в отделке штабных документов. Несбывшаяся идея встречного наступления была разрисована на карте — любо поглядеть. Борисов пожалел, что весь этот задуманный маневр повис в воздухе… Сейчас Юцевич предварительно, одним простым карандашом, обозначил свои части, передвигавшиеся в том направлении, куда предположительно отошел противник.

— Интересно, — спросил Юцевич, отзевавшись, — ты бы на его месте торопился сесть в осаду?

Ему не давала покоя причина внезапного отхода Богуславского.

Борисов пожал плечами:

— Вообще-то, если подумать, торопиться ему незачем… Но, с другой стороны… а что делать?

— Ну, сказал! Осада — это гроб. Если Антонов — вахлак, то Богуславский-то — офицер, понимает. Нет, тут что-то не то.