Не спать всю ночь свобода - Каплан Виталий Маркович - Страница 3

— Андрюша, ну зачем так, — снисходительно улыбнулся Олаф. — Риска практически нет, да и услуга от тебя требуется пустяковая. Ну, в крайнем случае отговоришься тем, что забыл сценарий, ну, палок всыплют, перетерпишь. Вероятность этого от силы полпроцента. Зато в любом случае прикинь, что получается. Твой файл чуть-чуть подправят, окажется, что норму ты все-таки вытянул, а недобор — это ошибка, аппаратный сбой на центральном эстэпэшном сервере. Ошибка вовремя разъяснилась, тебя немедленно возвращают домой, в качестве компенсации за моральный ущерб вдвое уменьшается твоя месячная норма — в перспективе можно постараться ее вообще до нуля снизить. Пойми, костоломы Лозинского — легенда для массового юзера. Будь эти ребята и впрямь на что-то способны — мы бы с тобой сейчас тут не беседовали.

— Сказал бы хоть, на кого работаешь, — зевнул я, по привычке закрывшись ладонью. — Что за вирус?

— Ну почему обязательно вирус? — Олаф раздраженно сплюнул за борт. — Дались вам всем эти вирусы. Скажем проще — программа. Программа, которая тоже хочет жить. И которой, возможно, не слишком нравится Светлый ваш Господин Варкрафт. А ты часом не испытываешь ли к нему симпатии?

Вот теперь надо очень хорошо подумать. «Бациллам», я слышал, так запросто не отказывают.

— Кстати, три года на драккаре еще прожить надо, — негромко добавил Олаф. — А сие проблематично. Вспомни хотя бы сегодняшний вечерок. Ну ладно, случился рядом дядя Олаф, который не любит хамоватых подростков и хорошо умеет стрелять. А завтра дядя может и опоздать. Так что если очередной мальчик насадит тебя на шпагу — не обижайся. А ля гер ком а ля гер.

Да, «бациллам» не отказывают. Во всяком случае, сходу. Тем более, что как ни крути, а он меня сегодня спас. Это во-первых. А еще… Насолить Светлому Господину… Этой разъевшейся информационной хрюшке… Ненавижу!

— Ну, предположим, я соглашусь, — задумчиво протянул я, глядя ему в светящиеся глаза. — Чего конкретно ты от меня хочешь?

— Вот это правильно, — кивнул Олаф. — Взрослые слова. Значит, так, кореш, — надел он прежнюю маску. — Послезавтра по гребанному ихнему сценарию орки снова сунутся, на тебя, значит, полезет один такой, толстый, в рыжем плаще. Это в натуре наш кадр, он в курсах. Значит, как он копьем замахнется, вались ему под ноги. Мужик через тебя перескочит — ну, будто сделал тебя, и дальше полезет. Это уже не твоя колода. Лежи себе смирненько, пока махаловка не кончится. Главное, не тормози мужика. А как через неделю в Белопенную Гавань войдем, так сразу тебя с этой консервной банки снимут.

— И каковы же гарантии? — усмехнулся я.

— Обижаешь, Свенушка, — отозвался Олаф. — Наша программа честных юзеров не кидает. На том стоим.

Мне ничего не оставалось, кроме как ему поверить. Потому что иначе — вообще ничего не оставалось. 

6

Наверное, я и тогда понимал, чем все закончится. Ныло у меня в глубине души. Если, конечно, оставались еще и душа, и глубина. Если я хоть немного отличаюсь от раскрашенной куклы. Кажется, будто все, кому не лень, дергают за веревочки, а я — я послушно трепыхаюсь. Делаю то, что должен. По мнению тех, кому виднее. Тех, у кого прошу прощенья за раннее прощанье, за долгое молчанье и поздние слова. Опять некстати привязалась та самая песня. Как там дальше? Нам время подарило пустые обещанья, от них у нас, Агнешка, кружится голова.

Вот это точно. Каким же я, наверное, выглядел идиотом, когда в Белопенной Гавани ко мне подошли трое… Не успел даже по твердой земле побродить, отдохнуть от вихляющей все время палубы. И ведь, самое смешное, был уверен, что сейчас поведут в контору — освобождать. Поверил гаду Олафу, купился словно дошколенок на конфету. Уже прикидывал, как добраться до Осло, оплатят ли мне самолет до Питера. Должны оплатить, раз уж вскрылась ихняя, эстэпешная накладочка. И без малейшего сомнения пошел с этими тремя юношами в контору. Они были так вежливы, прямо-таки под руки вели. А когда я понял, что контора-то контора, да малость не та, возмущаться уже не имело смысла. Да и трудно это, возмущаться, когда на твоих запястьях защелкиваются наручники, а ты получаешь по почкам — для профилактики, просто чтобы жизнь медом не казалась.

В тесной — два на три метра — камере можно только стоять или сидеть на полу. Табуретов здесь не предусмотрено, а откидная полка-кровать убрана до отбоя. Можно еще ходить — пять шагов в длину, три в ширину. Из всех благ цивилизации — белый унитаз. В принципе, сидеть можно и на нем, но крышки нет, и потому я предпочитаю серый линолеум пола. Сказать, что сижу я в позе лотоса, было бы преувеличением. Хоть и занимался в свое время восточно-азиатским средневековьем, но сие нисколько не повлияло на мои привычки.

Впрочем, терпеть неудобства осталось недолго. В конторе старика Лозинского все оптимизировано. Выжав из лимона сок, желтую шкурку выбрасывают в ближайшее мусорное ведро.

Желтая шкурка — это я. Вернее, то, что от меня осталось после допроса.

Конечно, я все рассказал. Не знаю, сохранились ли еще где-то в заповедных местах несгибаемые борцы? Но в этих подвалах умеют разговаривать с людьми.

Нет, не было ни дыбы, ни жаровни, ни кресла Тоца-воителя, ни перчаток великомученицы Паты. И никто не убеждал меня в том, что люди ходят на руках и люди ходят на боках. Меня вообще ни в чем не убеждали. Господам Алгоритмам, — скучающе пояснял мне следователь, — плевать, как мы к ним относимся и что по поводу Реализации думаем. Главное играть по их правилам. Им, Светлым Господам, не опасен закомплексованный историк Андрюша Ерохин. А вот вирусы доставляют изрядные неудобства. Поэтому уже пятый год как действует ЦСАК — Центральный Сервер Антивирусного Контроля. И дело этого самого Сервера — пресекать. И вирус пресекать, и того, через кого он действует. Пресекать — значит, лечить. Это гуманно, и я должен быть благодарен. А для начала — рассказать все, что знаю, о некоем блатном мужичке Олафе.

Собрав куцые остатки гордости, я усмехнулся. Это все, что можно было себе позволить. Общеизвестно: абсолютное молчание — единственный шанс допрашиваемого.

Следователя Гришко я не удивил.

— Ну ладно, Андрей Михайлович, мы уважаем вашу свободу, не станем насиловать ее уговорами. Но время не терпит, поэтому уж извините, но…

Укол я почти не почувствовал. Это говорило об огромном опыте пожилой очкастой медсестры. И о том, что в данном заведении и впрямь не чужды гуманизму. По сравнению с тем, что понаписано во всяких Гулагах-Архипелагах, здесь работают совершенно нормальные люди. Почти интеллигентные. Испытывающие естественное отвращение к любому насилию будь то издевательство над беззащитной собачонкой, будь то жестокое обращение с подследственными. Или гнусное, садистское вторжение в информационные слои Алгоритма. Как же это низко, подло — внедрять разрушительные байты вирусного кода в программный модуль! Как это больно, когда безжалостно рвутся структуры данных, перехватываются жизненно важные прерывания, а хитро маскирующийся вирус жжет тело программы словно засевший в кишках отравленный наконечник стрелы! Такую мерзость нельзя прощать, и нельзя прощать жалких людишек, продавшихся за жирный кусок. Гнусное создание, темный код, обещал им многое — но обещаниям этим грош цена, в конце концов вирус все равно обманет. Впрочем, даже к ним, к предателям, непонятно почему именующимся людьми — даже к ним стоит проявить жалость. Даже у них еще есть шанс. Чем раньше выявлена болезнь — тем эффективнее лечение. А здесь, на Сервере, им и в самом деле помогут. Вот склонился надо мною следователь Гришко — еще не старый, но опытный врач людских душ, его волевое, заострившееся от недосыпания лицо кажется висящим в черноте лунным шаром. Его требовательные глаза не в силах скрыть жалость и доброту.

Конечно, я рассказал все. Память стала вдруг необычайно ясной, всплыли в сознании каждая черточка, каждый жест и взгляд Олафа сделались отчетливыми, как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебываясь словами, спешил сообщить любую подробность, любую мелочь — и когда темная пелена заволокла мир, губы мои еще шевелились.