Ночные кошмары и фантастические видения (сборник) - Кинг Стивен - Страница 15

Я развернулся в прыжке, сжимая искалеченные кисти в жалкое подобие кулаков. В лицо ударил заряд песка, подхваченный ветром.

Просто песок.

И ничего больше.

Я вытер лицо своей грязной банданой и вернулся в кабину погрузчика, чтобы закончить работу.

Я закончил еще засветло. Я засыпал всю яму, и у меня даже осталось немного лишнего грунта, хоть ветер за это время и унес немало песка. Потому что часть объема занял «кадиллак». Все прошло очень быстро… на удивление быстро.

Я проехался на погрузчике прямо по тому месту, где был похоронен Долан. Мысли путались, неслись, обгоняя друг друга, и в конце концов превратились в один сплошной бред.

Я остановил погрузчик на его старом месте, снял рубашку и вытер все металлические поверхности, пытаясь таким образом уничтожить отпечатки пальцев. Зачем я так напрягался, до сих пор не могу понять – ведь я оставил свои отпечатки в сотне других мест вокруг. Потом, уже в серо-коричневых сумерках поднявшейся песчаной бури, я вернулся к своему «форду».

Открыв задние двери фургончика, я увидел в кузове скорчившегося Долана и отскочил назад, вопя благим матом и закрывая лицо рукой. Сердце, казалось, вот-вот взорвется.

Но никто не выскочил из фургона. Только дверца билась и стучала на ветру, как последняя ставня в заброшенном доме с привидениями. Наконец я вернулся обратно. Сердце бухало и колотилось в груди. Внутри не было ничего, кроме того, что я сам там оставил: стрелка-указатель с разбитыми лампочками, домкрат, ящик с инструментами.

– Держи себя в руках, – тихо сказал я себе. – Держи себя в руках.

Я ждал, что Элизабет заговорит со мной и скажет что-то типа: Все будет в порядке, дорогой… ну, что-нибудь ободряющее… но я слышал только рев ветра.

Я залез в микроавтобус, завел двигатель и проехал половину пути до ловушки. Дальше я не поехал – просто не смог. Как бы по-дурацки это ни звучало, мне все сильнее и сильнее казалось, что Долан притаился там, в кузове. Я постоянно ловил себя на том, что поглядываю в зеркало заднего вида, пытаясь выцепить его тень среди других.

Ветер усилился. Фургончик буквально раскачивало на рессорах. Пыль, пригнанная из пустыни, проносилась перед фарами, словно дым.

В итоге я свернул на обочину, вылез и закрыл все двери. Я знаю, что спать на открытом воздухе в такую погоду решил бы только кретин полоумный, но я не мог спать внутри. Просто не мог, и все. В общем, я забрался под «форд» со своим спальным мешком.

Я заснул уже через пять секунд после того, как застегнул молнию на мешке.

Проснулся я от кошмара, которого не смог вспомнить – помню только, что снились какие-то руки, вцепившиеся мне в горло, – и обнаружил, что погребен заживо. Нос был забит песком, уши тоже. Песок был даже в глотке, так что я задыхался.

Я закричал и рванулся вверх, решив поначалу, что сковавший меня спальный мешок – это земля. Я хорошо приложился макушкой к шасси фургончика, и на меня посыпалась ржавчина и грязь.

Я выкатился из-под фургона на свет грязно-свинцового рассвета. Едва я встал, спальный мешок вырвало у меня из рук ветром и унесло, как какое-то перекати-поле. Издав удивленный вопль, я бросился его догонять и пробежал футов двадцать, прежде чем понял, что мне бы лучше не надо за ним бежать. Видимость не превышала двадцати ярдов. В некоторых местах я вообще не видел дороги. Я оглянулся на свой фургончик – он выглядел вылинявшим, едва различимым, как старая фотография из города-призрака.

Покачиваясь, я вернулся к машине, нашел ключи и влез внутрь. Потом, все еще сухо кашляя и плюясь песком, я завел мотор и медленно поехал обратно. Домой. Мне не пришлось дожидаться прогноза погоды: ведущий на радио только о ней и говорил. «Самая сильная, самая страшная песчаная буря в истории Невады. Все дороги перекрыты. Не выходите из дома без абсолютной на то необходимости, но даже если очень приспичит выйти, все равно оставайтесь дома».

Славный день – Четвертое июля.

Не выходи из машины. Ты что, рехнулся? Ты же ослепнешь от песка!

Я пойду и на это. Такая великолепная возможность замести все следы – даже в самых диких мечтах я не смел надеяться, что мне выпадет такой шанс, но мне повезло, и я собирался воспользоваться предоставившейся возможностью.

Я прихватил с собой четыре одеяла. Оторвал от одного из них длинную широкую полосу и обмотал ею голову. Вид у меня был как у сбрендившего бедуина. Но меня это не волновало. Я открыл дверцу и вышел в бурю.

Все утро я провел, перетаскивая асфальтовые чушки из кювета обратно к засыпанной яме и укладывая их там. Я напоминал себе каменщика, который кладет стену… или замуровывает нишу. Таскать и укладывать было не так уж и страшно. Хуже всего было то, что мне приходилось раскапывать большинство асфальтовых кусков, как какому-нибудь археологу-охотнику за древними сокровищами. При этом каждые двадцать минут я укрывался от жалящего песка в кабине микроавтобуса, чтобы дать отдохнуть измученным, воспаленным глазам.

Я медленно продвигался к западу от того места, которое еще вчера было раструбом ловушки, и где-то к четверти второго – начал я в шесть – добрался до конца семнадцатого фута бывшей ямы.

Потом ветер начал стихать, и я стал различать в небе над головой разрозненные голубые разрывы.

Я подтаскивал и укладывал, подтаскивал и укладывал. Теперь я добрался до места, где, по моим подсчетам, должен был находиться Долан. Интересно, он еще жив или нет? Сколько кубических футов воздуха вмещает в себе «кадиллак»? Как скоро это пространство внизу станет непригодным для поддержания человеческой жизни, учитывая, что ни один из попутчиков Долана уже не дышал?

Я опустился на голую землю. Ветер практически стер следы колес «Кейс-Джордана», но все-таки не до конца; где-то под этими слабыми отметинами был человек с «Ролексом» на руке.

– Долан, – сказал я, шепча прямо в землю. – Я передумал и решил тебя выпустить.

Ничего. Ни звука. На этот раз он точно мертв.

Я поднялся и пошел за очередным куском асфальта. Уложил его на место и уже начал распрямляться, как вдруг услышал едва различимый кудахтающий смех, доносящийся из-под земли. Я присел и наклонил голову – если бы у меня были волосы, то сейчас они свисали бы на лицо, – и просидел в такой позе почти минуту, слушая его смех. Звук был очень слабый, но он все-таки был.

Когда смех прекратился, я принес следующий асфальтовый квадрат. На нем виднелся кусок желтого пунктира дорожной разметки, который выглядел как тире. Я наклонился, держа его в руках.

– Ради Бога, Робинсон! – услышал я всхлип. – Ради любви Господней!

– Да, – улыбнулся я. – Ради любви Господней!

Я уложил эту чушку вплотную к предыдущей. Больше я его не слышал.

Я вернулся в мотель в Лас-Вегасе в тот же вечер, часов в одиннадцать. И сразу же уснул. Проспав шестнадцать часов кряду, я встал и пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе. И вот там-то меня и скрутило. Я буквально сложился пополам, извиваясь и корчась от боли. Одной рукой я схватился за поясницу, а другую закусил, чтобы не закричать.

Через пару минут я сумел кое-как разогнуться и отползти в ванную. Там я попытался встать, но спину снова пронзило болью. Повиснув на раковине, я кое-как дотянулся до аптечки и достал второй пузырек эмпирина.

Я сжевал три таблетки и открыл воду, чтобы набрать ванну. Пока она наполнялась, я лежал на полу, а потом содрал с себя пижаму и исхитрился забраться в ванну. Я пролежал там целых пять часов, по большей части – в полубессознательном состоянии. Когда я вылез, то уже мог ходить.

Худо-бедно, но все-таки.

На следующий день я пошел к хирургу. Он сказал, что у меня ущемление трех дисков и серьезные смещения позвонков в нижней части позвоночника. Спрашивал, не пытался ли я замещать какого-нибудь циркового силача.

Я сказал ему, что копался в саду.

Он сказал, что мне надо ехать в Канзас-Сити.