Деградация и деграданты: История социальной деградации и механизмы её преодоления - Шапталов Борис Николаевич - Страница 26

Одновременно снижается и значение среднего класса. Им говорят, что «их прежние упования устарели. Они будут жить в очень непохожем мире, где неравенство будет расти и где реальные заработки большинства из них будут снижаться. Прошла эпоха ежегодного роста заработной платы; они не могут надеяться на повышение уровня жизни ни для себя, ни для своих детей».

Эти строки написаны американским экономистом Л. Туроу в начале 1990-х годов в книге «Будущее капитализма». Чтобы выйти из положения правящая элита США предприняла буквально героические действия, внеся серьезные коррективы в свою традиционную политику. Но уж больно неоднозначные: которые помогли смягчить проблему, но не решить ее. Первым шагом стал перенос части промышленности Америки в Китай, что удешевило стоимость товаров, сделав их доступнее американскому населению, но в итоге США оказались в финансовой зависимости от КНР. Ныне у правительства Китая скопилось долговых расписок (облигаций) на триллионы долларов и предъявление их к оплате вызвало бы крушение господства доллара. Параллельно началась вакханалия ипотечного кредитования, благодаря которому миллионы людей с низкими доходами и неспособностью к высокой отдаче в труде смогли въехать в собственные дома. Радости всеобщего потребления закончились тяжелым кризисом 2008–2009 гг., а с ним возник старый вопрос: как и за счет кого и чего выкручиваться дальше? В том числе возникла необходимость решать философско-идеологические вопросы потребления.

Ректор Высшей школы экономики (цитадели российского экономического либерализма) С. Гуриев (бывший тогда в статусе советника президента Российской Федерации) на Совете по внешней и оборонной политике (2013 г.) заявил: «…сколько бы нам ни говорили, что не в деньгах счастье, счастье именно в них. Целый ряд исследований субъективной удовлетворенности жизнью, показывают, что при прочих равных имеется практически линейная зависимость между благосостоянием и удовлетворенностью жизнью». Вроде бы, заявление бесспорное, если ни банальное, однако…

Писатели А. и Б. Стругацкие в период, когда они разделяли коммунистические взгляды, написали повесть «Хищные вещи века» с критикой подобного кредо. Они предвидели счастье шоппинга, когда индивид покупает вещи не потому, что они нужны, а чтобы получить удовольствие от покупки. В таком социуме непонятно, что имел в виду школьник из фильма «Доживем до понедельника», написавший: «Счастье — когда тебя понимают», ведь счастье — это деньги и количество приобретаемых на них товаров. А кто не может участвовать в потребительской гонке — лузер, неудачник. Однако пещерный уровень понимания счастья подвергается критике, в том числе и на Западе, просто в силу объективной необходимости видоизменить модель рыночного «валового» развития, сместив акцент с фетиша количественного роста на рост качества.

В 1970-е годы эксперты под эгидой аналитического центра, названного «Римский клуб», опубликовали доклады, в которых авторы призывали западное общество принять новую парадигму хозяйствования — модель «нулевого роста». Ее суть: упор перенести с валового роста на качественные показатели. Стимулировать не рост объемов производства, а качественные характеристики товаров, в том числе их экологичность. По этому пути фактически пошла Япония. Физическое производство товаров — телевизоров, автомобилей, холодильников и т. д. давно не растет, но постоянно возрастают их качественные характеристики. Это позволило Японии не встать на путь завоза иностранной рабочей силы, как то сделали в Западной Европе со всеми вытекающими из «южной колонизации» политическими издержками. Однако предложенная модель для большинства стран осталась сугубо теоретической конструкцией. Создание финансовокредитных «мыльных пузырей» в качестве средства поощрения роста потребления осталось незыблемым принципом, соответственно сохранились экономические кризисы перепроизводства — кризисы «вала».

Какое отношение это имеет к деградации? Увеличение масштабов потребления населения в сочетании с отрывом от производительности труда и трудового вклада способствует распространению социального паразитизма. А это имеет уже самое непосредственное отношение к процессам деградации. Так называемое «социально-ориентированное государство», где во имя блага всех и вся доходы слабо увязываются с производительностью труда, со временем превращается в паразитарно-ориентированное. Против этого выступала премьер-министр М. Тэтчер в Великобритании («политика тэтчеризма») и президент Р. Рейган в США. Социальные обязательства государства перед трудоспособными гражданами удалось сократить. Но ненадолго. Ныне объем соцобязательств государства перед избирателями полностью восстановлен и стремится побить новые рекорды.

Социальное паразитирование ведет к спросу на работников иного типа. В античной демократии это были рабы, в современной — работники из бедных стран — «трудовые мигранты». Можно вывести своеобразный «закон»: число гастербайтеров равняется числу лентяев в данном обществе. И чем больше иностранных рабочих в стране, тем больше нежелающих работать среди местных, тем нерациональнее используются трудовые ресурсы. Растет число охранников, офисных служащих, уменьшается трудовая нагрузка на одного занятого. Леность в обществе распространяется быстрыми темпами, что стимулирует привлечение все новых и новых гастербайтеров. И так виток за витком. А со временем и желающие трудиться из местных становятся «нерентабельными», что завершает процесс.

Когда деградация становится прибыльной

Капиталистическая классическая экономика основана на принципе: что хорошо индивиду, то хорошо и обществу. И такой принцип срабатывает при условии, когда нация на подъеме и жаждет свершений. Принцип начинает работать разрушающе, если индивиды охвачены гедонизмом. Общество потребления с преобладанием гедонистов и лентяев начинает разлагаться. В нормальном обществе действует психология, которая описана в мемуарах биржевого игрока (Льюис М. Покер лжецов):

«…По всей стране граждане, имевшие закладные под 4, 6 или 8 процентов, с иррациональным воодушевлением стремились досрочно погасить свои ссуды… Даже в период всеобщей моды на использование финансового рычага (т. е. кредитов) многим по прежнему была неприятна сама мысль о том, что на них висит долг».

С точки зрения биржевого спекулянта желание не иметь долгов — плохо, но с позиций здоровья нации как раз хорошо, что люди стремились не накапливать долги и гасить их при первой возможности. Чем быстрее заемщики выплачивали долги, тем быстрее деньги попадали в оборот и могли совершать новый инвестиционный цикл. Затем общественная психология стала меняться, пока не привела к массовым неплатежам. Люди охотно брали кредиты, мало задумываясь, как они будут их отдавать. Смена ментальности способствовала возникновению к 2008 году гигантского ипотечного кризиса в США, а также долгового кризиса в Греции, Исландии, Испании, Португалии, Ирландии, Кипре… Вроде бы стало ясно, что раздувание долгов — не лучший путь, однако свернуть с него уже не представляется возможным. Надо ломать сложившуюся психологию потребителей и избирателей, а уговорами это не сделать, и до диктатуры (как это было в Чили и Аргентине, где процветала практика социального паразитизма) еще далеко. Возникла межеумочная «колебательная» ситуация — между уходящим прошлым и сомнительным будущем. Она внушает тревогу и вызывает волну жесткой критики сложившейся модели. Например, политолог А. Панарин в статье «Народ без элиты: между отчаянием и надеждой» с долей преувеличения, но верно по сути дела писал: «…в постиндустриальную эру возобладала на уровне и личного, и коллективного проекта миграция из сферы труда в сферу досуга, из творческой напряженности в гедонистическую расслабленность. Вопрос о постиндустриальном обществе был решен не на путях новой творческой мобилизации людей, приглашенных к участию в массовом духовном производстве, а на путях их досуговой демобилизации». И далее: «Буржуа-постмодернист, вкусивший всех прелестей азартно-игрового существования (по модели богемного досуга), стал носителем микроба деиндустриализации. Речь идет, повторяю, не об историческом "снятии" индустриального образа жизни творческо-постиндустриальным, связанным с наукоемкой экономикой, а об регрессивном обрыве: из модерна — в контрмодерн, из продуктивной экономики — к спекулятивно-ростовщической».