Дурная кровь - Даль Арне - Страница 42

— ЦРУ? — выпалила Черстин, напрочь забыв про дипломатию.

Рэй Ларнер сглотнул. Когда он снова посмотрел на Черстин, в его взгляде читалось что-то новое, и было видно, что отношения между ними вошли в новую стадию, причем отнюдь не ухудшились.

— В принципе да, но говорить об этом нельзя. Вы знаете, что отношения между ЦРУ и ФБР очень сложные, и если станет известно, что я вам об этом рассказал, пенсии мне не видать. Было время, когда мой мобильный прослушивался, и я очень надеюсь, что сейчас в нем нет какого-нибудь хитрого устройства. ЦРУ всегда действует с опережением. Но я и так уже сказал слишком много. Забудьте это.

— Уже забыли, — заверила его Черстин. — Мы здесь только, чтобы выяснить связи преступника со Швецией. Ничего другого в наши рапорты не попадет.

Ларнер внимательно посмотрел на них, потом кивнул.

— Восемь человек, — снова заговорил он.

— А Боллз? — перебила его Черстин.

Ларнер вдруг расхохотался.

— Вы что у фанатов серийных убийц консультировались? У FASK?

Они посмотрели друг на друга.

— Пойдем, — вдруг сказал Ларнер, резко поднялся и выбежал из кабинета. Они вернулись назад по коридору и постучали в дверь с табличкой Бернард Эндрюс. К огромному удивлению гостей, в комнате обнаружился щуплый молодой человек лет двадцати с небольшим, в джинсах, майке и круглых очках. Увидев их, он оторвался от компьютера и широко улыбнулся.

— Рэй! — радостно провозгласил он и протянул Ларнеру листок. — Вчерашнее дело. Директор из Западной Вирджинии, гольф-клуб в Арканзасе и всякая ерунда.

— Барри, — сказал Ларнер, проглядывая бумаги, — это офицеры Ялм и Халм из Швеции. Они здесь по поводу К.

— Ага, — понимающе кивнул Бернард Эндрюс. — Коллеги Хорхе Чавеса?

Шведы замерли, открыв рот.

— Родился в Швеции в 1968 году, — продолжал Эндрюс. — В Раггсведе, кажется, в семье левых чилийских эмигрантов.

— It’s called Ragsved[57], — потрясенно произнес Йельм.

— Он заходил неделю назад, — самодовольно объяснил Эндрюс. — Клевый чувак, только прикид выбрал слишком прозрачный. Выложил за участие сто тридцать пять долларов из денег налогоплательщиков. Помощь Швеции развивающейся Америке.

Шведы не сводили с него глаз. Рот у них так и не закрылся.

— Барри — хакер, — спокойно объяснил Ларнер, — один из лучших в стране. Может зайти куда угодно. Нам повезло, что мы его к себе заманили. Кроме того, он FASK.

— Фанаты американских серийных убийц, — сказал Эндрюс. — Это я. Рад встрече.

— Так мы привлекаем к себе потенциальных серийных убийц, — сказал Ларнер и помахал листочками. — Сколько они ни пытаются маскироваться, Барри их вылавливает. При помощи FASK мы уже троих поймали. На мой взгляд, Барри национальный герой, только безвестный.

Бернард Эндрюс широко улыбнулся.

— Значит, Боллза не существует? — спросила Черстин, к которой первой вернулся дар речи.

— Боллза я взял из “Розовой пантеры”, — объяснил Эндрюс. — Специалист по гриму, которого нанимает комиссар Клузо, живуч, как кошка, и ухитряется уцелеть в любом взрыве. У серийных убийц и их фанатов чувства юмора ноль, это я уже понял. Наверно, в том-то и беда.

— Мы придумали FASK в надежде спровоцировать на спор тех, кто что-то знает. Но до сих пор никто не объявился.

Они попрощались с Фанатом серийных убийц. Он помахал им рукой и опять показал в улыбке все тридцать два зуба. Ларнер повел гостей в свой кабинет, а по дороге сказал:

— В наши дни слишком многое является не тем, чем кажется.

Он сел в свое кресло.

— Я не знал, что в шведской полиции держат представителей нацменьшинств, — начал он, с ходу угодив пальцем в больное место. И продолжил: — Но даже Чавесу нельзя рассказывать про FASK. Барри — наше главное оружие в борьбе с серийными убийцами.

Он выдвинул ящик, вытащил оттуда два листа бумаги, положил их на стол, сверху положил ручку с логотипом ФБР.

— Не подумайте, что я вам не доверяю, но мое начальство приготовило для вас эти бумаги. Подписка о неразглашении, нарушение карается в соответствии с американским законодательством. Прочитайте и подпишите.

Они прочитали. Стилистические выкрутасы затемняли содержание. У обоих возникло инстинктивное желание отказаться и не ставить подпись под непонятной бумагой, но дипломатичность взяла верх. Они подписали.

— Отлично, — продолжил Ларнер. — Итак, на чем мы остановились? “Крутая команда”. Восемь членов, Боллза среди них нет. Командовал подразделением молодой двадцатипятилетний Уэйн Дженнингс, который к этому времени уже был ветераном и имел за спиной шесть войн и бог знает сколько убитых. Лучшие годы жизни, когда формируется личность человека, прошли на службе у смерти. Ему было двадцать семь, когда закончилась война, тридцать, когда К начал действовать. После войны Дженнингс вернулся на ферму умершего отца в восточной части Кентукки, у подножия плато Камберленд, если это вам о чем-нибудь говорит. Фермерством он не занимался, жил на ветеранскую пенсию. Подозрения по поводу Дженнингса были очень серьезные, и, говорят, со щипцами он умел обращаться виртуозно. Третий труд был найден всего в тринадцати милях от его дома. Что же касается остальных членов “Крутой команды”, то трое из них погибли в конце войны. Кроме Дженнингса оставалось еще четыре человека, их имена есть в наших материалах, к которым вы теперь получите доступ. В Кентукки жил еще один член группы, Грег Андровски, друг детства Дженнингса, но он покатился по наклонной плоскости и умер от наркотиков в 1986 году. То есть он жил на юго-востоке страны в те четыре года, когда там действовал К, но к тому времени уже совсем опустился и вряд ли мог быть убийцей. Его доконал Вьетнам. Остались трое. Двое из них переехали на север. Один в Нью-Йорк — Стив Хэрриген, он стал биржевым маклером на Уолл-Стрит и очень разбогател в восьмидесятые годы. Его бывший коллега живет в штате Мэн и зарабатывает тем, что возит туристов на рыбную ловлю. Оба были освобождены от подозрений. Третий, Крис Андерссон, переехал в Канзас-Сити и занялся продажей подержанных автомобилей.

— Он швед по происхождению? — спросила Черстин.

Ларнер слабо улыбнулся.

— В четвертом поколении. Его дед приехал из Кальмара, если вам это название о чем-нибудь говорит. Андерссон стоял вторым номером в нашем списке, он был ближайшим подручным Дженнингса, такой же хладнокровный, такой же испорченный тип. Но его алиби всегда было чуть лучше, чем у Дженнингса. К тому же Дженнингс противнее, для меня это был главный аргумент, конечно, сугубо эмоциональный. С учетом этого остается только удивляться, почему мне так долго разрешали возиться с моими подозрениями.

— Насколько вы были уверены в своих подозрениях?

Ларнер откинулся назад и сцепил руки на затылке.

Он взвешивал свои слова, прежде чем ответить:

— На сто процентов.

Ларнер вытащил толстую папку из старого шкафа, стоявшего рядом с доской для маркеров. В дверь заглянул Шонбауэр.

— Все готово, — сказал он.

— Пять минут, — отозвался Ларнер и бросил папку перед Черстин. Она раскрыла ее. Перед ними веером рассыпались фотографии. Портрет Дженнингса в возрасте тридцати лет: симпатичный молодой человек с волосами цвета спелой ржи, широкой улыбкой и стальным холодом в глазах. Фотография была словно сложена из двух половинок. Черстин прикрыла рукой верхнюю половинку и увидела смеющийся рот счастливого юноши, опустила руку вниз и вздрогнула от леденящего кровь взгляда.

— Вот именно, — радостно воскликнул Ларнер. — Вот именно. Когда мы к нему пришли, он был такой обаятельный, просто душка. В общем, нижняя половина фотографии. Но когда мы стали настаивать, вылезло то, что сверху.

Они проглядели остальные снимки. Юный Дженнингс в военной форме, он же постарше в кругу военнослужащих, он же на рыбалке, он же с автоматом, направленным в камеру, и нарочито страшным выражением лица, вот он танцует с девушкой из какой-то южной страны, вот держит ребенка на коленях, вот пристает к вьетнамской проститутке, а вот хохочущий Дженнингс приставил пистолет к виску голого писающего под себя вьетнамца, стоящего на коленях возле темного отверстия в земле. Черстин вынула эту фотографию и показала Ларнеру.