Дурная кровь - Даль Арне - Страница 34

“Убийства грандов” были реакцией на происходящее, но реакцией адресной. Слепого циничного насилия, которое рождается от отчаяния и не щадит никого, тогда еще в стране не было. Но скоро будет. Скоро все изменится, и это не удивительно. Подражая кумиру, сложно оставаться критичным, импортируя целую культуру, рискуешь получить и ее недостатки, раньше или позже.

Сквозь плотную стену дождя светились окна домов, спланированных и построенных так, чтобы окончательно унизить человеческое достоинство. Пауль Йельм остановился, сложил зонт с иллюзорными символами органов правопорядка, и тут же на него обрушились воды потопа. Кто ты такой, чтобы бросать первый камень?

Он плотно сжал веки. Неужели правда, что от той простой морали, которая в обществе никогда не выпячивалась, но всегда была и всегда стремилась к добру, не осталось и следа? Поступай с другими так, как хочешь, чтобы другие вели себя по отношению к тебе.

Йельм собирался перед уходом домой выписать на себя служебную машину. Но оказалось, что ему нужно ехать в командировку, и машина пока не понадобится. Поэтому от метро он, как обычно, шел пешком. Он шел все быстрее. Потом побежал. Йельм бежал под проливным дождем, держа зонтик под мышкой. Бежал до тех пор, пока усталость не вытеснила из души весь сор. Вот, наконец, и его подъезд. Слегка пошатываясь, Йельм вошел в прихожую, с беспокойством отметив невесть откуда взявшуюся одышку. Было темно, часы показывали четверть двенадцатого. Из гостиной пробивался слабый свет, но он, как ни странно, шел не от телевизора, а как будто от неяркого маленького языка пламени. Йельм остановился в прихожей, дождался, пока восстановится дыхание, снял куртку, повесил ее на заваленную вещами вешалку. И прошел в гостиную.

Сын ждал его. Никакого телевизора, никаких комиксов, никакой приставки. Только Дан и маленькая свечка.

Пауль долго тер мокрые глаза, прежде чем наконец решился встретиться взглядом с сыном. Но и тогда это ему не удалось. Дан упорно смотрел в стол, перед ним в прозрачном подсвечнике горела маленькая круглая свеча.

Не говоря ни слова, Пауль подошел к нему и сел рядом на диван.

Так они сидели в полной тишине. Никто из них не знал, как начать. Никто не начинал первым.

Наконец Дан прошептал, словно голос отказывался его слушаться.

— Он мне наврал. Я не знал, куда мы пойдем.

— Правда? — только и спросил Йельм.

Дан кивнул. Снова стало тихо. Потом отец, собравшись с духом, обнял сына за плечи. Сын не отодвинулся.

Взрослые отличаются от детей тем, что лучше умеют скрывать свою неуверенность.

— Я слишком много видел таких ребят, — медленно проговорил Пауль. — Достаточно пару раз попробовать, и всё, жизнь разрушена. Это очень страшно.

— Этого не будет.

Сначала были небо, солнце, луна, лес, море. Все это видел древний человек. Позднее появился огонь, которого человек сначала до смерти боялся, потом приручил, и огонь стал его верным спутником. Маленький огонек на столе был костром. Вокруг него собрался их клан. Чтобы выжить. Сидя, словно древние люди, возле огня, они чувствовали, как просыпается память крови.

Дурная кровь живуча.

Сын и отец встали. Их взгляды встретились.

— Спасибо, — сказал Пауль Йельм, сам не зная почему.

Задув свечку, они вместе поднялись по лестнице на второй этаж. Открывая дверь спальни, сын сказал:

— Ну ты сегодня и дал…

— Я очень за тебя испугался.

Пробираясь в темноте комнаты к кровати, Пауль Йельм, как ни странно, испытывал чувство гордости за себя. Не умывшись и не почистив зубы, он сразу юркнул в постель, поближе к Силле. Сейчас он так нуждался в ее тепле.

— Что с Даном? — пробормотала она.

— Ничего, — ответил Йельм. И он действительно так думал.

— Ты холодный, как лед, — сказала она, однако не отодвинулась.

— Погрей меня, — попросил он.

Она лежала неподвижно и грела его. Он думал о предстоящей поездке в Америку и тех трудностях, которые там могут возникнуть. Сейчас ему хотелось, чтобы все было просто. Чтобы радовали дети и была женщина, которая может его согреть.

— Я завтра уезжаю в США, — сказал он, чтобы ее проверить.

— Хорошо, — ответила она, засыпая.

Йельм улыбнулся. Зонт был сложен, а он не промок. По крайней мере, пока.

19

Обычно Арто Сёдерстедт спокойно относился к отсутствию солнца. Он любил полутона и считал, что люди, недавно переехавшие в Стокгольм, представляют собой некую промежуточную категорию между восторженными туристами и ко всему равнодушными коренными жителями столицы. И тем, и другим подавай солнце, и только вновь прибывшие жители умеют наслаждаться облачной погодой, когда играет каждый цвет, каждая краска, которая под резкими лучами солнца казалась выцветшей и блеклой. Насколько эта теория была связана с его, Арто Сёдерстедта, повышенной чувствительностью к солнечным лучам, он не задумывался.

Но сейчас Сёдерстедту надоели тучи. Стоя на одном из своих самых любимых мест в городе, он не видел дальше собственной протянутой руки. Не видно ни Оперы, ни дворца наследного принца[52], куда направлялся Сёдерстедт, держа над головой смешной зонтик с мишками Бамсе, который он по ошибке прихватил утром из дому — интересно, какое лицо будет у дочки, когда она увидит, что ей остался купол с полицейским логотипом? Поднимаясь по парадной лестнице, Сёдерстедт был вынужден признать, что соскучился по солнцу.

Он не был завистлив, но сейчас испытывал чувство обиды из-за того, что в США посылают не его — ведь именно он был экспертом по серийным убийцам. Однако ему поручили черную работу, и он топчет ноги, шагая по ступенькам Министерства иностранных дел.

Секретарь в приемной бесстрастно сообщила, что Юстине Линдбергер больна, Эрик Линдбергер скончался, в министерстве объявлен день скорби. Все это Сёдерстедту было известно, причем не только по работе, но и просто потому, что у него были глаза и уши. Все, сказанное секретарем, он уже читал в утренних газетах и слышал по радио. Даже грудные дети, и те уже наверняка знали, что кентукский убийца приехал в Швецию, а полиция две недели утаивала этот факт, и граждане оказались неподготовленными. Сёдерстедт насчитал уже восемь профессиональных аналитиков, которые требовали снять виновных полицейских с должности.

— Супруги Линдбергер работали в одном отделе?

Секретарь, дама лет пятидесяти весьма неприступного вида, сидела за стеклянной перегородкой и выглядела так, будто сошла с картины современного Веласкеса, правдиво, но зло изобразившего представителя вымирающего класса. Сёдерстедт подумал, что исчезающее поколение секретарей-церберов ему, как ни странно, нравится больше, чем нынешний вариант “чего изволите”? Дама с явным нежеланием заглянула в папку. После нарочито долгих поисков она ответила:

— Да.

“Исчерпывающий ответ”, — подумал Сёдерстедт и продолжил:

— Кто является их непосредственным начальником?

Еще усилия, прямо-таки нечеловеческие, потом ответ:

— Андерс Вальберг.

— Он здесь?

— Сейчас?

“Нет, в первый четверг после праздника Вознесения Христова”, — подумал Сёдерстедт, а вслух с милой улыбкой сказал:

— Да.

Снова внутренняя борьба и огромное напряжение, без которого, очевидно, нельзя было нажать две кнопки на клавиатуре компьютера. Справившись с этой сверхзадачей, дама, судя по всему, из последних сил произнесла:

— Да.

— Я могу с ним встретиться?

Таким взглядом смотрят на своих мучителей рабы на плантации. На долю несчастной достались страшные испытания: на сей раз ее заставили нажать не меньше трех кнопок и позвонить по местному телефону. На последнем издыхании она прошептала:

— Полиция.

— Что? — прогудел в трубке мужской голос.

— Вам удобно?

— Сейчас?

— Да.

— Да.

После этой на редкость плодотворной беседы Сёдерстедт долго шел по освещенным хрустальными люстрами коридорам, причем раз двенадцать он ошибся и повернул не туда. Наконец он нашел массивную дверь, за которой находился кабинет начальника управления Андерса Вальберга, и постучал в нее.