Дурная кровь - Даль Арне - Страница 10

Мёллер снова потряс головой.

— В аэропорту… Какое несчастье! Я-то думал, Нью-Йорк теперь стал безопасным. “Новая модель” города. “Zero tolerance”[14], “community policing”[15] и все такое прочее. Ведь он из-за этой дребедени туда и поехал!

— Из-за чего?

— Он должен был описать новый мирный дух Нью-Йорка и его культуру. Вот уж действительно ирония судьбы.

— Он успел что-то написать?

— Нет, он собирал впечатления. Он пробыл там неделю, еще неделя давалась ему после возвращения на написание статьи.

— Поездку оплачивала газета?

— Разумеется, — сухо ответил Мёллер.

— Ларс-Эрик Хассель работал у вас на ставке?

— Да, он почти двадцать лет был сотрудником нашей редакции.

— А-а, “поколение сороковых”.

Мёллер устремил на него испепеляющий взгляд.

— Это выражение у нас здесь не в ходу. Употребляя его к месту и не к месту, общество исказило его первоначальный смысл[16].

Йельм несколько секунд молча разглядывал Мёллер, потом не удержался и съязвил:

— Сколько же стоит издательству статья про новый мирный Нью-Йорк? Половину месячного заработка сотрудника, то есть тысяч пятнадцать, со всеми налогами и отчислениями, плюс дорога, плюс проживание — еще двадцать тысяч. Итого, тысяч пятьдесят, не так ли?

Мёллер помрачнел и пожал плечами.

— Так нельзя считать. Одни статьи стоят дороже, другие — дешевле. Что вас конкретно интересует?

— У Хасселя были контакты в Нью-Йорке? Друзья? Враги?

— Насколько я знаю, нет.

— Общались ли вы или кто-то из членов редакции с ним лично на прошлой неделе?

— Мы разговаривали один раз. Он тогда только что вернулся из “Метрополитена”, был очень доволен.

— Посещение “Метрополитена” входило в пятьдесят тысяч, выделенных на статью?

Тут Йельм почувствовал, что переборщил и должен срочно притормозить, если не хочет восстановить против себя Мёллера. Он попытался сменить тон:

— Нам нужно поговорить с его семьей. Каково было его семейное положение?

Мёллер глубоко вздохнул и посмотрел на часы. Молодой, но уже лысоватый человек ворвался в кабинет, помахивая какой-то бумагой.

— Извините, что прерываю. Время поджимает. Некролог Ларса-Эрика почти готов, осталось указать причину смерти. Или забьём на это? Но все-таки что-то написать надо…

Мёллер усталым жестом показал на Йельма и спросил:

— Так что нам написать?

— Что его убили, — ответил Йельм.

Молодой человек изумленно воззрился на него.

— И всё? — наконец произнес он.

— Я думаю, этого достаточно, — сказал Йельм.

Молодой человек выбежал из кабинета, и Йельм через внутреннее окно увидел, как он уселся за компьютер. Быстрые и почти неуловимые для глаза движения его пальцев почему-то напомнили Йельму работу профессионального мясника.

— Молодежи трудно писать некрологи, — устало произнес Мёллер. — Когда кто-то умирает неожиданно, приходится писать экспромтом, а это требует большого труда.

— А если кто-то умирает “ожиданно”? — спросил Йельм.

— У нас есть банк некрологов.

Йельм не поверил своим ушам.

— У вас есть банк некрологов для живых людей? Вы это имеете в виду?

Мёллер глубоко вздохнул.

— Сразу видно, что вы не очень хорошо знакомы с редакционной работой. Но давайте вернемся к нашему разговору. Итак, на чем мы остановились?

— Семейные отношения.

— Да. Так вот, уже несколько лет Ларс-Эрик жил один. Он был женат дважды, от каждой жены имел сына. Их адреса я вам дам.

Порывшись в толстой адресной книге, Мёллер нацарапал какие-то каракули и протянул листок Йельму.

— Спасибо. Каким он был журналистом?

Мёллер помолчал, задумавшись.

— Он был одним из ведущих литературных критиков страны. Мог вознести или утопить писателя. Его подпись под статьей всегда придавала ей некий… ореол. Знающий и многогранный критик, когда надо, мог быть очень жестким. Был несправедливо недооценен как писатель.

— Он писал книги?

— В последнее время нет. Но у него есть несколько настоящих жемчужин, созданных в семидесятые годы.

— В вашей приемной я просмотрел старые газеты с его статьями. Создается впечатление, что он не очень любил литературу.

Мёллер потеребил бороду и перевел взгляд на синеющее за окном небо.

— Литература сегодня ниже любой критики, — произнес он наконец. — Ниже в прямом смысле этого слова. Мы вообще мало пишем о литературе.

— Я заметил, что вы предпочитаете публиковать репортажи о событиях общественной жизни, кинофестивалях, вручении призов, интервью с рок-группами и сообщения о конфликтах между различными бюрократическими группировками.

Мёллер перегнулся через стол и впился взглядом в Йельма.

— А вы кто такой? Критик?

— Нет, просто интересно. — Йельм пролистал свой блокнот. — Вот у вас один критик пишет, что его коллеги слишком много читают, лучше бы бегали трусцой.

— Жизнь больше, чем книги.

— Это общие слова. Если бы я сказал, что стал хорошим полицейским благодаря тому, что уделял мало времени полицейским обязанностям, это расценили бы как должностное нарушение. Еще была статья, в которой говорилось, что писатели сегодня чересчур много думают о смысле жизни. Может, в этом все и дело, а?

— Сразу видно, что вы очень мало знакомы с нашей работой, — снова пробормотал Мёллер, глядя в окно.

— Сами вы пишете, что молодые авторы — это толпа худосочных мечтателей, жизнь которых лишена цели и смысла. А вот несколько цитат из текстов Ларса-Эрика Хасселя: “вопрос только, можно ли из такой литературы что-то для себя извлечь”, “и поэзия, и живопись, похоже, себя изжили”, “великое описание современного общества, которого все мы ждали, так и не появилось, и в этом трагедия литературы”, “поэзия представляет собой всего лишь игру”, “литература долгое время была формой искусства, на которую возлагались неоправданно большие надежды”.

Мёллер молчал, тогда Йельм перегнулся к нему через стол.

— Значит ли это, что один из наиболее влиятельных литературных критиков Швеции не любил литературу?

Взгляд Мёллера устремился “в никуда”. Мысли его витали где-то далеко. А усталость была так велика, что ее хватило бы и на следующую жизнь.

Поскольку завотделом вряд ли мог что-то добавить к сказанному, и к тому же, судя по всему, не собирался в ближайшие полчаса возвращаться к действительности, Йельм решил покинуть эту юдоль человеческой трагедии. Выйдя из кабинета впавшего в задумчивость начальника, он оказался в редакционной комнате. Там Йельм подошел к молодому человеку, который уже кончил стучать по клавиатуре и теперь просматривал текст некролога.

— Готово? — спросил Йельм.

Мужчина вздрогнул, словно от выстрела.

— О, извините, — выдохнул он наконец, когда немного пришел в себя. — Я был так поглощен работой. Да, все готово. Настолько, насколько вообще можно что-то сделать при таких обстоятельствах.

— Можно мне экземпляр?

— Текст будет завтра напечатан в газетах.

— Он нужен мне сейчас.

Мужчина посмотрел на него с удивлением.

— Да, конечно, — сказал он и нажал кнопку. Принтер начал выталкивать лист бумаги. — Приятно, когда твои тексты читают, — добавил он.

Йельм начал просматривать некролог, который был подписан Эриком Бертильссоном.

— В соответствии с законами жанра, — сказал Бертильссон. Йельм поверх статьи посмотрел на него.

— А как насчет соответствия истине? — спросил он.

На лице Эрика Бертильссона появилось выражение “эх, проговорился”, хорошо знакомое любому опытному следователю, и он резко замолчал.

— Что все-таки можно сказать про Хасселя как журналиста? Среди его статей попадаются довольно странные.

— Читайте некролог, — сквозь зубы процедил Бертильссон. — Все, что я мог сказать, я там написал.

Йельм окинул взглядом комнату. Сотрудники сновали туда-сюда. Никто, казалось, не обращал на них внимания.

— Послушайте, Эрик, — жестко сказал Йельм. — Я просто пытаюсь составить объективное представление об убитом. Любая информация, которая может помочь схватить преступника, важна. То, что вы скажете, останется между нами. Я не собираюсь портить ничью репутацию.